Необратимый поворот

Он опасался, что попадется.
Тщательно обмотал банки с краской газетами. На дно просторной спортивной сумки бросил старое тряпье. Затем поставил банки, обложил оставшимися тряпками, а сверху забросал грязными спецовками. Петр похвалил себя, что не выкинул их на прошлой неделе. Теперь можно, в случае чего, сказать, что несет домой состирнуть. Знал, что ему поверят. Лишь бы не стали смотреть сумку, иначе все пропадет: его выкинут с позором с работы, и отдадут под следствие. Петр удивился насколько сухо и спокойно он об этом подумал, будто мысли подкинул ему кто-то, сидящей внутри, - безжалостный и бескомпромиссный.
Петр не думал, что все так легко будет проделывать. Что выберет краску подороже, - импортную, финскую. Что долго и спокойно будет подправлять и подчищать в карточках и журнале записи. Причем сделает это так аккуратно, что даже сам залюбуется. Словно проделывал подобное каждый день. Он даже знал кому продаст эту краску. Несколько раз один знакомый уже намекал, что был бы не прочь подкупить, - «ты же знаешь, на рынке всякую дребедень толкают».
Но вот когда сумка была уложена, и с тихим шелестом застегнута молния; за грудиной екнуло, застучало, защекотала кровь в висках. Он понял, что на самом деле ему все это время было страшно, но только злополучное «надо» покрывало коростой страх, и помогало действовать. А вот сейчас почему-то заглохло. Вместо него разрасталось пустое горькое чувство неизбежности провала. Петр попробовал сумку на вес, прощупал банки под матово блестящей тканью и устало присел «на дорожку».
На улице нудно фырчала машина, надсадно кричали. Петр закрыл глаза и откинулся на полку с эмалью, - холодные банки впились колкими ребрами в спину. Послышался скрип сапог, кто-то подошел к двери, замер. Он ждал, Петр тоже. Время тянулось. За дверью переминались с ноги на ногу. Петр не выдержал, резко встал и открыл дверь. Никого.
«Если я сейчас не пойду, то сойду с ума» - подумал он, подхватил сумку и вышел.
Все утро он себя подбадривал: в трясущемся автобусе долго объяснял самому себе почему так надо и что другого выхода нет, что денег нигде больше не достать, а взять в долг невозможно: они и так в долгах – кредиты, соседу вон уже месяц отдают тысячу. Жену тут еще с работы сократили. И надо же было всему так обернутся. Петр смотрел в окно на мелькающие дома, и думал как много зависит в жизни от случая. Ведь если бы не эти сапоги...
Сапоги полетели некстати. Оставалось совсем немного: на дворе март, через две-три недели можно будет ходить в кроссовках. Уже бывало набухал туман, и днем капало с крыш. А они разлетелись вдрызг: отвалилась подошва, расползлась молния. Петр долго вертел сапог в руках, прикладывал подошву, примерялся. Но починить уже было нельзя.
- Походит в кроссовках, - сказал Петр.
- Ты совсем рехнулся! Придурок! – Зинка раздраженно швырнула на стол вилку.
- А что? Я видел ребят в кроссовках и ничего, не мерзнут. – Петр повертел еще сапог, отставил в сторону, и посмотрел на жену.
Зинка раскраснелась, отчего веснушки, что обсыпали ее щеки и нос, будто почернели. Крепко налитая грудь тяжело вздымалась и опадала. Пухлые губы нервно подергивались. Белая как снег рука злобно встряхивала сковородку с фасолью.
- Вот и будешь ходить в кроссовках, если такой умный! Все мужики как мужики! А этот ребенку даже на сапоги заработать не может.
Петр прищурился и смотрел, как солнечный зайчик греется на кухонном столе. Слушать Зинкину ругань не хотелось, но и уйти было нельзя: раскипятится еще сильнее, и тогда хоть в лес сбегай, все равно достанет. Он и сам понимал, что ходить в кроссовках его дочь не будет. Не потому, что не захочет, а потому что он ей этого не позволит. Ленке шестнадцать, она уже девушка. Вытянулась вон как! Волосы русые, волной спадают на плечи, - в бабку, - и глаза серо-желтые, как у кошки. Куда ей кроссовки! Впрочем, и они на ладан дышали, неровен час на ноге расползутся, и не успеешь из дома выйти.
Надо было покупать сапоги. А на что?
Зинка кипятилась все сильнее. Она не понимала его, и не хотела понять.
С тех пор как его полгода назад поставили завскладом на заводе, жизнь стала невыносимой. Не было вечера, чтобы она его не попрекнула, что он не может даже «дранных» (она так и сказала, - драных) гвоздей притащить. «Ты что, не знаешь, как это все делается?» - шипела она на него по вечерам. И пилила, пилила, пилила… В какой-то момент, Петр написал заявление о переводе на другую работу, но так и не решился его отнести. Долго маялся у кабинета начальника, потом скомкал и выбросил в урну. «Будет только хуже» - решил он. Зинка тогда совсем проходу не даст. Не понимала, что воспитание не позволяет брать, совесть.
- Мозги у тебя пустые, а не воспитание, - плакала Зинка.
Она всегда плакала после длинных тирад о никчемном муже, а Петр уходил курить на балкон, - не терпел женских слез. Или включал телевизор и, не мигая, смотрел на мелькающие картинки.
Но сегодня она не плакала, замолкла, и устало села на стул. Уронила голову на руки. Петр подошел к ней, обнял, погладил по плечу.
- Я попробую, - сказал он, помолчал, сел напротив, - Что-нибудь придумаю.

Сумка тяжело тянула плечо, сползала, и постоянно приходилось ее поправлять. Чем ближе он подходил к проходной, тем шел все медленнее и медленнее, и все чаще оглядывался на склад. К нему вдруг подступило чувство, что оттуда кто-то укоряющее смотрит ему в спину. Так смотрела мама, когда он что-то делал не так, так же она посмотрела и в тот раз, когда он с мальчишками, летом в деревне, залез в сад к соседке и сломал ветку на яблоне. Она не ругала его, не била, просто посмотрела тоскливо-укоряюще, покачала головой и не разговаривала с Петей до вечера. И это было так неприятно и так больно, что Петя пообещал себе никогда больше ничего не брать чужого. И до сегодняшнего дня это обещание старался выполнить, как бы это тяжело не было. Но сейчас… сейчас… мог ли он поступить иначе? Если хотя бы Зинка работала, а тут.
«Один раз можно» - успокаивал себя Петр. Перед грязной стеклянной дверью проходной остановился, вдохнул полной грудью и резко вошел, но тут же почувствовал неладное.
Наверное, все было написано у него на лице: маслинные глаза вахтера хитро заблестели. Своей трехпалой рукой он медленно перелистывал журнал регистрации, и жадно смотрел на сумку, что висела на плече у Петра.
Сердце гулко застучало в груди; лоб покрылся холодной испариной. Не хватало воздуха, и Петр невольно оперся о стойку.
- Плохо? – вахтер привстал, но при этом не оторвал взгляда от сумки.
Петр смотрел на его изуродованную руку: толстые как сардельки пальцы хищно хватили пожелтевшие страницы, словно боялись упустить их; два розовых обрубка при этом шевелились, потягивались. Казалось, вот-вот и они вырастут и вцепятся в горло Петра.
- Да немного голова кружится. – Петр старался, чтобы его голос звучал спокойно. Достал платок из кармана, оттер лицо.
- Погода не важная. – кивнул вахтер, и снисходительно улыбнулся. Он, наверное, ждал, что с ним поделятся.
Эта улыбка («ничего страшного, в первый раз так бывает») внезапно разозлила Петра, он резко подобрался, поправил сумку.
- На воздухе легче станет! – и вышел.
Он едва сдержался, чтобы не побежать в панике, нарочито небрежно закурил у входа. Из серой начальской «Волги» вылез долговязый молодой шофер, - Вадик, завел разговор про дачу. Стоять было очень трудно, казалось, что вахтер продолжает распиливать взглядом сумку, и, конечно, думает, не стоит ли заложить Петра пока не поздно; или же удастся и самому поиметь что-нибудь. Но Петр упорно выжидал время, - минуту, вторую, - и лишь когда докурил, попрощался с Вадимом и пошел на остановку.

Возвращался домой уже поздно. По небу разливался бордовым кровоподтеком закат, тучи вытянулись и почернели, снег покрывался серыми налетами вечерних теней. Сумка теперь полегчала: все тряпки и спецовки он вышвырнул в мусорный контейнер во дворе неподалеку; а вместо краски, в кармане похрустывала тысячная бумажка, - как раз на новые сапоги. Не ахти, конечно, какие, но на три недели хватит. «А дальше, что-нибудь, придумаем» - думал Петр.
Стало легче. Странное чувство, что было в автобусе накануне исчезло. Тогда он не смог и двух остановок проехать, выскочил, как только въехали в жилые районы и, дальше, до «Покупателя» шел пешком. Ему казалось, что все знают об украденной краске в сумке. И толстая кондукторша с мужским грубым лицом и черными усиками; и миловидная женщина с выбившейся прядью из-под шапки; и даже собака, что ехала с каким-то мужчиной в старомодной побитой молью шляпе. Они смотрели на него также как и вахтер выжидательно-снисходительно. Сейчас же он мог сесть в автобус спокойно. Кто его может попрекнуть, а? В чем? Разве запрещается возить деньги в кармане? Да и вообще, что они могут и как смеют меня судить? – думал Петр.
Он сидел на остановке, и смотрел на выцветающее небо. На ворону, что нагло сидела на мусорной урне и не улетала, даже, когда подходили близко. На людей, что переминались с ноги на ногу; тихо переговаривались; или также, как и он, смотрели на небо или грязный снег.
Подошел автобус. Зашипел, щелкнул дверями. Петр устало сел у окна, прикрыл глаза, задремал, но вдруг резко проснулся, будто кто его толкнул в бок. Перед ним сидела высохшая старушка. Морщинистые щеки ввалились, беззубый рот. Старое поношенное пальто, зеленые рукавицы. Красные слезящиеся глаза с жалобным взглядом. «Как у виноватой дворняжки». – подумал Петр и ему стало стыдно за это. Он отвел взгляд, потом снова посмотрел на старуху. Зачем-то стал думать о ее жизни, о том, что она сейчас, наверное, едет от дочери, которой отдала свою пенсию, потому, что у той двое детей, которых надо кормить и поить, и пьющий муж. А сама будет теперь жить на картошке, что осталось с осени и соленых огурцах. И так до следующей пенсии, и до следующей, пока не умрет. Впрочем, кому сейчас легко?
Пощупал тысячу в кармане. Крепко сжал ее в кулак. Она была почему-то тяжелой и горячей. «Необратимый поворот» - промелькнуло в голове, и Петр испугался, потому что понял, что это о его теперешней жизни. Стал озираться, занервничал, а когда автобус остановился и старушка, неожиданно юрко, поднялась с места и сошла, вдруг кинулся за ней, догнал, вцепился в руку и сунул тысячу.
- Вот, - сказал он.
Она растерянно смотрела на него, и не могла ничего сказать, а он развернулся и побежал домой. «Дома будет скандал» - подумал Петр, остановился перебросил необычно полегчавшую сумку с плеча на плечу, вдохнул свежий морозный воздух.
- Как же легко! Как же необычно легко! – вдруг закричал он и засмеялся.
И вместе с ним смеялась необычно яркая звезда, что вспыхнула на небе, задрожала бирюзовым огоньком и потянула тонкие лучики к земле.