Его казалось невозможно было не любить. Он ничего не делал особенного, чтобы его любили, просто он был таким: внушающим радость и оптимизм. Бывают люди у которых нет врагов. Точнее даже если и есть, то они тайные и с виду не скажешь. Любили его за веселый нрав, и за желание помочь и за то, что помочь он не только желал на словах, но реально, что и делал. В те дни, когда он приезжал на дачу, на всю улицу слышалась громкая музыка и то стук молотка, то скрипучий звук пилы. Когда он шел купаться на речку, за ним тянулась вся местная детвора, за которой преданно бежали собаки всех пород и мастей. Казалось у него, успешного сотрудника крупной фирмы, человека образованного и наделенного определенной деловой хваткой, у него, Николая Ивановича, практически нет ни проблем, ни недостатков. Было только одно «но» во всей его ярко-красивой жизни. Это «но» даже трудно описать таким образом, чтобы мнение о Николае Ивановиче не испортилось у человека, его не знающего. Но, в конце концов, все мы не без греха.
Что ж, когда то давно, Николай Иванович, отметив со своей женой - еще школьной любовью - десятилетие супружеской жизни, в тесном кругу: он, она и двое малолетних детей, вдруг пропал. Пропал не физически, а как-то иначе. Стал вечерами отсутствовать дома, уезжать в неплановые и неожиданные командировки, не успевая вернуться даже на выходные и праздники. Жена его, догадавшись, чем дело пахнет, предложила «разговор на чистоту». Разговор вышел, как и планировалось – с извинениями, слезами, но… без долгожданных обещаний. Напротив, неожиданно, собравшись с силами, Николай Иванович решительно заявил об уходе. Решительности этой жена очень удивилась и совсем не обрадовалась: ее муж, хороший дипломат и политик, так резко и в порыве эмоций принимает решение? Нужно уговорить его подождать, решение никуда не уйдет. Николай Иванович, выслушав благоразумные доводы жены, полностью с ней согласился, и сказал, что не будет впредь принимать поспешных решений (видно решительность его была не такой уж решительной). Но подумать обещал вне дома, дескать на стороне лучше думается. И собрав чемодан с самыми необходимыми вещами, ушел к той, с которой вместе проводил свои незапланированные командировки. Обдумывание и принятие решения затянулось сначала на недели, затем на месяцы. Уже давно были куплены недостающие в собранном чемодане вещи, и жизнь, казалось бы, приняла новую форму.
Новая жена ждала ребенка, и уход от нее виделся невозможным, да и вовсе не желанным.
Так Николай Иванович вскоре стал в третий раз отцом.
Время шло, и жена, чья фамилия красовалась на отведенном в паспорте месте, просила вернуться несмотря ни на что. Долг и уважение к супруге брали свое и Николай Иванович стал все чаще бывать в покинутом некогда доме, замечая как выросли дети, и как изменилась жена. В доме появилась новая мебель и была сделана кое-какая перестановка и легкий ремонт. Ощущение обновления и прилив сил вдруг заполнили душу Николая Ивановича. И однажды эти самые ощущения новизны и нужности стали так значительны, что отобрали силы покинуть дом, оставив супруга ночевать.
С тех самых пор, Николай Иванович стал хозяином двух домов, мужем двух жен и главой двух семей. Иногда в душе его затаивалась такая вселенская грусть и усталость, что он решительно твердил себе: «довольно! Завтра же приму решение и выберу или то или другое. Так больше продолжаться не может! Уеду от всех, уйду один, в конце концов. Но нужно, же что-то менять». Но каждый раз жены, завидев этот полный тревоги, не сулящий ничего хорошего взгляд, тут, же уговаривали потерпеть и подождать, само де решится, и все хорошо будет. В другие же, «неподходящие» моменты, наоборот требовали решительности, но тогда, Николай Иванович становился будто парализованным.
Время шло, сил и смелости делать выбор становилось все меньше. Казалось упущенный вовремя момент, когда возможно было, приняв решение примкнуть к какому-то берегу, этот самый момент был безвозвратно утерян. Теперь принятию решения мешали годы, прожитые между двумя домами, между двумя женщинами, между двумя мирами. Раньше решение можно было принять просто силою воли и потом, несмотря на сожаление о невыбранном, все же радоваться осознанию того, что сделан шаг, твердый и смелый. Теперь же, решение становилось невозможным потому, что приходилось каждую минуту что-то взвешивать на невидимых весах совести и своего понимания чести, то и дело, добавляя перевешивающий грамм то на одну, то на другую чашу. Принять решение теперь казалось ему совершенно невозможным, и выход виделся лишь в том, чтобы жить, так как живется, пока жизнь сама не расставит все по своим местам каким-то образом когда-нибудь.
Непринятое решение было той точкой после, которой Николай Иванович уже не мог ответить на вопрос «кто я?». И задавал его все реже, что толку спрашивать если ответа нет. Он чувствовал себя словно в шутку нарисованный шарж, который кто-то начал стирать тугим ластиком. Он ли это, след от прежнего его, или не он? Живет ли он, или позволяет жизни быть в себе? – все это болело и ныло в сердце Николая Ивановича. Но чтобы не поддаваться хандре и отчаянию, он старательно не давал этим мыслям ходу, и упорнее исполнял свои обязанности хозяина двух домов.
В этот год, он стал еще старее. Есть такой возраст, после которого, глядя на человека, уже говоришь, не «он стал старше» или «возмужал», а «он стал старее» и никак иначе. Так вот этот возраст уже полностью овладел Николаем Ивановичем. И хотя внешне он все еще оставался все тем же красивым, статным сотрудником крупной фирмы, и всеобщим любимцем, но в глазах было что-то неживое, как у восковой фигуры ли манекена из яркой витрины. Жители дачного поселка с нескрываемым сочувствием наблюдали за тем, как старел еще такой молодой по паспорту Николай Иванович, и как он словно подчиняясь невидимому расписанию, заботливо привозил на свежий дачный воздух то одну семью то другую – каждый раз заботясь, улыбаясь и умирая.
Женька и Максим, проходя мимо двора Николая Ивановича, замедлили шаг - здесь возле забора растет большой куст малины, специально выпирающий на половину тропинки, угощая прохожих. Заглянув во двор, они увидели Николая Ивановича сидящего на крыльце и смотрящего в одну точку. При лунном свете, волосы его казались серебряно-седыми, и из-за этого, он выглядел почти стариком, противоестественным стариком: с седыми волнистыми волосами и гладкой кожей, еще не испорченной морщинами. Не мигая, он смотрел в небо. Не понимая ничего в астрономии, он гадал, что за причудливое созвездие висит прямо над горизонтом. Быть может это Орион или Змееносец, кто их разберет? Когда-то еще в школе он читал, что Змееносец это тот самый врач Асклепий и изображается он со змеей, в руках разорванной на две части.
Женька и Максим смотрели на него, казавшегося таким растерянным сейчас при свете луны и шуме стрекочущих кузнечиков.
- как думаешь, кого он в этом году привезет на дачу первыми?
- не знаю. Может так и останется сам тут сидеть. Нужно же и ему когда-нибудь побыть одному, подумать, отдохнуть.
Дети пошли дальше, так и не наевшись малины со знакомого куста: то ли ночь была особенно темной, то ли и вправду малины не осталось. Оцарапав руки им так и не удалось сорвать ягод с гостеприимного куста.
