Пустыня Мохаве хранила своих странников. Планета Земля растеряла разум в больших городах, подменив его избитыми готовыми фразами и пошлыми фотографиями придуманных семей и купленного ими хлама. Но те, кто хотел жить, уходили в пустыню. Там, на перекатах песочных дюн ныряли юркие ящерицы. Редкие птицы высматривали их хвосты в надежде прокормиться. А в городах осыпавшиеся стены полуразрушенных домов прикрывали огромными зеркалами. Казалось, что мир превратился в одно большое зеркало. Ты смотришься в него и думаешь, что ты — это ты. Но зеркало это кривое. Оно искажает и тебя и мир вокруг тебя. Шипы становятся розами, розы — шипами. Тайна — обыденностью, а суета — радостью. Поддавшись отражению, ты начнешь играть в игру, которая предложена тебе миром, не понимая, что игра эта — не твоя. В ней ты — пешка. На шахматном поле лживого времени истину прикрывают безумной радостью или высмеивают. Но разве подлинная радость смеется над смертью? На людей смотрят плакаты. Обложки журналов. Улыбки актеров. Зеркала искажений одевают пелену на глаза путников. Но свобода — не улыбка глянца. Свобода — это понимание боли времени. Умение разглядеть за глянцем страдание. А страдание мира велико.
А странники бродили по огромным, иссушенным солнцем, просторам пустынь. Тишина стала их покровом, защитой и крепостью. Вырванные из мира жестокостью и презрением толпы, они обрели свободу. Ту самую, что сочли пленом и скукой другие. Их выбросили из общества, лишили почестей, при упоминании о которых у многих жадно дрожали руки. Но поразительным образом положение ненавидимых и презираемых открывало иную радость. Не было нужды угодничать и прислуживать очерствевшим сердцем безумцам, воспринимавшим мир как функцию собственного комфорта. Слепцы водили слепцов по запутанным лабиринтам заблуждений, называя все это правдой и соответствием естественному порядку вещей.
Тишина открывала глубину. Пелену за пеленой, она снимала глянцевые иллюзии времени. Они разбивались о проступающие звуки природы, оставляя лишь горечь и чувство сожаление о напрасно прожитых годах в завитках фантиков и ярких обложках с полураздетыми бесполыми существами. Тишина становилась другом. Самым верным и преданным. Там не было сплетен и раздоров, только Бог и человек. Капал дождь, он смывал чьи-то слезы. Он смывал города с основания самих городов. Но он никогда не мог смыть основание сердца — любви. Он лишь укреплял в выбранном путников. Они шли и погружались в тишину и она спасала их от суетной брани с миром тех, кто не готов был понять само понятие суетности, отделив его от самих себя. Шедшие порой принимали глупость и цинизм за собственное «я». Но «я» всегда искало света. Всегда искало Бога и пути. Так и сплетались пути лжи и правды, направляя одних по осколкам к целому, а иных от целого к осколкам.
Иногда в пустыню забредали городские. Не по зову сердца, а движимые любопытством. Они встречались со странниками, чтобы получить ответ на мучивший их всегда вопрос об истоках безысходности в мире бетона и стекла.
— Вы думаете, что ваш выбор — это ваш выбор? — спосил однажды Странник великих барханов забвения случайного гостя.
— Я ничего не думаю, я лишь пытаюсь поверить, ответить, — гостя звали Андрей.
— Кому?
— Поверить себе, а ответить своим интересам в этой борьбе за выживание и комфорт.
— Кто подтвердит, что это ваши интересы?
— Я!
— А вы — это вы?
— А кто же?
— И мир — это мир?
— Конечно!
— Но мир — это миллионы вас. Старые схемы не работают, а новые предлагают только масло, которое намазывают на разум. Где же вы отыскали себя?
— Вы о чем?
— О вас.
— Мы верим в свободу! — гость возмущенно передернул плечами.
— В свободу верит каждый, но только единицы понимают, какой свободы они ищут.
— Разве свобода — это не универсальный закон вселенной?
— Универсальный закон обмана. А истинная свобода — это понимание собственной несвободы.
— Глупость! Мы — свободны! Мы все, живущие в городах, можем выбирать то, что хотим.
— Но действительно ли вы хотите всего этого? И свободны ли вы от себя, плененные миром?
— Мы свободны от мира ограничений!
— Но мир — это вы. Значит, вы свободны от самих себя?
— Мы свободны от мира!
— И не свободны от самих себя?
— Кто вам сказал такую глупость?
— Вы сами, выбрав себя.
Гость возмущенно развернулся и направился обратно к стенам города. Так происходило почти всегда и почти каждый выбирал кривые зеркала, развешанные по городу. А Странник уходил вглубь пустыни, поружаясь в горькие размышления. Искаженная реальность давала плоды прозрения, но иногда их семена, брошенные на сухую, бесплодную поверхность горячих барханов не прорастали. Прорастали противоречия. Но и они отбрасывали тень, которая отступала перед первыми рассветными лучами солнца. Это и была та самая игра, в которую все живое оказалось вовлечено. Попсосвые картинки, развешанные по уцелевшим в большой войне городам, лица без осмысленного выражения, наслаждающиеся глупостью как великой мудростью забвения реальности. Но редкие семена падали и прорастали. Так множилось племя странников. Так возрождалась жизнь. И иногда на перекрестках непроложенных путей встречались люди. Живые люди. И они вспоминали путь.
