Вы здесь

Юлия Санникова. Произведения

Без названия...

Кто утаил плоды? Печальный гений,
Не ведая пределов наших сил,
Разрисовал равнины рваной тенью,
Не падавшей от видимых светил.

Он не стыдился вкладывать узоры
На кисть вступившего на новый путь,
Но таяли, не выдержав укора,
Фигуры времени, не  вызнав суть.

Эпоха разобщенного мира

Пожалуй, человечество еще долго будет пребывать в эре разобщенного мира. Сознание без осознанности — это пластилин в руках времени. Из всех романов Ивана Ефремова только «Час Быка» предупреждал о социальной и нравственной катастрофе возможного будущего на примере планеты Торманс. Там, в том далеком мире царит инферно, управляемый Советом Четырех, статичный тоталитарный режим, разрушающий жизнь и уничтожающий души ад разобщенности. Сам автор фантастической унтиутопии говорил о «взрыве безнравственности» на определенном этапе развития цивилизации, за которым неизбежно следует «величайшая катастрофа в истории в виде широко распространяемой технической монокультуры». На Тормансе царит олигархия, а население, разделенное на две страты, борется за выживание, погружаясь в пошлую массовую культуру.

На гончарном кругу...

Отрешенному духу легко бытие открывать,
И слова на гончарном кругу расплавляя до глины,
Обжигать их до формы любой и от круга срывать,
Точно время пришло, притяжение времени скинув.

Так рождается древо из семени в плодной земле,
И, расправив одежду листвы, напитается соком,
День играет тенями прозрачными тысячу лет,
Задевая прохожих случайных порой ненароком.

А где-то есть и радуга и свет...

А где-то есть и радуга и свет,
И тайна, что томит теплом надежды,
А хватит ли любви на этот век?
А подорожник все такой, как прежде.

Здесь под ногами жухлая трава,
И пастухом записан милый сердцу,
Семь лет идет по городам молва,
А я наощупь прохожу сквозь дверцу.

И плач Рахили громом прозвучит,
Оплакивать любовь привычно миру,
Там женщина о вечности молчит,
Здесь приготовили глухим секиру.

Время

Именовать печаль никак не стоит,
Она, вплетенная строкой в размер
Времен, все так неведомо утроит,
Что и в страданье выжжет меру мер.
Крамольная стезя отринет время,
Мирская вырвет свой пустой устав,
Заплачет горько только тот, кто в стремя
Истопников мирских не пал, устав.
Предложено: пустые дали жизни,
Сырая мякоть не поспеет в срок,
И будут силиться оклеить тризной
И святость, и размеренный порок.

Лишь бы веры росток не замерз

Если осень причислить к зиме,
То продлятся томления дни,
Что мне холод? Симметрия мер
Снеговые воздвигнет огни.
Этот путь для иных - скобы льда,
А для странников — вечный побег,
Он растянут на мира года
И прикован к планетной судьбе.
Все едино — в едином искать
Своего. Обессолена ль суть?
Жертва миру - без мудрости мысль,
И с пути так легко не свернуть,
А лопатой не выкопать смысл.
Разве что простоять до утра
В покаянной молитве до слез.
Здесь земля еще плодна, пора!
Лишь бы веры росток не замерз.

Мы все здесь на время одни...

Несмелый изгиб полевого цветка
Отбросил дрожащую тень,
Я глупая с дрожью иду волоска,
До мудрости долго лететь.

До утра часы, а сходить до глубин,
С глубин возносится до звезд,
А солнце на небе — лучей исполин,
Не хватит измученных грез,

Храбриться на дали и мира моря,
Придумать бы вещее снов,
Все это не просто! Все это не зря!
Сгребаем мы мусор с основ.

Путь (отрывок)

— Что это? — испугалась Галка.

— Похоже на двигатель, только какой-то странный, я слышал такой только однажды, когда отдыхал у отца. Он ведь конструктор-археолог, собирает старые машины уже много лет. Так шумел старый вертолет, восстановленный им для какого-то авиационного музея или исторического шоу. Он взлетел только один раз, чтобы достичь конечной точки своего путешествия в каком-то выставочном павильоне. Ты не представляешь, насколько шумными были машины предков.

Звук усиливался, на горизонте показалась странного вида машина, создавалось впечатление, что она подпрыгивала на воздушных подушках, изменяя высоту своего полета по особой траектории, понятной только пилоту и ей самой.

А я сегодня горести...

А я сегодня горести
Хлебнула впрок глоток,
Из мира гладкой повести
Связала узелок.
На память — из условности,
На сердце копоть — тлен,
От немоты с готовностью
До крыльев встав с колен.
А там — легки и пламенны
Лучи к лучам сошью,
А люди снова каменны
На камни воду льют.

Путь

Пустыня Мохаве хранила своих странников. Планета Земля растеряла разум в больших городах, подменив его избитыми готовыми фразами и пошлыми фотографиями придуманных семей и купленного ими хлама. Но те, кто хотел жить, уходили в пустыню. Там, на перекатах песочных дюн ныряли юркие ящерицы. Редкие птицы высматривали их хвосты в надежде прокормиться. А в городах осыпавшиеся стены полуразрушенных домов прикрывали огромными зеркалами. Казалось, что мир превратился в одно большое зеркало. Ты смотришься в него и думаешь, что ты — это ты. Но зеркало это кривое. Оно искажает и тебя и мир вокруг тебя. Шипы становятся розами, розы — шипами. Тайна — обыденностью, а суета — радостью. Поддавшись отражению, ты начнешь играть в игру, которая предложена тебе миром, не понимая, что игра эта — не твоя. В ней ты — пешка.

Эпоха войны наступает

Сегодня сзывали героев
С окрестных дворов на войну,
Я плакала. Вышли и строем
Шагали и пели: Вернусь!».
В холодном тумане чеканным
Казался размеренный шаг,
В пивной отзвенели стаканы,
Теперь только швабры шуршат.
Навстречу с бессмертьем спешили.
«Любимый, куда ты, куда?»,
До славы мы горькой дожили,
«Мой милый, а если беда?».

Река времени

Не строят стены из песка
У океанов мира грозных,
Где ветер волны гонит вскачь,
Их не сковать и злым морозам.

Страшней огонь — непримирим!
Еще мгновенье и захватит
И древний город мира Рим
С венецианской черной знатью.

И многоликий Вавилон,
Тот пал давно, смешав наречья,
А острия земных корон
У края жизни бью картечью.

На подоконник падают лучи...

Здесь за стеклянною домов границей
На подоконник падают лучи,
Стоят цветы с фарфоровою птицей,
На табуретке чашка и ключи.
Я вглядываюсь в глубину проема
И, кажется, там мира силуэт
И кто-то тайный сдернул штору с дома,
Другой повесил на десятки лет.
Разломан хлеб и наперед разделен,
И жизнь похожа на секунд челнок,
Один себе и ожиданью верен,
А вот иной себя найти не смог.

Старец Паисий Святогорец

А на Синайских песках лучи
Падают, вглубь стучат,
Свет утром легок, как гор ручьи,
Солнца горит свеча.
Старец спешил за земной причал,
Здесь, как всегда жара,
Шли и другие, а мир качал
Звезды, как тень гора.

Тайну любви обретал монах,
БОсым - по всем камням,
Ну а случайный сказал - "Пустяк"!
Зло пришпорив коня.
А на скалах играли ветра,
Так пустыня звучит,
Синайская всем ветрам гора
В колокола стучит.

Привольное глаголье тишины...

Привольное глаголье тишины,
И выкрикнуть, как будто снова одичать,
Мы здесь идем пока с тобой одни,
И завиток листвы раскрылся помолчать.
Обетование черпаю рек,
Глаголы мира на устах лежат венцом,
Здесь проходил Господь и имя рек,
А там вдали война и пули со свинцом.
Вокруг дорог кварталы и листва,
Я перекати-поле — солнцем закаляй!

Страницы