Омилия

Из моей новой книги "Миф"

***

…Мекка*, Тибет* ли, Иерусалим*…
Лхаса, Израиль, Хиджаз…
К тем ли столицам, а может, к другим
Нам устремляться сейчас? 

Если бы знать свою роль до конца!
Нет, мы не знаем того.
…Уразумеем ли волю Творца
В промысле высшем Его? 

Эдема снедь - Распятие Христа.

Вершится ежегодно чудо Божье:

Течет Святое Миро на Подножье,

Янтарным медом каплет на уста.

И горечь слез, скорбей, кровавый пот

Однажды превратится в сладость вкуса.

Откуда в храмовой печи искусно

Пришелся пчелам по душе приход?

Проливной дождь к вечеру закончился, и мы наконец вышли погулять. В сером небе появились голубые просветы, они весело отражались в огромных лужах. Детская площадка, прибранная летним дождём, сияла чистотой и свежестью. На деревьях, лавочках и качелях искрились тысячи водяных бусинок.

Застелив мокрое сиденье пакетом, я посадила младшую и раскачала. Одно место на этих больших качелях осталось свободным, и к нам подбежал ещё ребёнок.

– Давай остановимся, чтобы она тоже покачалась, – сказала я дочке, приняв подошедшего мальчика за девочку.

– Не покачалась, а покачался, – неожиданно сурово поправила меня бабушка малыша. – Это мальчик.

– Очень хорошо! – ответила я.

Вчерашнее небо стучится в тот дом, что не мой,
забытые светы стремятся вонзиться в глаза,
и голос летит воробьём — он пока что немой:
печален собой, потому что не всё рассказал.

Ладонью касаюсь немыслимо дальних высот,
с которых к ветрам летят фейерверками сны.
И каждого песнь как будто овечку пасёт —
рождается звук, взыскующий странствий иных.

Внахлёст облака, и завтрашний луч поперёк —
здесь солнечный блик, как пленник уставших веков.
Небес оберег меня от судьбы не сберёг,
но крыльями утренних птиц прикрыл от стрелков.

Как без цвета сирени куст,
этот дом без меня пуст.
Как молчание сомкнутых уст,
этот дом без меня — тускл.
Как поломанных судеб хруст,
этот дом без меня — грусть.

Он сидел на входе, нервно поглядывая на чёрные тучи, готовые низринуться  дождём. В галерее никого не было, и ему, наверное, хотелось уйти домой пораньше, чтобы не промокнуть в дороге. Он был не очень приветлив, когда я протянул купюру, равную стоимости билета.

- Ливень скоро обрушится, чтобы смыть всех к ядрёной фене. В небо глядели?

Я не сразу нашёлся что ответить, в итоге промолчал. Взял свой билет и направился в залы.

- Что это с ними? - воскликнул я в недоумении, едва вошёл. Картины, которые висели на привычных местах, были забинтованы.

Старик приковылял на мой вопль и спокойно выплюнул одно слово:

- Заболели.

- Картины?

Убаюкали перспективами,

Сулили успеха кармы,

Давили на разум мотивами

С атаками бизнес-армий.

В вагоне напротив меня – незнакомка -

Рассеянно смотрит, забывшись, в окно,

Как будто бы смотрит немое кино.

Вагон покачнет – то светло, то темно.

По насыпи кружит сухая поземка…

                                (утро в Кисловодском парке)

Лицо умою

            источника водой святою,

Омою ноги

            утренней росою луговою,

Во Храме воздуха

             вдохну сосновый эликсир,

Взор поднимая

           на лазурный горный мир.

Я просто есть — как одуванчик в поле,
свекла на грядке, вишни на деревьях.
Я есть — как воздух, и не быть неволен...
Бреду по жизни, как собака в репьях —
в искринках радости, стихах и песнях —
но жизнь собаки, может быть, уместней.

Пряжа по небу разбросана — 
феи пряли поутру.
Степь, украшенная росами,
жемчуг шила на ветру.
В роще, над тропинкой пёсьею,
вертолётом —  стрекоза.
Синь повсюду, только с проседью:
мир стареет на глазах.
Скоро шалью паутинною 
ветви спутает паук,
и под зимней парусиною
завершит природа круг.

От горя можно объюродеть
и попросту сойти с ума.
Для счастья ужас неприроден —
уж лучше странника сума.

Забыты прошлые угрозы,
жизнь новым ужасом полна —
судьбы своей метаморфозы
везде изведаешь сполна.

И позавидуешь улитке,
что носит домик на спине —
твои нехитрые пожитки
в нём уместились бы вполне.

 Когда последний чемодан с дрожащими на осях колёсиками был поднят на багажную полку плацкартного вагона, я, подтянув до пупка съехавшие шорты, плюхнулся на нижнюю лежачую полку, зацепив локтем широкое, почти литое плечо своей жены. Она даже не дёрнулась. Искоса гляжув её пышное лицо. Сидит, дует губы, смотрит куда-то в потолок вагона и, видимо, думает о главном: то есть обо всём и ни о чём. Одна рука её пикантно гоняет веером удушливый, пропитанный потом воздух, другая грозно лежит на столике и назидательно постукивает пальцами. Я смотрю в родные черты лица, и мне хочется слагать стихи о великих женщинах-труженицах, управляющих в поле комбайнами, тракторами, бульдозерами или потеющих в касках у сталеплавильных печей.

Все мы кривы, все нуждаемся в исправлении, но ещё больше каждый нуждается в понимании, в заботливом внимании и любви, в поддержке, а этого днём с огнём не сыскать. Умников поучающих — толпы, а друга, на которого можно опереться в трудную минуту, не найти. Друг — это я другой, с ним можно поглядеть и на меня с другого ракурса. Друг — это не тот, кто говорит приятности, не тот, кто льстит моему самолюбию, друг — это тот, кто видит то же, что и я, но с другой точки. Вместе с другом мы становимся вдвое объективнее, вдвое умнее, вдвое рассудительнее.

Как стать другом ближнему? Как помочь другому быть самим собой, а не навязывать ему себя? Как спасти, а не подтолкнуть в пропасть упавшего? Как стать орудием Бога в деле спасения?

По сути есть всего два варианта воздействия на другого: извне и изнутри. Извне — это наш обычный метод, человеческий, когда мы лупим друг друга по острым углам, которые нас царапают и/или ранят. Вполне приемлемый метод, если не впадать в крайности, правда, малоэффективный, т.к. отбитые в житейской драке наросты нередко нарастают на душах вновь — по внутренним причинам.

Однако внешний метод всё чаще становится банальным зверством — мы стремительно утрачиваем чувство меры, утрачивается уважение к человеку как таковому, тем более согрешающему. Свои грехи не ранят нам сердце, потому легко забываются, зато чужие — абсолютизируются. На наших глазах происходит расчеловечивание и последующее за ним обесовление, потому путь внешнего воздействия утрачивает свою созидательную силу в обществе.

Мы мост воздвигаем над русским простором.

В грядущее смело идем с триколором.

Штандарты развейтесь над синей волной,

Скорей бы увидеть Судак и Джанкой.

М.Ц.

Все её фантасмагории — 
перекос души от горя,
перелом души от боли.
Шёл уверенно к беде
сквозь моря земной юдоли
весь корабль её воли,
и дошёл в своё нигде.