Омилия

Каждое утро Саша слышал, как бабушка тихо читала молитвы. Слов было не разобрать, только «аминь», да «Господи, помилуй». Бабушка стояла перед темными иконами, раз за разом крестилась и кланялась, а на нее сверху, со старой, источенной насекомыми доски, смотрел Бог.

Утром Бог был обычным и спокойным, а к вечеру Он менялся, становился немного страшным и строгим.
За этой, самой большой иконой, внизу были еще маленькие, лежали бабушкины документы, а также фронтовые письма деда, которого Саша не помнил, так как родился уже после его смерти. Прятались там и грозные бумажки с печатями, которые бабушка называла непонятным словом «налоги».

Днем Саша не раз подбегал к «красному углу» и смотрел вверх на Бога. Узнавал, сердится Он на него или нет. Бог обычно не сердился и никогда не плакал, хотя бабушка не раз ему говорила, что Он плачет над нашими грехами.

В далекий Иерусалим
Ты вновь спешишь с благоговеньем,
К местам Спасителя святым
Принять Его благословенье…

Спешишь под кров монастырей
В пределах Родины священной,
Чтоб отдохнуть немного дней
От жизни суетной и бренной.
Спешишь, оставив дом родной,
В свою неблизкую дорогу,
Чтоб устремиться всей душой
В объятья к любящему Богу…

Но в спешке ты недоглядел:
Пред самым домом, беспокоен,
Под видом нищего сидел,
Христос, непризнанный тобою;
И Нищий трепетно взирал
В надежде временного хлеба,
И милосердным открывал
Отца прекраснейшее Небо.

А ты желал вовлечь себя
В круг дум напыщенно-высоких!
Кто этот нищий для тебя?
Больной, немытый, одинокий...
Увы, совсем не твой вопрос,
О нем, что так смирен судьбою;
Но умер нищий… 
                         И, Христос,
Восплакал горько над тобою.

Анна Ивановна устало опустилась на неудобный и высокий «заграничный» табурет. По стенам из желтого теса наклеены картинки из глянцевых журналов. Бр-р-р… За окном почти вровень с полом хорошо видно полузатоптанную табличку голубой жести — она высовывается уже меньше, чем наполовину из красноватой кенийской земли: «Только для белых». Да, раньше здесь стоял ещё один бар, запретный для африканцев. А у белых и сегодня как-то не принято заходить вот сюда — в «Антилопелли». Ей — русскому доктору — можно все. Русских любят, а врачей — и подавно — нет этой вросшей в подсознание «расовой спеси». Она приходит послушать «живую» музыку и поболтать с ними — своими пациентами, в основном — а ещё — кофе, настоящий кофе! Как его не хватает на выездах в обглоданные нищетой и засухой деревни.

(Неопалимая купина)
Сказка о христианском смирении

Вот вам, детки, новая сказочка от бабки-Марьи, рассказчицы. Жила у нас на селе в стародавние дни семья богатая, тароватая. Хорошо жили, а Бога не забывали. На церковь жертвовали, нищих оделяли. На богомолье хаживали, а дед — тот в град Ерусалимский пешком сходил — Христову гробу поклониться. Росла в семье дочка Парашенька — вот ей-то и довелось сподобиться и урока Божьего, и чуда чудного.

Святили воду і світився світ,
Вода холодна падала крізь пальці.
А лід кришивсь і вірив в пам’ять літ,
Що в серці береже дива трійчанські.

Святили воду... Крижаніла даль,
Мороз перегортав зимові віхи
Й відлиг неусвідомлена печаль
Не ожила ще в бородах у стріхи.

Ще все німіло. Сніг іще не знав,
Що пам’яттю води за місяць стане.
А мудрий Бог мовчав, але казав,
Що відпече усе, минеться, стане...

Що відійде хула хурделиць злих
Й мовчання ярини, обмерзле в полі.
...Я знаю диво: в тиші – перший крик,
Дитячий крик народженої долі...

Причулося: десь падала роса –
Якась октава в досвітковій гаммі –
І матіоли видих – мов яса,
І хтось з півнеба творить оригамі.

Причулося як тріскотів вогонь,
Для мошкари обпалюючи крильця.
Й брав той димок, як блискавку до скронь,
Час –
людям заіконував ним лиця.

І спалось всім. І видилось у такт:
Дитинства світ і літ якась несправжність,
І перший лет, коли наївний птах
Довірив небу всю свою відважність.

А ще – в піску хтось пише імена
І звично каже менше, аніж знає...
...Причулося: за кроками луна –
Чинець у ранок браму відчиняє.
 

По гілочках тонесеньких верби
Примерзле сонце дряпалось угору
На вранішню молитву крізь віки,
На службу до небесного собору.

Літує час...Вже й зиму запросив,
Старими пригощаючи медами.
Ми йшли, забувши заговорів дим,
Протоптуючи стежечку слідами.

Чи то в майбутнє йшли, чи то в Різдво...
На змерзлі пальці хукали словами.
І вишивався шлях, як полотно,
Обмерзлими сухими бур’янами.

Й прозорим до несправжності був день,
Реальним аж до криги там, за мостом,
А дзвоник в сінях бився ”дзень-дзелень”,
Про щось хороше кажучи так просто.

І знає світ цю казу вже давно:
Як за вербою сонце ляже спати,
Поставлять люди свічку у вікно –
Колядників чи... щастя закликати.
 

Навчити вас сміятися? Не вмію.
Наука ця написана на росах,
Наука ця прочитана в завію
Сніжинками, що повстались у косах.

Навчити сумувати вас? Не хочу...
Це – кубла, всиротілі ще за літа,
Це – у хаток підсліпуваті очі,
В старих хаток, що просять тихо хліба.

Навчити повертатися? Та що там –
У два кінці втікають всі дороги.
Й, пробігши вже ліси, поля, болота -
Впираються чи в пустку чи в пороги.

Ну, що я вмію? Ну, чому навчилась?
Ані скарбів шукати, ані щастя
Я після когось в світ цей народилась,
Я перед кимось долю вспію спрясти.

І казку скаже ясен жовтолапий,
Й сичі, укравши в місяця очища,
Натрусять сажі з коминів кирпатих,
Щоб нею все у вічність записати
Могла у небі зірочка найвища:

Кого навчу сміятися дитинно,
Кому розраджу смуткові толоки...
... Тихіш!
Вродилась на землі людина
Й знов пахне дим із комина солодкий!

Cолнышко волю взялó,
Светит по градам и весям.
Завтрашний ветер апрельский
Что-то кричит сквозь стекло.

Завтрашний ветер апрельский…
Что же на сердце легла
Доводом тяжким и веским
Прошлая зимняя мгла?

Только не будем об этом,
Только ни шагу назад!
- Видишь, спускается в сад
Призрак зеленого лета.

Тяжкую зимнюю шаль
Сбросим, любовью согреты! –
Все совершится, как встарь.
Верю – дождемся и лета.

Хоть по ночам нам снился снег,
Зима проигрывала битву.
Ефрема Сирина молитвой
Весенний начинался век.

Метались в лужах фонари,
И радовали, и мешали,
И незаметно воскрешали
Что-то весеннее внутри:

Внутри души, внутри ума,
Внутри распутицы безбрежной
Все властнее и все безгрешней
Рождалась музыка сама,

И свечи верб зажгла весна,
И мир языческий стал храмом,
Чтобы несмело, но упрямо
Душа вставала ото сна,

Чтоб в свете свеч предугадать
Страстной рассветные моленья,
И покаянья исцеленье,
И причащенья благодать.

Никем ни скован, ни гоним,
В пещере мрачной я томился,
Где холод, с сыростью, явился
Печальным выбором моим.
Я знал, отдавшись праздной тьме,
Что рядом, в шаге надо мною,
Суля реальностью иною,
Ждал мир, что звал меня к себе.
Ждал мир, избравший красоту,
Сияньем солнечным согретый,
Где люди радовались свету,
Сердец дарили теплоту…

Но мне взирать на яркий свет
Невыносимой было мукой,
Мне лучше встретить мрака скуку,
Чем солнца пламенный рассвет;
И я тот мир не признавал,
И хлáд сырой считал за сладость,
И обретал во мраке радость
(Ведь света радость не познал).
Никем ни скован, ни гоним,
В пещере мрачной я томился,
Я зреньем к мраку приучился,
И мрак, как раб, боготворил...

                                      2009
 

Нам дороги вчерашние слова,
Пускай они навязчивы и грубы,
Но молвят их немеющие губы,–
Так дороги вчерашние слова...
Нам дороги вчерашние шаги,
Пускай они ошибочны и странны,
Но замираем, вспомнив их, нежданно,–
Так дороги вчерашние шаги...
Так дорого, что нас свести смогли,
Пусть редкие, коротенькие встречи…
…
И мы с любовью зажигаем свечи,
Молясь за тех, кого не сберегли.

                                       1994 

Можно я вам, мадам, напишу
Из краёв, что зовут одиночеством?
Я у вас ничего не прошу,
Просто душу излить очень хочется

Может вы из души этой грусть,
Как занозу из тела достанете,
А не сможете, ладно уж, пусть
До конца моих дней там останется…

Я любил эту жизнь.. и люблю,
Но уже под другим настроением
И всё чаще на небо смотрю
С непонятным каким-то стремлением

Вы не думайте, я не больной –
Просто в жизни повеяло холодом,
И в рутине, что звать суетой –
Ваше фото – сверкнувшее золото!

Я по вашим красивым глазам
Проникаю в судьбу мироздания,
Ах, простите, простите, мадам,
Я влюблён до потери сознания!

Хорошо, что вы всё-таки есть!
Дай вам Бог неба синего ясного!
И слова эти вовсе не лесть,
Тает сердце моё от прекрасного!

Можно я вам, мадам, напишу
Из краёв, что зовут одиночеством?
Я у вас ничего не прошу,
Просто душу излить очень хочется…

Дай мудрості, Господи, посеред шуму пороші
В безликому світі, розмитому ночі мазками.
Копієчка місяця — сонця украдені гроші
Й безликі думки, що римуються не за зразками.

Немов образками свячено ночі світлиці.
Ходи обережно, навшпиньках, бо збудиться кішка.
Заглядають в вікна розлуки. Їх діти столиці
Цілують сновиддя і спати вкладають до ліжка.

Здавалося б, трішки. А вже забрели у життя ми.
Несе водопіллям його, не питаючи броду.
Гордині і прощі, помарки, хореї і ямби…
І сніг розтає… І трава проростає від роду…

Молитва на воду за все на землі, що є суще.
Дай мудрості, Господи, в такті не збитися, в слові!
Хай пам’ять дерев зашкарублі всі болі відлущить.
Є слід на корі. І життя є в імення любові.

У диханні, в слові, у жовтому листі назавше –
Відбитки долонь. А за Господом йти — не зблудити.
Й в зіницях твоїх віддзеркалення власне впізнавши,
Спинити у плетиві осені й не відпустити.

…Для того, щоб жити…

Така ж стара, як і Всевишній Бог –
В хустині з неба і з хрестом натільним –
Вікує церква із життям удвох
Під тризну, під акафіст й хор весільний.

Вікує церква. А життя — як мить:
В парафіяльній книзі — сміх і саван.
І не болить вже майже… Ще болить
Життя земного незагойна рана.

Світанок — крок, смеркання — знову крок
І молитви в церковці в’ються роєм.
Ночами ж із ікони сходить Бог
Й задмухує свічки із аналоем.