Рассказы

«Ты, говорят, в Бога ударилась?» — такими репликами иногда встречают меня давние знакомые, но я не обижаюсь на эти слова, потому что считаю, есть в них некоторая обличительная правда.

Прожив полвека, неслась я по дороге жизни, задрав нос, не замечая, как сшибала с ног встречных, да любимых. И вот однажды наткнулась на Него, на Бога — тряхнуло меня от этой встречи так, что не стало ничего краше и дороже, чем тихое стояние в храме, чем благоговейное пение Херувимской песни, прославляющей Всевышнего. Вот и получается, что в Бога ударилась...

Но если я начну уверять вас, что в храме всё тишь и благодать, то совру. Не только Херувимские песни звучат под сводами старого храма, но и страсти житейские бушуют здесь. А как же иначе — идём мы сюда неспокойные, взбудораженные несправедливостями окружающего мира. Несём с собою обиды, разочарования и неустройства. Несём свои сердца Богу, а биение сердец слышит весь храм. Ведь храм это не стены, а люди. Это живой организм, который ходит, дышит и бурлит, как брага во фляге на печке у моего деда (из детства).

Сидим, болтаем ни о чём, пьём чай с тортом. Компания состоит из едва знакомых людей. До времени каждый прячет свой внутренний мир, полный сумбурных впечатлений и личного опыта.

— Кто книжек не читает, тот больше других знает! — восклицает круглолицая старуха, сидящая на углу стола.

Все стараются не замечать её неприлично громкие возгласы.

Мы все — соседи, собрались за столом по поводу дня рождения нового управдома. Мы — элита дома, приближённые к делам управления.

И тут сам управдом ввязывается в спор двух женщин: молодой и старой, видавшей ещё прошлую войну.

— Что ни говорите, а человек не волен выбирать свою судьбу, — говорит управдом. — Вот каким он родится, таким всю жизнь и живёт. И родители ничего не могут с этим поделать — все наши воспитательные потуги ничего не стоят.

— Его сын сидел в тюрьме, недавно вышел, — шепчет мне на ухо соседка, сидящая от меня слева.

— Ааааааа, — протяжно шепчу я. — Тогда понятно.

       Светает. Воздух еще дремлет на резных листьях старых кленов,  утренняя молитва струится из сердца батюшки. Вдруг с балкона донеслась какая-то возня и тихое топанье. Отец Петр подумал, что показалось: ведь матушка Евфросиния и сын Александр еще крепко спали. Но через мгновенье кто-то начал осторожно скрестись  в балконную дверь, а потом все стихло.

       После того как вся семья встала, батюшка направился к балкону, решительно распахнул дверь и застыл от удивления. Прямо перед порогом сидел черный котенок и смотрел на него большими голубыми глазами.

Вроде, простые слова. Но сколько в них глубины и скрытого смысла. Четкий и правдивый ответ на самый сложный вопрос. И очень честный.

Правда, за такую частность ученику в школе придется отвечать. Но позднее, ответственность за излишнюю самоуверенность может быть серьезнее. Уж лучше сразу честно признаться в собственной некомпетентности. Честность уважают больше, чем наглое хвастовство.

Каковы ваши планы на будущее? Их много, а вот что получится — другой вопрос. Мать часто ругалась, что у меня не голова, а помойка. Вроде, знаю много, но все какой-то мусор. Каши из него не сварить. Или каша получится несъедобная.

Настроение у Сергея было отвратительное, скорее, его можно было назвать «нестроением». Тяжелыми гирями на сердце висели два несовершенства — окружающего мира и собственное. Тут волей-неволей придет в голову мысль — сходить в церковь, неоднократно спасавшую прежде.

Подумано — сделано. Сергей быстро оделся, надеясь успеть на вечернее богослужение.

Направляясь от остановки к храму, он не обнаружил в себе привычного благоговения и радости от предстоящей встречи, а только желание избавиться от навалившегося уныния.

На подходе к церкви Сергей про себя отметил, что люди его раздражают. Хотелось скорее войти в храм, стать поближе к солее, чтобы не лицезреть опоздавших прихожан, снующих у икон и подсвечников.

Болезнь и боль — всегда рядом, всегда вместе. Боль меняет всё вокруг: быт, лица друзей и близких, восприятие, даже вкусовые ощущения... И как бывает радостно, когда болезнь отступит, выпустит немощное тело из своих цепких объятий! Чем страшнее недуг, тем сильнее бывает жажда жизни...

Святые места всегда дарят что-то незабываемое, мгновения, оставляющие в сердце глубокий след. Так было и на этот раз на святом источнике.

Неожиданно после продолжительного холодного циклона, принёсшего на святую Дивеевскую землю дожди и пронизывающий ледяной ветер, пришло летнее тепло. И мы поспешили на источники. Купальня с часовней в честь преподобной Александры Дивеевской расположена ближе всего к монастырю, и потому обычно все паломники спешат именно туда. Мы с мужем и маленькими детьми стали ждать своей очереди.

Утро в тот исторический день было обыкновенным. Илико встал в половине шестого, по быстрому, заглянул в «детскую» (она же гостиная) и пошел подметать свой участок у Ваке-парка.

Он любил эти тихие утренние часы. Воздух еще чист, зелень деревьев приятно радует глаз, а до палящего зноя еще далеко. В тишине хорошо думается под шелест метлы. Завтра суббота — выходной. Это значит, что Илико возьмет свою «почти футбольную команду» из двенадцати ребят и они пойдут развлекаться.

В 38 лет давно пора иметь семью и отдыхать с парочкой собственных отпрысков в конце рабочей недели, но это у кого как получается. У Илико, к примеру, все не так. Дети, уже готовые, возникли в его жизни сами собой, а жены нет и не предвидится.

Нет нам никакой пользы, если, воцерковившись,
мы так и не засветимся любовью.

Священник Александр Овчаренко

...Каха неуклюже повернулся в тесной прихожей и смахнул со стула дочкину сумку. Из нее посыпалась всякая женская дребедень: пакетик с одноразовыми салфетками, помада, брелок и... пачка сигарет.

Самой Эки на тот момент дома не было. Поэтому пришлось нагибаться Кахе, а это с его животом-бурдюком, поверьте, еще тот гимнастический трюк.

Пыхтя, Каха сгреб пятерней весь хлам обратно в пасть сумки, оставив только пачку сигарет. Он такое не курил, жена тоже не баловалась. Значит, выходил позорный нонсенс: его отличница, папина гордость шестнадцатилетняя Экуна курит!!! Если бы кто-то посмел ему еще вчера намекнуть на нечто подобное, он, не задумываясь, порвал бы оскорбителя на лоскуты. А тут — сам обнаружил.

Жили по соседству два деда — дед Ваня и дед Саня. Жили попросту и дружно. Но вдруг рассорились, почти как у Гоголя — Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Добрые соседи это, наверное, не менее важно, чем добрая жена или добрый муж. Соседи ведь всё друг про друга знают, а если и не знают чего, то сами домысливают у себя на кухне.

Вы спросите, — Из-за чего деды поссорились? — А я вам отвечу,

— Из-за солнечных бликов!

Не верите? Тогда слушайте мой рассказ.

— Смотри-смотри, Нугзар, видишь того типа в шортах?

— Которого? Того в очках? С наглой рожей?

— Да!!! Он мне кого-то напоминает. Не могу только вспомнить, кого именно...

— Оставь! Ну кого тебе может напоминать толстый немец?!

— Говорю тебе, у меня на людей чутье. Смотри, Нугзар, у него и нос как у кахетинца!

— Ну ты заладил....

Такой разговор вели меж собой два брата — Гоча и Нугзар, разглядывая через окно витрины немецких туристов, сидящих в кафе. До того момента братья стояли на остановке и ждали автобус, чтобы отправиться на автовокзал, а оттуда — в свою деревню близ Гурджаани. И вдруг старшего, Гочу, угораздило бросить взгляд в зал кафе. И все — завелся.

Мы научились: ставить свечи и делать аборты; освящать вербы и разваливать свои семьи; строить церкви и жить в блуде; прикладываться к иконам и оставаться глухими к чужой беде; ходить в храмы и тиранить своих домашних. Долго ли так будет продолжаться? История показывает, что нет. Есть ли выход? Конечно! Пора прекращать жить «по совести», надо начинать жить по Евангелию, потому как оказалось, что на совесть нашу положиться совершенно невозможно. (Иерей Роман Матюков)

Рано утром Татьяна шла в Невскую на службу и заметно нервничала. Ей предстояла нелегкая исповедь. А откладывать ее тоже было не с руки. На днях пост кончался. Считай, столько дней напрасно соблюдала.

Тяготило ее на сей раз не какое-нибудь осуждение соседки, поедание скоромных конфет или очередная перепалка с выпившем мужем Валерой. Дело было гораздо хуже.

...Я пришел для того, чтобы имели жизнь
и имели с избытком.
(Ин. 10, 10)

— ... Ооо... Ццц... Что тебе сказать? — Лия и так и этак поворачивала чашку с кофейной гущей, пытаясь высмотреть какие-то светлые стороны в будущем своей постоянной клиентки Этери Джибладзе. — И сглаз на тебе. Еще вот этот, на букву «Г», какую-то неприятность тебе готовит.

Этери слушала неприятный прогноз с замиранием. Потом робко осведомилась:

— И кто этот «Г»?

— Высокий такой мужчина, — Лия левой рукой стала водить вокруг своей голову, рисуя прическу. — Тут немного лысый, а вот здесь — немного седой. И голос громкий. Ах, да, еще брови черные...

Внук называет Нуцу-бебо «Ты мой Цотне Дадиани»

Предыстория

Святой Цотне Дадиани, полководец и правитель Эгриси (Западная Грузия), жил во второй половине тринадцатого века. В этот период Грузия находилась под монгольским игом. Положение страны было невыносимым до такой степени, что грузинская знать решила поднять народ на восстание против захватчиков.

Собравшись на вершине горы Кохта, правители всех частей Грузии договорились выступить единым фронтом и местом сбора войск назвали Картли. Цотне Дадиани и Рачинский эристав^[1] первыми отправились собирать войско.

Из-за измены о заговоре стало известно монголам. Они оцепили гору Кохта, арестовали всех повстанцев, кроме Цотне Дадиани и эристава Рачинского и отвезли к монгольскому правителю.

(на основе реальных событий)

I

Зима выдалась снежная. Подходя к воротам гаража, я брался за снеговую лопату, чтобы можно было выкатить автомобиль. Переводя дух, останавливаясь, раз от раза, во мне вкрадывалась мысль, что плохо на старость быть без помощника. Две дочери-девчонки все чаще возле мамы. И вот однажды, не вспомнить в какой день, откуда-то взялся маленький мальчишка с лопатой, больше его самого, и приступил отбрасывать снег вместе со мной. Его звали Митей. На вид он был лет шести-семи. Он был старшим сыном в семье. Его, и младшего брата года четырех, родители привезли из Ярославля. Когда я первый раз увидел Митю, подумал, что это чей либо сын из переселенцев. В последнее время их от «черных риелторов» стало появляться с разных мест все больше. И чем больше их привозили, тем больше появлялось на селе хлопот. Глядя на его малый рост, мне не хотелось использовать его труд, но каждый раз он приходил снова. Оглядываясь на окно пятиэтажки, на подоконнике четвертого этажа заметно вырисовывался его братишка, который с любопытством надзирал за нами. Открывая гаражные двери уже в летнее время, каждый раз, отработанным рефлексом оглядываясь на окно, я видел две детские фигурки.

Из утренних сумерек выкатился яркий студёный день. Зима не скупилась на снег. Во второй половине ноября без раскачки, на радость азартных лыжников, дня за два покрыла землю основательным слоем — катайтесь. На этом не успокоилась, весь декабрь приходилось снова и снова пробивать лыжню. Новогоднюю ночь, как в сказочном кино, украсили мириады снежинок, летящих со щедрых небес. Снежным выдалось Рождество. Чудное дело, городские ТЭЦ и другие недружественные экологии предприятия не успевали очернить городской пейзаж. Выбросы тут же бесследно забеливались щедрым слоем снежной краски.

В ту ночь снег, в который раз, обновил город… Пушистый лёгкий, по темноте опустившийся с неба, он радовался своему первому солнцу, искрился, переливался в ярких лучах. Маршрутка повернула к кладбищу. Кресты, памятники, оградки утопали в сугробах…

В селе Шапкино, на тамбовщине, где в очень далекие и безмятежные времена мы проводили лето, все было подчинено определенной гармонии и порядку. Спаниель Бимка, дворняга Рыжий, киски-мурки, вездесующиеся  и пугливые куры-дуры, лещи, пойманные на реке Вороне, вместе с головастиками и лягушками в небольшом бассейне тенистого двора дома входили матрешками в мир детей, как мир детей входил в мир молодых, бесшабашных гостей и задумчиво-пожилых хозяев; как мир людей входил в таинственное пространство дома и сень яблоневого сада под вечность звезд и скоротечность времени человеческой жизни…

УТРО КРАСИТ НЕЖНЫМ

Не осталось современников, кто мог запросто заглянуть в прошлое и воскресить в памяти картины времен Первой мировой войны... Закончило земной путь поколение моих бабушек и дедушек, пережившее смутные годы смутной революции, Гражданской войны. Воспринимаешь неким чудом, если повезёт встретиться с собеседником, который видит ясным внутренним взором тридцатые годы двадцатого века. Ты тянешься туда воображением, пытаешься представить яростное, переломное, противоречивое время, да разве воображение заменит воспоминания очевидца...

Захотелось отцу Виктору митру… Желание стать митрофорным протоиереем как-то незаметно подкралось и стало расти в священнике, то и дело, ввергая в навязчивые мечтания. Конечно, батюшка осознавал собственное недостоинство, даже искренне полагал, что и награждать-то его вовсе не за что, с желанием навязчивым старался бороться всеми силами, неоднократно печалуясь пред духовником, что никак не может от себя мысли о митре отогнать. Однако избавиться от этого «наваждения» никак не мог…

А митра для отца Виктора уже готова была. Архиерей давно хотел наградить отца Виктора, да и документы были готовы. А в последнюю свою поездку в стольный град митрополит Кронид приобрёл в столице три белоснежные митры, аккурат, для троих священнослужителей своей епархии, которым награды оные предназначались.

Охохонюшки, пристала, силов нету. Ноженьки уж не хожалые, да и куда денесся, годов-то сколько. Ниче, если я тут с тобой посижу маленько, отдохну?.. Не возражаш?.. Вот и хорошо, вот и ладно. Сниму счас обутки, да ноженьки на травку зелену поставлю. Травка, говоришь, не настояшша? Да где ей в городу быть настояшшой, только у нас в деревне и осталась.

Но ладно и так. А ты-то сама почо така гола да обдергана сидишь на скамейке? Думаш, кто взамуж возьмет? Да кто ж таку и возьмет-то? Знамо дело, не возьмет — ни рожи у тебя, ни кожи, одна голима пластмасса. И платьишко у тебя грязным-грязно,  обтрепалось, одни серы махры под ветром полощутся.