Я рыба и рыбак,
охотник и дичь,
стрела и мишень,
и лук,
и рука,
покоящаяся
после выстрела.
Я ли тот,
кто хотел поймать?
Я ли тот,
кто хотел убить?
Я ли цель?
Нет, я только путь.
Путь, который
когда-то окажется
пройденным
кем-то другим.
Меня некому защитить,
меня некому научить,
меня некому обогреть,
меня некому накормить.
Я научилась защищаться,
прикрываясь светом солнца,
от тьмы и злобы.
Я научилась согреваться,
грея тех, кому холодней.
Меня питает Господь.
А любовь посылает в путь.
Странником я — нуждаюсь,
чтобы другие могли любить.
Пусть другие тоже научатся
согреваться, грея!
Но желающих — нет.
Господи, нет желающих!
Неужели зря
Ты послал меня в мир
страдать ради них?
Как же мне не светиться?
Как же мне не лучиться?
Пусть раздавленной птицей
жизнь в груди всё ж ютится.
Счастье струйкой кровавой
всё же брызжет — из раны,
брызжет мимо карманов.
Скоро проще я стану:
опечаленный остров —
сердце — выйдет из строя.
Жизнь окажется правой,
не сдаваясь без боя.
Ти чуєш тишу?
То лунає пісня —
в ній справжня радість
і любов найвища.
В тій тиші голоси злились
у єдність,
мов кольори
у чистий промінь світла.
Єднаючись в одне — вони окремі,
але в спільноті непомітні зовсім.
Веселку створить лишь їх роз’єднання.
1998
Гробы улыбались,
и скалились страсти гробами.
Я пятилась задом,
а козлища стукались лбами.
Стихия ярилась,
и не было жалости места.
История злилась,
сжимая кинжалы протестов.
Шипели иуды,
стирая штаны лилипутам.
И падали люди,
вверяя себя жалким плутам.
Гробы заикались
и грызли проказу зубами.
Козлы улыбались
и яростно бились рогами.
Такая или нет — какая разница?
Другой не будет,
не сумею быть другой.
Не потому, что не смогу отважиться,
а потому, что стала я собой.
Какою быть — не спрашивай!
Не спрашивай!
Не притвориться, не сыграть теперь.
Я приоткрыла тайну жизни страшную,
и затворила за собою дверь.
Мой гроб некрашеным стоял —
всегда некрашеным.
Что проку красить то, что не живёт?
Вернусь однажды я —
к тебе вернусь однажды я,
когда Господь пшеницу соберёт.
И снова рвут его платье —
рвут, как прежде,
не ведая, что творят.
Словно смысл их в том,
чтобы целое разрывать на части.
И что потом делать с этим рваньём?
Кому оно нужно?
Никому!
И всё-таки рвут, рвут целое,
словно получают радость от этого.
Кто не умеет сшивать лоскуты
и штопать дыры,
тот рвёт платье на лоскуты,
чтобы потом плакать над ним.
А что ещё остаётся тем,
кто плакать над собой не может?
Никто никому не нужен,
никто никому не важен.
Каждого бьёт каждый —
мы умираем дважды.
Трупами полон город.
Толпами правит голод.
Мир покидает жажда —
мир умирает дважды —
жажда любить по Богу.
Господи, что им проку?
Плачу над ними богом,
плачу над нами с Богом.
Строчки с неба прилетели,
я подбросила их снова
в небо, к солнцу, к облакам.
Муза мне в ответ кидает
пару строк и ждёт смиренно —
слушает и мне внимает.
Я кидаю ввысь соцветье
слов и музыки — в букете.
Муза рада и в ответ
мне бросает свой букет.
Явление кота из ниоткуда —
простое чудо,
большое чудо!
Как будто бы ваш кот
пролез верблюдом
в иголье ушко
и пришел оттуда.
