М.
Чувства
в панцире черепашьем замерли.
Я забыла слова, мне кажется.
Лишь читая тебя шевелится,
словно мышка в углу, сознание.
И страдание рядом прячется,
притворяется умиранием.
Воскресением душа тужится -
хороводами скорби кружатся.
М.
Чувства
в панцире черепашьем замерли.
Я забыла слова, мне кажется.
Лишь читая тебя шевелится,
словно мышка в углу, сознание.
И страдание рядом прячется,
притворяется умиранием.
Воскресением душа тужится -
хороводами скорби кружатся.
М.
Душа причёсана, как после урагана,
удара током, гильотины, взрыва...
Душа — торчком, навыворот.
Наотмашь.
И навзничь.
Насмерть.
Господи, как больно!
Как страшно!
Я ли это?!
Вдруг — твоя рука,
протянутая через сотни мраков, страданий,
призраков, предательств, пропастей —
как радуга.
Её я обнимаю
крепко. Целую.
И хватаю гребень.
И радугу вплетаю
в облака
твои.
имена — горы
имена — лужи
имена в сердце
имена снаружи
имена добрые
имена важные
имена глупые
имена страшные
пустотой звенят
полнотой манят
то ли ввысь зовут
то ли боль сулят
* * *
Господи,
он — слишком взрослый,
а я — слишком ребёнок.
Наше общение —
сплошное недоразумение.
А вдруг он тот самый Инквизитор?
* * *
Я боюсь прокрустовых кроватей,
мягко застеленных и не очень.
Я боюсь нимбов, царапающих
Твои Небеса и моё небко.
Я боюсь тех, кто знает, но не думает,
кто верит, но не чувствует.
Я боюсь друзей, которые не отличаются от врагов,
и рабов, которые не свободны.
Я боюсь говорящих краденными словами,
особенно правильными.
Но в любви нет страха...
Прости мне, Господи!
* * *
Мы все похожи
чем-то
на кого-то…
И на себя похожи —
чуточку
совсем.
* * *
Тебе, улыбающемуся сердцем,
а не просто устами,
я скажу о жизни своей
не словами — слезами.
Ты услышишь, знаю, —
это сердце умеет слушать.
Улыбаюсь горем,
выворачиваясь наружу.
Мы поплачем вместе —
сразу боль вполовину меньше —
посмеёмся горю,
потому что Господь утешит.
Полетаем в паре —
ведь полёт одному не в радость —
и получим даром
единенья святую сладость.
* * *
За окном — метель: холода, несмотря на лето.
И душа тоскует — никому не нужна на свете.
В мою дверь постучались.
Я открыла — стоят цветы полевые.
Красота какая! И откуда взялись такие?
* * *
Я пустыней стала,
пересохли от горя реки.
Жажда мучит тело,
успокоюсь скоро навеки.
Ну зачем надо
тебе знать, где миры сходят,
где козлищ стадо
по лугам твой пастух водит?
* * *
— Дай мне горсть хлеба! —
просит гость с золотою главой.
— Хлеб мой стал небом, —
говорю ему я с тоской. —
больше нет ничего, Боже!
— Миллионы вёрст
я прошёл ради горсти неба.
Дай мне горечь слёз
и солёность того хлеба.
* * *
Руки вытянула навстречу,
сочиняю речи.
Златоглавый смеётся —
речь не удаётся.
Когда я чаял добра, пришло зло;
когда ожидал света, пришла тьма.
(Иов. 30:26)
* * *
Я вижу прорубь с ледяной водой,
где барахтаются люди
замерзающие, беспомощные, одинокие.
Они пытаются выбраться, выползти,
встать на ноги и убежать подальше.
Они брыкаются, размахивая руками и ногами,
и при этом топят тонущих,
бьют тонущих по лицу, по шее, по голове…
Мой удел — одиночество,
В чем признаться не хочется;
И скажу без отчаянья,
Что устала нечаянно.
Сорвала вуаль —
На лице печаль.
Здравствуй, мой июнь!
Мне весны не жаль...
1997