Омилия

Жил когда-то трудяга-Крот. Всего у него было вдоволь: запасы на года вперёд, уютное жилище, друзья-соплеменники, большая семья. Крот привычно засыпал, когда первые солнечные лучи ласково касались влажной от росы земли, а при наступлении сумерек Крот просыпался и трудился всю ночь на благо семьи. И вот однажды в жилище, где мирно спал наш трудяга, проник луч света сквозь небольшое отверстие в земле. Крот проснулся и вскрикнул от испуга:

— Уйди, прошу тебя! — закричал он непрошенному гостю.

— Я — Солнца луч. Того самого Солнца, которое согревает землю, чтобы ты мог собирать урожай и кормить свою семью!

— Мне нет никакого дела до твоего Солнца! У меня всё есть, я самый счастливый крот! А твоё Солнце только слепит, принося мне страдания! Уходи!

Христовою Любовью уязвлёны,
Прободены на веки наши рёбра,
И сердце, чуткое от боли,
Уже не может не любить.

Христовою Любовью побеждёны,
О ветхости своей мы сокрушились ,
Творим не преставая Имя,
Оно к свободе нас ведет.

Христовою Любовью окрылёны,
Мы крылья у души своей взрастили,
Молитвой крылья наши распустили,
Мы отправляемся в полет
           
С Христовою Любовью.

февраль 2009

Этот сон снился ему уже несколько раз подряд. В  темноте ночи ровно шумел дождь, и легкие дуновения летнего  ветра  качали во дворе старого кирпичного  дома  ветки  сирени, которые  иногда постукивали в мокрое стекло полуоткрытого окна...

Сергей не сразу вспомнил, где он видел это окно, эту мокрую сирень, почему ему так знакомы и этот дом, и этот дождь, и это постукивание пахнущих ранним летом веток. Сон был настолько  ощутимым, почти реальным, что он проснулся и долго  не  мог  заснуть. Стояла зима, сквозь разрисованное морозными узорами стекло светила резко-голубым светом мохнатая, дрожащая на ветру звезда.  Рассвет еще не занимался. Сергей отбросил одеяло, сел на кровати. Закурил. Он долго сидел так, подперев рукой подбородок, а перед глазами по-прежнему оставались сиреневые соцветья и  слегка  открытое ветром окно.

Проснулся Фёдор до звонка будильника. Сонно поморгав глазами, он приподнял голову, чтобы глянуть на будильник и застонал, ощутив тупую боль в затылке. Было начало восьмого. Он опустил голову на подушку, намереваясь ещё немного подремать, и тут же открыл глаза: над головой вначале взвизгнул, а после, взвывая, деловито постукивая на низких частотах, забурчал перфоратор, понятна стала причина головной боли.

«Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, ―  сжимая кулаки, прошептал Фёдор.  Ни выходных, ни праздников, ни будней! Сволочь редкостная, дебил! Второй год долбит стены, когда приспичит, никому не открывает дверь, неуловимый Джо».

Не глянув на пустую половину кровати, на которой должна была лежать жена, он резко поднялся, сел на край кровати и пошарил ногами по полу, ища тапочки. Нашёл левый,  правого не было. «Харли, кто ещё?  мелькнуло в голове. В одном тапочке он вышел в прихожую. Бульдожка Харли лежал у входной двери, положив морду на обсосанный тапочек. «Ну, и обсос же ты, Девидсон»,  произнёс Фёдор, испытывая приступ отвращения к собаке.

О да, времена наши вовсе не строги,
И сказка – терновый венец.
Давайте, смолчим, как бывало, о Боге,
Ведь Он нам совсем не Отец.
Про Исповедь мы промолчим и Причастье –
Зачем говорить о пустом?
Еда – наша радость, постель – наше счастье,
Сужденья – основа основ.
Пусть каждый в нас атом Им создан с любовью,
Пусть исстари нас бережет…
Наполнили Землю мы дьявольской новью,
И совесть нисколько не жжет.
Даешь «барабашек», «восточную мудрость»,
Смешки, комплименты и лесть!
Не надо про дерзость, предательство, глупость,
Злопамятство, ревность и месть,
Про гнев, осуждение, тайные страсти,
Про стыд - утешенье телес…
Да, в Бога мы верим, немного, отчасти,
Но ближе – прикормленный бес.
Мы в сговоре тайном: о Сути ни слова,
Смысл жизни – во зле и добре.
Не помним мы о Воскресенье Христовом
На Светлой Вселенской Заре,
О том, что Любовь – Он, что Благ, и Всесилен,
Что может навечно помочь.

Вы можете жалить, трепать, упиваться
Величием собственной слепоты.
До горних вершин человеку добраться
Без крови и слёз невозможно, увы.

Стирая о камни сухие ладони,
К Вершине стремимся сквозь едкий туман.
А сзади – дыхание вражьей погони,
А рядом – предательство, фарс и обман.

Вы можете лгать и плести паутину,
Пытаясь поймать в эту адскую сеть.
Христос - наша крепость, и эту Вершину
вам, сгинувшим в мире - не одолеть!

Надрываться. Жить. И нести свой крест.
Спотыкаться. Падать. Вставать под град.
И гореть звездой на сто миль окрест.
Сквозь кровавый пот видеть Божий град.

Сквозь собачий лай, да сквозь визг колес.
Сквозь метель шальную и костер из роз
Видеть Божий град. Видеть вечный плес
В золотых рубашках святых берез.

И сквозь путь Гефсиманский и приклад креста
Видеть лик небесный Самого Христа.

ноябрь 2012

Устав от жизни... Нет, устав от боли,
листаю мир, как старую тетрадь.
Заглядывая в уголки людской юдоли,
учу врагов искусству побеждать.

Тоска повсюду, смертный глад юдольный —
не утолимый жизнью смертный глад.
Я демонстрирую характер своевольный,
не жалуя страдальческий наряд.

Жизнь дарит жизнь, юдоль дарит юдольством,
а мёртвые дарят тоску и смерть.
Я обличаю горе недовольством,
и облачаю в песню круговерть.

И боль, и роль, и смерть, и жизнь — повсюду.
Разлиты морем скорбь и благодать.
Уж выбора извечного не будет:
быть иль не быть, страдать иль не страдать.

Все разрушали, резали, сбивали
Кресты с небесных куполов,
Трусливо перекрашивали дали,
Но плакал звон колоколов.

Так громогласно, словно обнимая
Россию босоногую - опять,
Июльский жар под утро точно таял,
Росою успевая  стать.

Как нынче проводят свой досуг пенсионеры? У городского пенсионера есть хоть, какой то выбор. Кроме домино — игры миллионов, можно по магазинам походить, на заморские товары поглазеть, на митингах среди ушлого люда потолкаться, в парк или на выставку сходить, на футбол или хоккей еще. Можно с внуками в цирк или на аттракционы съездить, на даче в охотку на грядках покопаться. Наконец, можно в клуб сходить на тематический вечер: «Для тех кому за пять- десят», или, если дома один кукуешь, тоскливо тебе и одиноко, можно через газету в рубрике «Золотому возрасту — золотую старость» подругу жизни себе подыскать… или друга».

Жемчуг рассыпаю по избе —
Нежится царапина на пальце.
В вечности позволено тебе
Рук моих и плеч моих касаться.

Жемчуг рассыпаю по избе.
Бусинки — твои прикосновенья.
С пола ты собрал в моей избе,
Сходу ты собрал в моей судьбе
Самые счастливые мгновенья.

За окном играет вечность в звёздный чёт и нечет. В доме свет приглушен, тени жмутся к тёплой печи, с придыханием лампада освещает Лики, навевая сон, зевает сладко кот Мурлыка. Угомон по дому бродит, шепчет: — «Всё в порядке». Напевает мать, качая дочкину кроватку:

Там, где в горний свет восходит дольний Иерусалим, в Галилейском Назарете меж собой в любви совете жили: праведная Анна и честной Иоаким — муж с женою. Кротким нравом воздавая Богу славу, милосердно разделяли на три части свой доход: в Божий Храм — одну, вторую часть — для бедных и сирот, третью — малую частицу — на потребности свои. Жили мирно, жили ладно, в их семье Господь царил.

День за днем, за годом год кружит жизнь свой хоровод. Пятьдесят минуло лет, в доме лад да деток нет!

С тех пор как облетели последние листья с деревьев, каждое утро Танечка спрашивает маму: «Сегодня?». И получает в ответ лишь улыбку да выразительный взгляд.

А ведь уже во дворе лежит пушистым ковром снег, и по вечерам мороз рисует на стекле свои сказочные узоры. Уже на улице сверкают в витринах цветные огоньки, и в глазах у прохожих мелькает новогодняя радость. Уже, наконец, приехала погостить на праздники Танина бабушка. А у Тани дома нет елки!

«Нет, право, — думает девочка, как только просыпается. — Так можно и Рождество пропустить!».

Арка. Тополя. Крыши домов. Всё на месте. Кроме солнца. Все на месте, кроме солнца. Оно сдвинулось на метр правее. На целый метр. Не верите?

Тридцать лет назад солнце в девять часов вечера садилось прямо над водонапорной башней, что возвышалась тогда над молодыми березками. Мне было тридцать лет, когда я приехал жить в этот небольшой городок.

Что я с собой взял, когда уходил от жены снимать комнату? Небольшой чемоданчик с разным барахлом. Самое ценное, что в нем лежало: фронтовой бинокль — отдали сослуживцы отца, когда он погиб.

Маруся родилась в престижном районе Петербурга на улице Декабристов, рядом с Мариинкой. Правда, не в изолированной квартире, а в коммуналке.  Моя супруга  зовет её Марфой Ильиничной, в шутку иногда говорит, что Маруся девушка интеллигентная из хорошей, но обедневшей семьи. Маруся на Марфу Ильиничну реагирует, отзывается. Мать Маруси, Мурка,  которой уже не меньше пятнадцати лет,  каждый год стабильно приносит по 3-4 котёнка. Хозяйка Мурки никогда не думала стерилизовать Мурку, а если ей об этом говорят,  обычно возмущается: «Ещё чего! Животинушку  резать! Пусть рожает. Пусть хоть у кошек демография нормальной  будет. Людям бы так,— глядишь, и без гастарбайтеров обошлись бы».  Потом шутливо добавляет: « Мурке нашей пора уже материнский капитал начислять. Куда правительство смотрит?».

                     № 101
            «Уроки жизни – блаженства»
Блажен, кто в Господе свободен
От всякой суеты мирской:
Водовороту мир подобен,
Напрасно в нём искать покой.

Блажен наполненный слезами,
Как туча – влагой дождевой,
И угашает страсти пламя
В светильнике души живой.

Блажен, кто в ней воспламеняет
Огонь святой – огонь Любви;
Кто им грехи испепеляет
И душу грешную живит.

                     
                            №33
                        «Прощение грехов
                         за прощение обид»