(посвящается Татьяне Баун)
В час испытаний рвётся нить,
Весь мир сжимается до точки.
На завтра боль не отложить —
У испытаний нет рассрочки.
Как будто в жизнь ворвался вор
И разорил души владенья.
Звучит печальный приговор —
Звучит без капли сожаленья.
И вдруг прильнёт к душе тепло
От слова, сказанного другом —
Согрело сердце и спасло,
И вознеслось над бренным кру́гом.
Так удивительно порой
Прольётся в жизнь любовь Христова!
И вскоре утренний покой
В житейском море будет снова.
Утро в тот исторический день было обыкновенным. Илико встал в половине шестого, по быстрому, заглянул в «детскую» (она же гостиная) и пошел подметать свой участок у Ваке-парка.
Он любил эти тихие утренние часы. Воздух еще чист, зелень деревьев приятно радует глаз, а до палящего зноя еще далеко. В тишине хорошо думается под шелест метлы. Завтра суббота — выходной. Это значит, что Илико возьмет свою «почти футбольную команду» из двенадцати ребят и они пойдут развлекаться.
В 38 лет давно пора иметь семью и отдыхать с парочкой собственных отпрысков в конце рабочей недели, но это у кого как получается. У Илико, к примеру, все не так. Дети, уже готовые, возникли в его жизни сами собой, а жены нет и не предвидится.
Нет нам никакой пользы, если, воцерковившись,
мы так и не засветимся любовью.
Священник Александр Овчаренко
...Каха неуклюже повернулся в тесной прихожей и смахнул со стула дочкину сумку. Из нее посыпалась всякая женская дребедень: пакетик с одноразовыми салфетками, помада, брелок и... пачка сигарет.
Самой Эки на тот момент дома не было. Поэтому пришлось нагибаться Кахе, а это с его животом-бурдюком, поверьте, еще тот гимнастический трюк.
Пыхтя, Каха сгреб пятерней весь хлам обратно в пасть сумки, оставив только пачку сигарет. Он такое не курил, жена тоже не баловалась. Значит, выходил позорный нонсенс: его отличница, папина гордость шестнадцатилетняя Экуна курит!!! Если бы кто-то посмел ему еще вчера намекнуть на нечто подобное, он, не задумываясь, порвал бы оскорбителя на лоскуты. А тут — сам обнаружил.
За рекой и полями рассвет,
Тишина разливалась на воды,
И в зеленой пушистой листве
Растворялись земные невзгоды.
Падал свет, преломляя лучи,
С колокольным раскатистым звоном,
Точно птица без слов прокричит
Об Успенье и спрячется в кронах.
Звездный путь и беззвездная даль,
Нынче стихли и грома раскаты.
Тишина. Высота, а гадать
Здесь не нужно, на склонах покатых
Реплика. К вопросу о событиях на Украине
Блажен, кто вырваться на свет
Надеется из лжи окружной.
В том, что известно, пользы нет,
Одно неведомое нужно.
Понимаю, что в статье такого рода нельзя допустить ни малейшего произвола против правды и достоверности.
Днями в одной довольно пёстрой с точки зрения общественно-политических настроений компании присутствующим была предложена некая загадка. И она была не из развлекательно-ходульных.
Сформулировал её волонтёр К., только что вернувшийся из зоны АТО на Украине.
Нет, речь не шла о разгадке самой таинственной рукописи в мире «Манускрипта Войнича», этой детальной 240-страничной книги, написанной на абсолютно неизвестном языке; или комплекта из трёх шифровок «Шифра Бэйла», которые могли бы раскрыть местонахождение одного из величайших захороненных сокровищ в американской истории.
Гость не утруждал себя и привычной для таких случаев метафористикой, не предлагал отгадать свой вопрос ради забавы или испытания мудрости друзей и знакомых.
Ему хотелось продемонстрировать такое знание проблемы разрушения Донбасса — некогда ведущего промышленного региона страны, которым не обладает сегодня абсолютное большинство украинских граждан.
Росы мои, росы,
Утром на траве.
Приутихли грозы,
Прячась в синеве.
Ласковые ветки
Трогают лицо.
Ветер незаметно
Вдаль бежит трусцой.
Голуби молитву
Шепчут мне вослед.
И богат палитрой
Сказочный рассвет.
Боевики ИГИЛ казнили директора архитектурного заповедника города Пальмира. 82-летний Халед Асаад был обезглавлен, а его тело повесили на античной колонне на главной площади города.
ИГИЛ создало себе имя и прославилось не только благодаря исключительной жестокости. Мало ли кто бывает жесток. Но обычно страны, организации и люди прячут свою жестокость. Прячут, даже если не стыдятся ее, а ИГИЛ жестоко напоказ, демонстративно.
Но и это не новость. Мало ли кто кого убил, обезглавил, разорвал бомбами или хотя бы просто руками на части? Кого этим удивишь? Люди вешают друг друга на площадях, обезглавливают на автостоянках, отправляют в газовые камеры и сажают на электрические стулья.
ИГИЛ отличается от прочих палачей тем, что не просто превратило смерть и зверство в шоу, а тем, что превратило это шоу в искусство. ИГИЛ не стесняется того, что оно — зло. Оно не скрывает этого. Оно рассказывает о своем зле, о своей ненависти, о своей бесчеловечности, даже об античеловечности — с голливудским размахом и бродвейским шиком.
(перевод с украинского)
Мой друже, плач! Она любила.
В ковчеге губ ее качался
Твой сон любви, и у кормила
Под нежным парусом спешила
Твоя душа, мир начинался
Рассветом чувств еще невинных
И юных слов дитя наполовину —
Как ты любил! Как ты влюблялся!
Не плач, мой друг! Ведь ты счастливый,
Ты все отдал, чтоб обвенчать
Свой сон любви... И сердца силы,
И силы разума... в бессилии
Страданья ты лишь мог отдать.
Убежать, раствориться, уехать на время,
Только жалкой уловкой от себя не спастись.
Всё равно до конца уже быть в этой теме
В этой взрослой игре под названием Жизнь.
Убежишь от себя снова в поле лесное
На какой-нибудь час или даже полдня,
Но ведь есть же в душе, знаю, что-то такое,
Что нигде, никогда не оставит меня.
Ни друзья, ни река, ни крутые дороги,
Ни звериной тоски роковая печать,
Кроме Бога никто тут, наверно, не может
Это что-то внутри усмирить и понять.
Вот огниво золотое,
Вот соцветия полей
В красках высечь из простора
Трепет северных аллей
Словом, мыслью и рукою,
Как художник красоту,
Только вот не взять покоя
Ни на пядь, ни на версту.
Гаснет Кая сердце, словно
Та заря на кромке дня,
Нет дорог и судеб ровных,
Вот и правда для меня.
За речкой и горой садится солнце.
Всенощная к Успенью, ей трезвон!
А сердце в радость праздника несётся,
Сливаясь с ритмом звуков в унисон.
Смолкают звоны в меркнущем просторе,
Крестами птицы в бликах серебра,
Лёг плащаницею туман на взгорье,
Уснули тучи в зеркале пруда.
Прощальные лучи — дня завершенье,
Червонец солнца над горой висит.
Над тихим городом встаёт Успенье!
Звучит, как встарь: «Владычица спаси!»
В августе празднует Церковь конец земной жизни Марии, смерть Её, которую называют Успением: словом, в котором соединяются сон, блаженство, мир, успокоение, радость.
Церковь поминает смерть Той, чей Сын победил смерть, воскрес из мёртвых и нам даровал обещание последнего воскресения и торжества жизни неумирающей. И вот сущность и смысл этой смерти, может быть, лучше всего переданы на той иконе, которая в день праздника Успения полагается в центре храма и составляет как бы средоточие всего празднования. На иконе этой изображена Божия Матерь на смертном одре, мёртвая. Вокруг Неё стоят апостолы Христовы, а над Ней — Сам Христос, держащий в руках Своих Мать Свою живую и навеки с Ним соединённую. Таким образом, мы видим смерть и то, что уже совершилось в этой смерти: не разлука, а соединение, не печаль, а радость, и в пределе, на последней глубине — не смерть, а жизнь. «По рождестве Дева, и по смерти — жива», — поёт Церковь, взирая на икону, и прибавляет: «в рождестве Ты сохранила девство, а в успении мира не оставила...»
Гости музея-заповедника «Петергоф» увидят на фасаде Большого дворца мультимедийный спектакль «Рожденные словом. Театр русской литературы»
11 и 12 сентября 2015 г. в Санкт-Петербурге состоится традиционный осенний Праздник фонтанов на Большом каскаде Нижнего парка музея-заповедника «Петергоф». В этом году он пройдет в рамках Года литературы в России.
На фасаде Большого Петергофского дворца зрители смогут увидеть героев известных произведений русских авторов. Будут воспроизведены сцены из опер «Князь Игорь», созданной по сюжету легендарного «Слова о полку Игореве», и «Пиковая дама», балетов «Бахчисарайский фонтан» и «Анюта». Помимо пушкинских и чеховских сюжетов будут представлены и герои Достоевского, а также революционные образы Маяковского. Заключительной точкой представления станет исполнение знаменитого гимна «Аллилуйя любви» из рок-оперы «Юнона и Авось».
Мы памятник с Господом дружбе
Поставим. Но в этом ли суть?
Пошли, постояли на службе,
И недостояли чуть-чуть.
Сегодня мы недомолились
И недопостились вчера.
Терпели, но недосмирились,
Спасенье прогнав со двора.
Нас терпят и горы, и реки,
Нас терпят трава и зверьё…
И смотрят недочеловеки
На несовершенство своё.
«Ж-ж-ж-ж» — пробурчал старый шмель, вылезая из махровой розовощёкой петуньи, в которую он забрался по задние ножки. Продуктивней было бы, наверное, по цветущей кинзе пройтись,хотя правильно говорят: мал золотник да дорог.
Он огляделся, тихо добавив: «Жарко сегодня будет, и по радио на соседнем участке вчера об жаре говорили». Cпланировав на крупный вызревающий подсолнух, он с удовольствием уткнулся в горячую и пухлую желтизну, мимоходом отмечая: «На убыль август пошёл. Птицы выклёвывают семячки. Кушать всем хочется».
От работы его оторвало жужание гостя — рядом с ним присоседился молодой шмель.
— Ж-ж-ж-Жил? Ты что-ли? — спросил он молодого шмеля.
Хоть во сне, Боже, душу мою позови
В васильковое нежное поле.
Ей так много внушали о вечной любви,
Что она онемела от боли.
И в ночные туманы свои уносясь,
До утра отскребала заразу.
А с рассветом людскую очистивши грязь,
Не жалела об этом ни разу.
У небесных ворот тихо имя моё
Помяни, если только захочешь,
Чтоб судьба обломала своё остриё
О свободу живых этих строчек.
2015
17
Углекопы вышли на работу. Теодор Ван Гог, которому обо всем сообщил евангелический комитет, прислал Винсенту деньги и письмо, прося его возвратиться в Эттен. Вместо этого Винсент перебрался из своей лачуги обратно к Дени. Он сходил в Детский Зал, попрощался с ним, снял со стены все гравюры и перенес их в свою комнатку наверху.
Вновь он пережил банкротство, и теперь надо было подвести итог. Но итог был неутешительный. У него не было ничего — ни работы, ни денег, ни здоровья, ни сил, ни мыслей, ни желаний, ни душевного пыла, ни честолюбивых устремлений и, самое главное, не стало опоры, на которой держалась бы его жизнь. Ему было двадцать шесть лет, в пятый раз он потерпел неудачу и уже не чувствовал в себе мужества начать все с начала.
Он поглядел на себя в зеркало. Лицо обросло чуть вьющейся рыжей бородой. Волосы поредели, сочные губы высохли и сузились, вытянувшись в ниточку, а глаза ушли глубоко-глубоко, словно спрятались в темные пещеры. Все, что когда-то было Винсентом Ван Гогом, как бы сжалось, застыло, оцепенело, почти умерло.
Он попросил у мадам Дени кусочек мыла и, стоя в тазу, тщательно вымылся с головы до ног. Какой он худой и изможденный, как истаяло его большое, могучее тело! Он аккуратно выбрился и пришел в изумление, увидев, как неожиданно и нелепо выступили у него на лице кости. Впервые за много месяцев он причесал волосы так, как причесывал когда-то. Мадам Дени подала ему верхнюю рубашку своего мужа и смену белья. Винсент оделся и сошел в уютную кухню. Вместе с супругами Дени он сел обедать: горячей домашней пищи он не пробовал со времени взрыва на шахте. Самая мысль о еде вызывала у него удивление. Ему казалось, что он жует горячую кашицу из древесных опилок.
Хотя он ни слова не сказал углекопам о том, что ему запрещено выступать с проповедями, никто и не просил его об этом; видимо, теперь они не нуждались в проповедях. Винсент редко разговаривал с ними. Он теперь вообще редко разговаривал с людьми. Разве что скажет при встрече «добрый день», вот и все. Он не заходил больше в хижины углекопов и не интересовался их жизнью. Рабочие, о чем-то безотчетно догадываясь, по молчаливому уговору даже не упоминали его имени. Они видели, что он чуждается их, но никогда не осуждали его за это. В душе они понимали, что с ним творится. И жизнь в Боринаже шла своим чередом.
Стало скучно и пусто,
Ни туда, ни сюда.
Как-то быстро и грустно
Закатилась звезда.
Пусть немного, но легче
Одному в тишине.
И становишься крепче,
Словно выжил в войне.
«Каждой твари по паре»,
Верно Кто-то сказал
Старый тополь — свой парень,
Не такое видал.
Ситуация под контролем.
Проплывает брассом и кролем.
И с дельфинами глубже вниз,
Чтобы спрятаться от салютов,
От ударов пульса в минуту,
От ухмылок и криков «Бис!»
Просто воздуха не хватает:
Чтобы флагом на башнях звенеть —
Разбей барабан революций!
Человек еще не летает.
Он закрыл глаза конституций
И осмеливается петь.
* * *
Раскинувшийся август
расточает миро.
На этом празднике я —
неуместный гость.
Забытой суетой
утраченного мира
Питается мой взгляд…
И закипает злость.
За то, что город мой
стал эпицентром ада
Вина на этих ветхих
поблёкших мостовых.
Невыносимо мне!
Прочь ухожу из сада
От звонких голосов
весёлых. И чужих!
Я удаляюсь вон,
не требуя отмщенья,
Смотря, как солнца лик
вплавляется в массив…
