Живёт человек в ожидании чуда
В преддверии жизни иной,
Мечтает о том, что вот так – ниоткуда
Вдруг счастье польётся рекой.
Растёт год за годом гора ожиданий
И свет заслоняет собой.
И прячется ждущий в тени обещаний,
Всегда недоволен судьбой.
Чтоб счастье добыть поклоняется змею -
вползает хозяином в дом.
А Бог... «где-то там, к Нему я успею,
оставлю Его на потом...»
Марина Сергеевна стояла у окна класса, задумчиво глядя на дождевые струйки, стекающие по стеклу. Листву, сорванную ноябрьским ветром с деревьев, дождь прибил к асфальтовой дорожке. Эта картинка напоминала лист школьного гербария. Шла вторая учебная четверть. На душе было скверно. Из головы не выходила странная история, неожиданно случившаяся несколько дней назад.
Ти зігріваєш мої сни,
Моя лебідонько кохана,
Тихеньким дотиком весни...
Та моя доля невблаганна.
То лише сон. А що буття?
В очах твоїх лише байдужість.
Ченцем стрибаю в каяття...
Та від кохання не одужать.
1.01.2013
***
Воздух свежестью морозной
Наполняется в ночи.
Мама к празднику готовит
Каравай и калачи.
Потихоньку ночью встану,
Посмотрю в своё окно:
Спрятал снег тропинку к храму,
Всё вокруг – белым-бело.
Долго тянутся минуты,
В доме пахнет Рождеством.
Над лампадкою как будто
Ангел вдруг взмахнёт крылом.
Всё чудесно озарится:
Купол неба, лес, утёс...
И тихонько постучится
В двери маленький Христос.
Непостижимо вскрылась тайна,
Так, словно в ней – иная явь,
Так, словно здесь и там – случайно
Сплелись в тугой и звонкий сплав
Надежда с верою нетленной,
И шепот листьев говорил,
Шептал о радости мгновенной,
Склоняясь к людям – как без сил.
Дорогие Омилийцы,
поздравляю всех с наступающими праздниками – Новым годом и Рождеством Христовым!
Хочу пожелать вам мира, доброго здравия, благополучия и неоскудевающей Божественной помощи.
Желаю провести праздники в мире, во взаимном уважении и любви!
Спасибо этому Клубу и всем вам за возможность услышать и быть услышанной, радоваться за других и сопереживать. Время и опыт превратили меня в однолюба, поэтому «Омилия» - теперь единственный форум, в жизни которого я принимаю участие. И очень рада, что этот Дом оказался таким гостеприимным, умным, духовным и душевным…
Непростые события двух последних месяцев отразились на моем образе и ритме жизни, но даже если у меня нет возможности писать, я обязательно читаю… И благодарна всем за поддержку, за нужные слова, за согревающее душу творчество.
Нет, я еще не научился распознавать и нести свою вину. Мне надо для этого больше мужества и смирения. Но, может быть, я однажды еще достигну этого.
Как тягостно, подчас мучительно трудно бывает установить и признать свою вину. Душа начинает беспокойно метаться, а потом просто ожесточается и не желает видеть правду. Хочется непременно оправдать себя, отвергнуть свою виновность, свалить вину на другого или на других, а главное, — доказать не только другим людям, но и себе самому, да, именно самому себе, что «я тут ни при чем» и что я нисколько не виноват в этом. Виноваты все окружающие, в конечном счете — весь мир, но только не я: враги и друзья, природа и человек, родители и воспитатели, несчастное стечение обстоятельств и тяжелые условия, «среда» и «влияние», небо и ад, но не я! И это можно доказать, и это необходимо удостоверить, потому что в этом «не может быть никакого сомнения»...
Как тягостно, почти невыносимо бывает это ощущение, что «он меня ненавидит»... Какое чувство собственного бессилия овладевает душою... Хочется не думать об этом; и это иногда удается. Но, и не думая, чувствуешь через духовный эфир эту струю, этот ток чужого отвращения, презрения и зложелательства. И не знаешь, что начать; и не можешь совсем забыть; и несешь на себе через жизнь это проклятие.
Каждый человек — знает он об этом или не знает — есть живой излучающий личный центр. Каждый взгляд, каждое слово, каждая улыбка, каждый поступок излучают в общий духовный эфир бытия особую энергию тепла и света, которая хочет действовать в нем, хочет быть воспринятой, допущенной в чужие души и признанной ими, хочет вызвать их на ответ и завязать с ними живой поток положительного, созидающего общения. И даже тогда, когда человек, по-видимому, ни в чем не проявляет себя или просто отсутствует, мы осязаем посылаемые им лучи, и притом тем сильнее, тем определеннее и напряженнее, чем значительнее и своеобразнее его духовная личность.
Истинный духовный опыт открывает божественность человека, а ложный духовный опыт не дает благодати Божией действовать в человеческой жизни. Поэтому истинность опыта является необходимым условием духовной жизни.
Как же нам распознать это? Разумеется, речь идет не об интеллектуальной аргументации. Абсолютный характер для нас имеют слова Господа: «Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф. 12:30), «никто не может служить двум господам» (Мф. 6:24), «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк. 8:34) и «если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5:20).
В Христа нельзя «просто верить». Во-первых, «просто веры» нет. Есть исповедание, прошедшее через испытания и соблазны, имеющее крепнуть с годами и в конце сильно отличающееся от первого опыта веры - наивного и радостного. Путь веры, есть путь, похожий на «американские горки», которые в самой Америке называют «русскими». Это путь с крутыми подъемами и головокружительными спусками. И по этому пути нельзя идти налегке. Нужно идти, взяв крест. Одной из разновидностей крестной тяжести есть крест служения.
Белый снег прячет серые камни дорог,
Небо тонет в серебряной дымке.
Одиноко мерцает в ночи огонёк
И роняет свет призрачно-зыбкий.
В старину зажигали свечу у окна,
Чтобы путник уставший увидел:
В этом доме - приют, чай, ночлег, тишина.
Для сердец одиноких – обитель.
Оскудела любовь, опустели дома
В мире мёртвых неоновых свечек...
Белый снег на дороге, а в сердце – зима.
Путник здесь не мечтает о встрече.
Время летело, оттаял
Снег, чуть прикрывший простор,
Ворон чертил – так устало
Крыльями странный узор.
Время летело, мы ждали
Чуда для каждой судьбы,
Шли и мечтали – устало,
Как от тяжелой ходьбы.
Время летело – я знала,
Там, за порогом пустынь,
Есть и любовь – у причала,
Нынче там властвует стынь.
Садилось солнце. Здесь среди гор и песков оно казалось особенно близким. Его огненный диск плавно уходил за горизонт, приковывая к себе взгляды горстки людей, сидящих возле каменной каливы на вершине горы Арион.
Вдалеке прямо по краю солнца вереницей шли верблюды. Навьюченные животные двигались не спеша, покачиваясь из стороны в сторону. Казалось, они также любуются закатом, как и неподвижные люди на горе.
— Торговый караван. — наконец, заметил кто-то из сидящих. Это был небольшого роста старик, с выжженной солнцем бородой, и впалыми щеками.
Его спутники — оба по виду монахи — один лет сорока с рыжеватыми волосами и тревожным лицом, второй значительно моложе, с черной короткой бородкой — оживились, они подняли свои лица и с любопытством посмотрели на старика.
Новогодняя история
Валентина сидела, уставившись в окно, и безучастно разглядывала снующих туда-сюда прохожих. В каждом из них она различала предпраздничное волнение и воодушевление.
«Новый год скоро…, — думала она. — И зима настоящая, снежная, морозная — всё готово к празднику. Кроме меня… Настроения — нет, только рутина-рутина-рутина! Изо дня в день одно и то же: нескончаемые потоки грязной посуды, грязного белья, грязных полов, ковров, полотенец…»
Радости не было, праздник казался чьей-то жестокой выдумкой, единственное предназначение которой — мучить.
У каждого из нас бывает иногда чувство, что его силы приходят к концу, что он «больше не может»: «жизнь так тягостна, так унизительна и ужасна, что переносить ее дальше нельзя»... Но время идет; оно приносит нам новые тягости и новые опасности — и мы выносим их; мы справляемся с ними, не примиряясь, и сами не знаем потом, как мы могли пережить и перенести все это. Иллюзия «невозможности» рассеивается при приближении к событиям, душа черпает откуда-то новые силы, и мы живем дальше, от времени до времени снова впадая в ту же иллюзию. Это понятно: наш взор близорук и поле нашего зрения невелико; мы сами не обозреваем тех сил, которые нам даны, и недооцениваем их. Мы не знаем, что мы гораздо сильнее, чем это нам кажется; что у нас есть дивный источник, которого мы не бережем; дивная способность, которую мы не укрепляем; великая сила личной и национальной жизни, без которой не возникла бы и не удержалась бы никакая культура... Я разумею — духовное терпение.
Может быть я тот самый слепой,
Что сидит у дороги и ждёт.
И ко мне, окружённый толпой,
Сам Господь в свете дня подойдёт.
Я скажу Ему: «Господи мой!
Видишь скорбь Ты и немощь мою,
Я не вижу Тебя, но молю -
Просвети меня, очи открой!
Покажи удивительный свет,
Я с рожденья во тьму погружён.
Мир жесток и грехом искажён,
Без Тебя мне спасения нет.
Научи просто верить и жить,
И надежду в пути не терять,
Испытания сердцем принять:
Научи меня просто любить.
Достоевского уже в XIX веке прочли не только в России, да и Киркегором под конец того же века заинтересовался, например, Брандес. И все же есть, очевидно, какой-то смысл в утверждении, согласно которому XX столетие принадлежит Киркегору и Достоевскому по преимуществу; XX столетие больше их столетие, нежели то, в котором они жили.
Если XXI век — будет, то есть если человечество не загубит своего физического, или нравственного, или интеллектуального бытия, не разучится вконец почтению к уму и к благородству, я решился бы предположить, что век этот будет в некоем существенном смысле также и веком Симоны Вейль. Ее сочинения, никогда не предназначавшиеся к печати ею самой, уже теперь изданы, прочитаны, переведены на иностранные языки. Но трудно отделаться от мысли, что ее время еще по-настоящему не наступило. Что она ждет нас впереди, за поворотом.
То, что она до сих пор неизвестна русскому читателю, особенно прискорбно, потому что во всем составе ее морального облика присутствует та готовность к самосожжению, которой нам, почитающим себя за народ протопопа Аввакума, так часто недостает в западной духовности.
Я услышал Твой голос рано,
Очень близкий и очень чистый,
Но в туманной стране обмана
Я дошёл до Тебя не быстро.
Стать не чьим-то –
Твоим желая,
Я не знал, Кто Ты есть и где Ты.
Мне хотелось коснуться рая
И на всё обрести ответы.
Я искал их в пылу полемик,
Средь высоких заумных мыслей,
Средь открытий, менявших время,
Среди сотен имён, средь «истин»…
Предисловие к книге Адриано Делл’Аста «В борьбе за реальность» (Дух і літера, 2012).
Адриано Делл’Аста принадлежит к самым глубоким иcследователям русской культуры в современной Италии. То русское, чем он занимается, известно итальянскому читателю — да и итальянской славистике — меньше другого (куда меньше, скажем, чем Горький или Маяковский, или авангард ХХ века, или даже новейший постмодернизм): это, в самом общем определении, христианская Россия, Russia cristiana. В этой перспективе Адриано Делл’Аста читает русскую классику и литературу культурного сопротивления ХХ века (М. Булгакова, Б. Пастернака, В. Шаламова, Вас. Гроссмана, А. Солженицына — все они герои книги, которую читатель видит перед собой). Его понимание того, что мы переживаем как христианское в том или другом сочинении, совершенно нетривиально. Оно никак не совпадает с конфессиональными декларациями самого автора (как в случае Шаламова и Гроссмана), не сверяется с доктринальными азами (как в случае М. Булгакова, чье «еретичество» у нас бесконечно обсуждают, или в случае Пастернака, у которого «доктрина» и вообще не лежит на поверхности). Искусство говорит иначе, и Делл’Аста чуток к языку искусства (стоит посмотреть на его замечательные размышления о символе дома у М.Булгакова). Я не встречала в современной отечественной критике, литературной и философской, такого подхода к словесности. Обычно, когда кто-то у нас берется анализировать сочинения в «христианской (православной) перспективе», добра не жди: дело сводится к отыскиванию знакомых тем и мотивов (часто к тому же знакомых критику мало и поверхностно), но никак не существа сообщения. Такое «православное чтение» оказывается, увы, только новым видом чтения идеологического. А именно идеология у Адриано Делл’Аста понята как смертельный враг реальности, враг жизни, видимой и невидимой, — и, тем самым, враг христианской вести о Воскресении, которым «жизнь жительствует».
Где-то в прошлом остаётся тайна
Слов забытых, сказанных случайно -
Только миг и порвана струна:
Сердце плачет – горе – не до сна.
Кто-то ждёт попутчика и верит,
Что душа откроет в небо двери...
Только слов несказанных печать
Сердцем сердце не даёт обнять.
