Омилия

Пасодобль

Замер зал, вздохнув о чем-то...

Прочь, усталость! Гаснет боль,

Потому что отрок в черном

Мне танцует пасодобль;

И подходит, несомненно,

К дерзкой музыке такой

Юный принц высокомерный

С вознесенною рукой... -

        Ярколицый валенсиец,

         Серебро на рукавах...

         В окнах - стылая Россия,

         Изгибается Ока.

Но клокочет ритм старинный,

И становяся близки

Валенсийские долины,

Мавританские пески...

Я расстанусь, я устану, выйдет время невпопад,

Я, как дождик, перестану,

            Я пройду. как снегопад.

Но хотя бы раз в столетье

Пусть промчится надо мной

Валенсийский алый ветер

         В легких складках за спиной.     

Час стікає так стрімко –
Від Різдва до Різдва…
На годинниках — стрілки,
На вустах — тлін-слова.

Листям б’ється у очі,
З райдуг пнеться у вись.
І почути не хоче
Те земне: „Зупинись…”

Та й спинятись не стане –
Щось чи зміниш в житті?
Тільки житом постане
Кілька зерен з куті.

«Любов довго терпить, любов милосердствує, не заздрить,
не величається, не надимається, не поводиться нечемно,
не шукає тільки свого, не рветься до гніву, не думає лихого,
не радіє з неправди, але тішиться правдою, усе зносить.
Ніколи любов не перестає.»
Перше Послання до кориян Апостола Павла

Читав я книгу у метро,
Читав я книгу.
На дверях стогнуть: «Ще хоч тро…”
Життя — мов дзига.

Дитинка поруч щось гризе
І носом шмига:
 — Мамуню, дядя що везе?
 — То, кицю, книга.

Якийсь мужик у піджаку
Плечем задригав:
 — Колись я теж купляв таку
Ну, тіпа, книгу.

-- І я купляв! А я читав!
 — Мовчи ханига!
І було видно — пам’ятав
Народ про книгу.

І я зрадів, бо сам з митців --
Розтала крига!
Є значить сенс писати ці…
Ну, тіпа, книги.

- Вийди, Україно,
Знову на майдани!
 — Ой, не вийду, сину,
Бо боюсь обману.

- Вийди, наша мила,
Проти супостата!
 — Не піду, несила,
Краще вийдіть з хати.

- Ми благаєм, ненько,
Бо в нас рейтинг пада!
 — Ой, нехай той рейтинг
Та відсохне, падло!

- Соромно вам, мамо,
Ну, за що дістали?
В нас нова програма,
Хоч би почитали!

- І читать не хочу,
І дивитись гидко!
В мене сині ночі,
В мене жовті квітки.

- Хто ж вам, наша мати,
Вкаже путь-дорогу?
 — Та піду сапати
І молитись Богу.

- От від того, неню,
Справи наші кепські.
Ох, ви неписьменні,
Ох, неєвропейські…

Христос Воскрес! Пророчества сбылись…
Бессильны узы адского проклятья;
И человек душою рвется ввысь,
И принял рай сынов в свои объятья.

Взамен земного нам Господь открыл
Ту радость, что чиста и бесконечна.
Отныне нам не страшен прах могил,
Отныне смерть – начало жизни вечной.

                                             2009
 

Весь мир ликуй в восторге необъятном!
Сердца наполни вестию благой!
С Небес сошел к нам, грешным, Благодатный
Святой необжигающий Огонь!

И грех людской огнем неопалимым,
Небесной силой ныне побежден,
Гори-гори, свеча Иерусалима,
Звени пасхальный колокольный звон!

В великий праздник нашего спасенья,
В святой ночи лампаду я зажгу,
К иконостасу в храме Воскресенья
Поставлю опаленную свечу.

Яви Господь нам благодать незримо
Под песнопений благодатный глас,
Гори-гори, свеча Иерусалима,
Надежды лучик зажигая в нас!

Со светлым праздником Пасхи Христовой!

Христос Воскресе!

Глухая полночь, старый дом,
Дежурит месяц неуклюжий.
Забылось тело тонким сном,
Душа не спит, ей сон не нужен

Она давно уже, как гость,
Которому всё надоело:
Людская пошлость, глупость, злость,
И даже собственное тело

Она рвалась, что было сил,
Ещё б чуть-чуть и улетела,
Но кто-то душу пригвоздил
До срока к раненному телу

Душа не спит, зачем ей спать?
Сквозь сон и боль родного тела,
Она, как только может мать,
В глаза Распятому смотрела…

Ей было что спросить, сказать,
Она лишь одного хотела –
Любви, способной всё понять
И полюбить её,… не тело

Рассвет стремительным лучом
Небритых щёк души коснулся
И спящий неспокойным сном,
Открыл глаза…и улыбнулся.
 

П. Мамонову

Лёд. Уголь.
И путь по мостику.
В кровь губы:
«Помилуй, Господи!»
Лёд, вьюга.
Не спится заполночь:
Смерть друга.
Шестая заповедь.
День – дальше
Виною выстрадан…
Дрожь пальцев,
Мгновенье выстрела.
Боль крика
И ужас бывшего!..
Брат Тихон,
Прости убившего!
Лёд. Остров.
Страданья вдовии.
В боль – остро, –
И слёзы доверху.
В быт – Чудо,
А сердце – панцирем, –
Как трудны
Дороги Франции.
Лёд. Ночи
Холодной вымысел.
Мать просит,
Ребёнка вынесши,
О Чуде!
О здравьи мальчика.
Бог чуток
К молитвам алчущих!
Стук тачки.
И путь по мостику.
Вглубь плачем:
«Помилуй, Господи! »
Грех смертный
С душою спаянный.
Так, верно,
Случалось с Каином.
Гроб близко,
А мира не было.
Жизнь – искра,
Была – и нет её.
Путь труден.
В надежде – чаянье.
Бог судит!

Он думал, что все уже прошло: и обида, и злость. Но как только увидел Коренастого на улице, понял, как ошибался. Прошло полгода, а подступило к горлу, словно было вчера. Коренастый шел прямо на него. С каждым мгновением все ближе и ближе. Вот уже четко различимо как раздуваются при дыхании крылья носа, - как у быка; как резко взмывают и опадают ресницы при моргании, - парень как пружина. Кажется, коснись его и ударит током. Уверенный, сильный, быстрый. Застучало в висках. Лоб покрыла испарина. Сердце гулко застучало. Вадим понял, что испугался: вдруг все повторится как в тот раз, - то, что сейчас день и вокруг люди - слишком слабая защита. Если что случится, никто и не вмешается. Но возродившаяся обида и злость заставляли как можно спокойнее идти навстречу обидчику. Он даже дерзко смотрел Коренастому в лицо. Вот до него три шага, два, один, они едва не касаются друг друга локтями, и проносятся мимо. Вадим оборачивается. Коренастый нет, - продолжает так же резко ритмично мчаться по запыленному тротуару. Выходит он его не узнал. Забыл.

В этом городе небо ложится на плечи,
бьёт кнутом по рукам, но прикрыться здесь не чем.
Не помогут бравурные праздные речи.
Небо давит на грудь, небо давит на плечи
нам.

А в том небе есть город ещё не открытый,
город сердцу известный, как легенда, забытый,
внеземной материк - город солнечных буден.
Кто хоть раз побывал, тот уже не забудет.

Между этой землёй и другою землёю
есть ещё берега и звезда над водою.
Всё давно всем известно, всё давно уж забыто
и ладони гвоздями к бессмертью прибиты.

И всё сказано здесь, и ещё говорится.
Ты забудешь про это… Но оно вновь приснится.
Небо, город, земля и звезда над водою,
и Восшедший на крест над голгофской горою.

2008

ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО ГРИГОРИЯ. ВЕК 15-й

Звон плыл тихий, нежный, бархатистый. Будто там на другом, высоком, берегу реки в глубине векового соснового бора таилась звонница, и игумен Григорий, в изнеможении распростершийся на ворохе опавших жухлых листьев, попытался приподняться, надеясь разглядеть поверх сосен ее увенчанный крестом шатер.
То ли сон, то ли явь...
Рядом зашевелился, зашуршал листьями назвавшийся поповским беспризорным сыном молодец Алексий. Корячась поначалу на четвереньках, он потряс лобастой с прямыми, как солома , желтыми волосами башкой, крякнув, вскочил на ноги и, заметив протянутую сухую узкую длань игумена, помог ему встать.
- Слышь, Алекса, звонят!
- Откуда ж! - отозвался парень. - В ушах ежели, с устатку...

В древности моряки
знали простую тайну:
чтобы плавать по небу,
нужно перевернуть лодку…

Если море горит,
переворачивай лодку,
мы поплывем на небо…

Чтобы плавать по Небу,
нужно отвергнуть мир.

2008 г.

…Но в этой бурной сочной тишине
ты одинок. Никто здесь не услышит.
И хоть Нева теперь спокойно дышит,
все корабли твои - давно на дне.

А на Дворцовой - тысячи следов,
они ведут на плаху или в вечность.
Над Петербургом - зарево крестов.
Смотри, как с Невского шагают в бесконечность.

Решенье принимают драматурги,
и прокуроры смотрят сквозь пенсне.
Герои умирают в Петербурге,
на Пасху воскресая по весне.

2008

Іван Федорович Качан, член Спілки письменників України з 1968 року,
сидів за столом у своєму робочому кабінеті і від люті шепотів нецензурні слова, що мовою одної іноземної держави називалися матом.
«Так звана творчість Івана Качана, якою він дістав два покоління радянських читачів, накрила і нас, бідних, своєю задушливою хвилею...»
- Ну, стерво, - скрипів зубами Іван Федорович, читаючи статтю в газеті «Літературне Запоріжжя», яку нашкрябала одна молода, але дуже зухвала журналісточка з Києва. Іван Федорович бачив її декілька разів по телевізії. Шмаркачка, років тридцять, увесь час всміхається, аж заходиться від власного нахабства.
«Якщо раніше цей «митець» співав нам про рідну КПРС, - читав далі Іван Федорович, - то тепер він тим же розміром і з тим же натхненням виводить про героїчних союзників вермахту, що несли культуру та демократію на українські землі. Метода в діяча невибаглива. Було: «І Ленін, мов сонце, осяяв нам шлях». А стало: «Бандерова зірка вказала нам путь». Як кажуть, простенько и со вкусом...»

Жіночка вбога,
Без авта і мобілки,
Прийшла до порога
Письменників Спілки.

Подзвонила тихенько
До гніздечка еліти:
- Ой, скажіть, дорогенькі,
Як на світі сім жити?

Тяжко рипнули дверці,
Хтось сказав у щилину:
-Не люби усім серцем
Ворогів України!

- Ой, скажу вам про себе,
В мене мало освіти,
Тільки чула, що треба
Ворогів теж любити.

- Хто сказав таке слово? –
Вийшли троє з наскоком.
Суплять чорнії брови,
Чорним зиркають оком.

- Хто приніс таку звістку,
Сам є зрадником, видно,
І такому не місце
На землі нашій рідній!

Якби ми його стріли,
Прив’язали б до гілки,
І щодня, і щосили
Відлучали від Спілки...

Добрий день, Миколо, брате,
Або «Ніколай»!
Кажуть, хочеш завітати
У наш рідний край.
Пишеш, сон тебе замучив:
Сад і луг в траві...
Ностальгія неминуча,
Як живеш в Москві.
Та прошу тебе як Петрик,
Твій браток, рідня,
Все сприймай політкоректно,
А не як свиня.
Як побачиш дім наш гарний,
Не лякайся, Коль,
Поруч пам’ятник, це Карл,
Був такий король.
Друг великий України,
Майже як Батий.
Квіти, діти – наша зміна,
Тут спокійно стій.
Дивуватися не варто
І здіймати хай,
Як ота почесна варта
Закричить: «зіг хайль!»
Так, рідненький мій Миколо!
В нас нові діла,
Ширше друзів стало коло
В нашого села.
Був такий Степан Кидало,
Злодій, отаман.
Його іменем назвали
В Києві майдан.
І хоч був Степан маньяком,
В історичний час
Два вагони хліба з маком
Він украв у вас.
У Північного Сусіда.
А це не печаль.
В нас такі в тюрму не підуть,
Ще й дадуть медаль.
Так живемо, друг Миколко...