Омилия

Как прекрасно сияние храма
В яснозвёздной пасхальной ночи!
И душа, словно чуткая мама,
И уютно душе у свечи…
 

В истории семьи Гуркиных не имелось ничего примечательного. Это было самое обыкновенное семейство москвичей, предки которых еще до войны перебрались в столицу откуда-то с берегов Белого моря, и с тех пор жили там, позабыв о своей пресловутой «малой родине» и почти ничего зная о своих северных родственниках. Лишь два-три раза в год: на Новый год, Первомай и дни рождения Николай Гуркин обменивался открытками со своей одинокой и бездетной двоюродной бабушкой, Евдокией Николаевной, жившей в каком-то тамошнем селе под названием Ильинское. Кем была и как выглядела эта женщина — он не знал. Потому что никогда ее не видел. Даже на фотографиях. Евдокия Николаевна отчего-то никогда не присылала им своих фотокарточек… Что до ее почерка, по которому, как говорят, можно определить характер и даже внешность человека… то почерк у нее был самый обыкновенный — крупный, аккуратный, с немного неровными контурами букв, как нередко пишут старики. Неудивительно, что для Николая Гуркина эта женщина не представляла никакого интереса… Равно, как и его северные предки. За исключением, разве что, одного. Ибо этот человек был героем.

Август с пыльною дорогой,
с жарким зноем и грозой,
с предосеннюю тревогой,
с пожелтевшей бородой,
с поредевшими власами,
с чуть опущенной главой,
август с грустными глазами
и с улыбкой золотой...
не старик, не юн, но светел,
душен, хоть сезон дождей
этот месяц мне приметен
философией своей,
щедрым даром урожая,
медным отливом зари,
август месяц - месяц рая,
хоть он месяц и земли.

— А сейчас мы приглашаем на сцену Наталью Ивановну Сергеенко…

Пожилая женщина в третьем ряду вздрогнула, машинально поправила туго завязанный пучок седых волос и неловко поднялась с места. У нее закружилась голова. Наверное, от напряжения поднялся сахар в крови. Надо бы съесть кусочек печенья, лежащий для такого случая в кармане… Но разве можно его сейчас съесть? Весь зал смотрит на нее. Она медленно пошла к сцене.

Временами я мечтаю о лодке Боромира¹. Этот герой погиб, защищая своих товарищей. Его положили в лодку, груженную трофеями, и, пропев над телом погребальные песни, отпустили на милость бурному течению Андуина. Бывают в жизни минуты, когда так хочется просто лежать в лодке не живым и не мертвым, плыть, отдавшись течению, плыть и молчать, отпустив прошлое — плохое и хорошее, — и не просить будущего, а просто — плыть. Лежать в полудреме, подоткнувшись медвежьей шкурой, и слушать мерное течение вечной реки. На груди — расколотый рог: его голоса больше не услышит никто, никогда — я отдал все долги, я все выплатил с лихвой. И сердце пусть не стучит, не тревожит меня своим говором — никогда. Лодку слегка качнет — коснешься воды, легонько, только кончиками пальцев.

Дождя молитва. Бьёт поклоны
Блаженный сумрак Рождества,
Плывут серебряные звоны
Божественного торжества.
Речитативы благовЕста
Кропят мне душу, как елей;
Как будто юная невеста
Торопит шаг судьбы своей.
Но отчего так одиноко?..
И почему в моей судьбе
По сглазу мудрого пророка
Нет места красного тебе?
Ах да, не сотвори кумира,
Жены чужой не возжелай...
Живописуй картину мира
В аду, похожую на рай.
Но сердцу не прикажешь. — Томно,
И как ты рай ни славословь,
Пронзает вдруг — земна, огромна —
Безгрешно-грешная любовь.
Дождя молитва. Бьёт поклоны
Блаженный сумрак Рождества,
Плывут серебряные звоны
Божественного торжества.
 

СВЯТАЯ ПРАВЕДНАЯ АННА, МОЛИ БОГА О НАС!

Вечером в одном из родильных домов Днепропетровска рожала молодая женщина. Ничего необычного в этом, казалось бы, не было. Ведь дети рождаются во все времена. Наше сегодняшнее время, хоть и нелегкое, но все же не из самых худших. Но почему-то очень уж волновались все возле роженицы - и родственники, и врачи. И конечно, она сама. А в храме, который посещала эта женщина, как раз шла вечерняя служба. И священник обратился к прихожанам с просьбой всем помолиться за здоровье женщины и ее будущего ребенка.
- Ой, что это? - вскрикнула молоденькая медсестра роддома.
- Что, что? - затревожилась роженица. - Что-то ужасное?
- Успокойся. Ничего ужасного. - Врач промокнула кусочком марли крупные капли пота на лбу женщины. - Просто младенец ручку выпрямил и нам будто кулачком погрозил. Наверное, за то, что сомневались. А вот и головка! Все, поздравляю! Девочка!
-А у нее глазки есть? - Не унималась молодая мать.
- Есть.
- А она видит?
- Видит.
- А ручки, ножки у нее в порядке? Вы ее хорошо посмотрели?
-Почему вы об этом спрашиваете? - удивилась только что зашедшая в родзал дежурный врач. - У вас были проблемы с первым ребенком?

Когда долго себе самому
Предоставлен, порою, всецело,
В прошлом пусто – сплошные пробелы,
В настоящем – ни слова, ни дела –
Ты мой свет среди всех «почему».

Понимаю теперь – никогда
Не любили меня безоглядно,
Так по русски: застенчиво-жадно,
Хоть и бит я судьбою изрядно,
Мне с тобой – и беда не беда.

И однажды напишется стих,
Что прочтут и поймут без ремарок.
День тот будет по летнему ярок,
Я опять поцелую подарок –
Голубей белоснежных твоих!
2011

Тамара с Никитой поженились по любви и были очень счастливы. Они по-прежнему, как и до свадьбы,почти не разлучались. После работы спешили домой. Тамара зажигала свечи, готовила романтический ужин. Никита приносил бледно-розовую розу на длинном колючем стебле и ставил ее в тонкую длинную вазу посреди стола. Часто они, взявшись за руки, бродили по вечернему городу. По выходным обязательно ходили гулять в городской парк, не пропускали ни одного концерта заезжих знаменитостей, пересмотрели все спектакли в местном театре."Мы - от мира сего! - смеялась Тамара. - В этом мире столько радостей. Надо любить жизнь, тогда и она тебя любить будет."
Но однажды Тамара почувствовала у себя под сердцем новую жизнь - их совместного будущего ребенка. Это событие могло изменить их бытие, и они растерялись, потому что не хотели ничего менять.

Хлеб – всему голова? Ломоть первый. Пшеница: история и...

6 августа, суббота, День молитв и работы со словом
Борис и Глеб – одни из первых древнерусских святых
В народе говорили: «На Борис и Глеб поспевает хлеб…»

…В знаменитой книге Сетона-Томпсона «Прерии Арктики» есть фрагмент, повествующий о диких муках голода, который испытывали индейцы вместе с белыми в том памятном рейде. Как ни странно, муки голода происходили при «катастрофическом» избытке мяса! А вот хлеба – не было. Тоска по хлебу становилась всё сильнее. Индейцы называли это чувство «мучным голодом». Мясная пища трижды в день вызывала отвращение…

Однообразная пища – мясо лося и чай – подрывала силы. У людей появилась дрожь в ногах. «Дружный сплочённый коллектив» грозился взорваться с минуты на минуту вспышкой бунта… Вот что может сотворить «мучной голод»!

А теперь наша история – в противовес американской, она с бОльшим уклоном в сельское хозяйство.

 Глава из нового романа, написанная от лица шофёра, продавца автолавки.

С одной стороны деревни, где живут пять старух и семья дачников, горит болото, а с другой загорелся лес.  

...–Никто никуда не поедет – по болоту уже не пройти, торф проваливается и дым душит. Я с трудом прорвался. 

Вот она, наша долгожданная книжка — «избранное» из Приходского листка за 7 лет его существования. Несколько месяцев мы с духовником ее составляли, обсуждали с авторами, согласны ли они на включение их рассказа (-ов) в сборник, придумывали название, проходили внутреннюю цензуру в виде отца Настоятеля, а затем внешнюю — в Издательском Совете РПЦ. Потом верстали, ломали голову над оформлением обложки, искали издательство, прикидывали, какой мы потянем тираж… И вот она лежит на полке магазина — такая маленькая, такая незаметная, почти затерявшаяся среди других книг… А я чувствую себя мамой, провожающей в школу Первого сентября своего такого родного, такого беззащитного сыночка-первоклассника, и мне так страшно за него, так боязно, что его не поймут, не полюбят, не увидят, какой он славный, ласковый, добрый малыш, и хочется останавливать всех учителей, всех школьников и просить: «Пожалуйста, полюбите моего мальчика… пожалуйста, подружитесь с ним».

Как сложна мне бывает убогость –
Отступить перед ней, непонятной,
В ту наивную, детскую строгость,
Где поступки прозрачны и внятны.
Старый снимок в альбоме заброшенном…
Недотрога, которой все просто,
Там живет и считает, что может
Дать ответ на любые вопросы.
В этом мире царит справедливость,
И в слепяще-сияющей гамме
Наизысканнейшим сочетаньем -
Черный с белым! - цвета проявились.
То, что было девчонке ясно,
Взрослой жизнью давно размыто.
Не всегда белой ниткой шита
Чья-то хитрость… Где знак опасности?
Но приходит на помощь, как чудо,
Снова знанье забытое детства.
И за это всегда я буду
Перед девочкой той ответственна…

Не раз, просматривая в светской прессе публикации, так или иначе имеющие отношение к теме религии, приходилось задаваться вопросом: за что же автор так не любит Церковь? Этот вопрос возникал и возникает и у огромного множества верующих людей. Ответ на него найти, к слову сказать, не так уж и сложно. У нас на сайте «Православие и современность» даже публиковался как-то материал с таким именно названием: «За что не любят Церковь». Но вот прошло какое-то время, и я вдруг сделал такое, на поверхности, в общем-то, лежащее, «открытие»: далеко не всегда, когда Церковь ругают, это является выражением нелюбви к ней.

Отчего он говорит так горячо?

Когда о чем-то говорят со страстью, причем не важно, хвалят или поносят, то это обязательно свидетельствует об одном: о неравнодушии к предмету обсуждения. Характер же неравнодушия может быть различный. Сказать, что я никогда об этом не думал, было бы неправдой. Нет, может быть, не думал, но подозревал точно.

О, художник, довольно идиллии
Маргинальной, безумной твоей!
Нарисуй иллюстрации к Библии,
Пусть не немец ты и не еврей.
Вновь в ловушках хаоса житейского
Заблудились писатель, поэт…
Ну, подумай, где лучше библейского,
Ты отыщешь насущный сюжет?
Скульптор, дланями вылепи Господа,
Изваяй из «страстей по Мечте».
Сколько мрамора, бронзы и воска-то
На Земле, вопреки суете!
Мнёте глину, полотна грунтуете,
И в палитру макаете нос…
Вы ломаетесь, гнетесь, бунтуете,
А в итоге – один сколиоз…
Вам бы к морю пойти Галилейскому,
Раствориться в нежнейшей заре,
Там, где притчами бредят библейскими
Карольсфельды, Рублевы, Доре!