Омилия

Обитель ютилась прямо на отвесной скале Срединного хребта. Первые монахи поселились здесь, пожалуй, до официального распространения на Руси христианства. Скорее всего, это были греческие или иберийские отшельники, которые, спасаясь от суеты мирской жизни, забрели в эти нехоженые горы и обнаружили на неприступных скалах пещеры «Богомзданные». Недюжинная сноровка и умение укрощать враждебные скалы потребовались этим смельчакам, чтобы добраться до пещер, обжить, устроить в одной из них церковь. Так начиналась монастырская молитва, так крепла она, возносясь всё выше и выше, в горние, к самым небесам, к самому Престолу. Но не безоблачным было её течение. Да что там! Не облака — грозовые тучи, беспощадные бури и грады терзали, крушили, унижали её войнами, разбойными набегами, переселениями народов, изменами отеческой вере, ересями и самодурством тех, кто глупо величает себя «Сильными мира». Сколько праведной крови было полито с этих скал на серые камни и синие гранитные плиты, сколько слёз пролил ангел-хранитель обители в горную чистую речушку, становившуюся порой мутной и солёной.

Как у наших у ворот
Будет дружный хоровод!
Белочка блины печёт,
В гости всех друзей зовёт.

Зайцы к Белочке спешат
И ведут с собой зайчат.
Зайки дружно прыг да скок,
Белочке несут пирог.

Мишка к Белочке идёт,
Он несёт ей сладкий мёд,
Тропочка кончается,
Мишка улыбается.

С угощеньем Петушок,
Золочёный гребешок:
«Ко-ко-ко-ко, ко-ко-ко,
Дом у Белки далеко!»

А за Петенькою Крот,
По тропинке топ да топ,
У него в лукошке
Вкусная картошка.

Белочка, беги скорей,
У ворот встречай гостей!
Гости званы – прошены,
Все друзья хорошие!

Как у наших, у ворот
Пляшет дружный хоровод!
Песенку поют друзья:
«Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля!»

На лицах людей выходящих плотной толпой из зала было какое-то одинаковое глуповато-удовлетворённое выражение. Лица были красные, разгорячённые, солидные мужчины вытирали потные лбы платками, дамы обмахивались веерами. В фойе стоял гул человеческих, бессвязных голосов, хорошо уловимый запах человеческого тела, смесь разных парфюмов и алкоголя. Толпа оккупировала гардеробную, шла битва за шубы, пальто и куртки.

Какой-то полный не старый мужчина, видимо ещё находившийся под воздействием, только что завершившегося концерта, периодически начинал хохотать, не худенькая его половина укоризненно шикала на него; мужчина замолкал с лукавым выражением лица, прикладывая к губам палец, но через некоторое время опять прыскал в кулак и начинал хохотать. Со стороны он выглядел бесноватым, но люди смотрели на него с улыбками, понимающе переглядываясь.

Наконец толпа стала вываливаться на проспект, часть людей двинулась к метро, часть к остановке такси, часть устремилась к своим машинам, оставленных в ближайших переулках. Было холодно, сыпал колючий снег.

Вышло солнышко, всем улыбается,
Я трясусь, как последняя пьянь.
Может кто-то сегодня покается?
Каюсь, Господи, каюсь, я дрянь…

Не входите в моё положение,
Не жалейте, не надо, прошу.
В первый раз не хочу продолжения,
Мне приснилось, что я не дышу…

Бесконечная чёрная линия
Спорить поздно: во сне ты немой…
Утро – царство молочного инея,
Вижу, чувствую. Значит живой.
2011

Кормилице небесным молоком
О.С.

Сердце моё разрывается
от горя и счастья,
но побеждается нежностью.
Ты говоришь мне:
«Тише, тише...»
И крик становится тишиной,
а тишина — птицей,
чтобы подпевать тебе:
«Тише, тише...»
Громко, очень громко
звучит твоя тишина —
громче страха.
Я прорастаю в тебя,
как в небо:
тихо-тихо.

Желтые листья стучат в окна храма. Синее небо отражается на ликах святых, и огоньки в лампадках едва заметны из-за яркого солнечного света. Осень.

Устав от понесенных трудов, отец Петр присел отдохнуть на своем любимом месте возле иконы Богородицы, подаренной храму монахами Почаевской Лавры.

К церковной лавке подходит женщина, чтобы подать записки на ближайшее Богослужение. Она берет листочки бумаги, ручку и останавливается, задумчиво глядя на дежурную Пелагею, потом начинает говорить о том, что не знает, как поступить в ее ситуации.

Пелагея, за многие годы служения в храме научившаяся слушать, не торопиться давать советы, и женщина начинает свой рассказ.

День лазоревый погас
Резко. Дело к ночи.
«Чайф» с «Алисой» про запас,
На душе – не очень…

Вместо неба – чёрный крем,
А под небом пусто.
Завтра – тысячи проблем,
А вот сил – не густо.

Позолоченное бра,
Свет у изголовья…
Кофе крепкий до утра –
Вредно для здоровья.

Пляшут тени на стене,
Словно чьи-то знаки
Тёмно-серые, из вне,
Может просто враки…

Только сердце оборвёт
Внутренние споры –
Тут же радость пропадёт,
Будто в доме воры…

Видно это неспроста.
Подлая засада…
Вспоминаю я Христа,
Лишь когда мне надо…
2011

если захочешь –
можешь отдать все регалии
все что устало в тебе но не просит свободы…
если сумеешь
остаться собою – и далее –
быть еще тише и проще чем травы и воды

как пояснить тебе
как дошептать до сознания –
слышишь ты внутрь иди по проселочной
слышишь не страшно
не то вовсе страшно… названия
нет этой правде – ее не разложишь по полочкам

просто – поверить
без тестов сомнений и вольностей
внутренний мир непонятен на первый лишь взгляд
там – человек
не муляж не набор непристойностей
все настоящее – чистого золота клад

веришь – там радость
сады и долины и холмы там
мир благодатный – по Слову нанизан на нить
самое главное –
не отыскать в себе омута
горнего света в душе отраженья хранить
 

Мы в ответе за тех, кого приручили.
Маленький Принц

В воскресение вечером иду с пруда в деревне и тут к моим ногам выкатывается серебристый клубок с глазами-звездочками.
— Ты кто?
Клубок повизгивает и виляет хвостом. Я нагибаюсь.
— А чей?
Глаза-звездочки смотрят так доверчиво, что я не удерживаюсь и беру клубок на руки.
— Как мой?!
Шершавый язык лижет нос, щеки, губы. Щекотно. Пахнет молоком и жженой резинкой, щенятиной.
Я смеюсь: мой-мой!

 Стихотворение, доработанное с учетом замечаний...

Я молилась сегодня украдкой
О мирском и небесном пути,
и казалось мне вечной загадкой 
как по небу голубка летит.

Я молилась, припав на колени,
Перед ликом живого Христа,
Под церковное тихое пенье
Опадала с деревьев листва.

Я молила о счастье и доме,
О чужих и родных мне краях,
А туман с предутрассветною дремой,
Дымкой белою спал на глазах.

Я шептала о светлой надежде
Обрести долгожданный покой,
Став такою любимой, как прежде,
Став навечно твоею женой...
2009

Азартный дух, игра, столы, жетоны,
Сто миллиардов мелочных тревог…
У каждого в душе свои драконы –
Невидимый и сладостный мирок.

Я не игрок, играют от безделья,
Открыв, отнюдь, не тощий кошелёк.
Но по утрам словесной акварелью
Раскрашиваю день мечтами строк.

Мои мечты лучами, облаками
В дождях обильных летних и ветрах
Над краем с благодатными местами,
Где город в разноцветных куполах.

И деревянный дом со старой печью
Я вижу в незаброшенном селе.
Священника с простою русской речью,
И тянет, как магнитом, к той земле.

Там яблони с налитыми плодами,
Кувшинки в чистой маленькой реке,
А в белой шляпе женщина с цветами
В красивой лёгкой ласковой руке…

Я зажигаю свет в уединенье,
Когда не пишешь песен на заказ.
И счастлив от прилива вдохновенья,
И от больших миндальных синих глаз.
2011

Одним летним жарким днём прилёг волк Проша, так зовут волка в нашем лесу, в тенёк под дубом раскидистым и стал вслух рассуждать:
– Надо мне делом заняться. А то, что получается? Все звери делом заняты. Ёж Ежович лесных жителей лечит. Бобёр Бобрович дома строит, мебель разную удобную для зверей мастерит. Белочка Умелочка шишки собирает, да орешками всех угощает. А Косолапыч? Так он на все руки мастер! За что ни возьмётся – всё у него выходит хорошо. Один я бегаю с лисой Огнушкой по лесу да ничем стоящим не занимаюсь!
Тут листочки на дубовых веточках зашелестели. Сорока Белобока объявилась. С ветки на сучок перелетела, к волку ближе села:
– Правильно надумал, Проша! Пора делом заняться! А то вы с лисой на весь лес известные бездельники!
Обиделся волк, на слова Белобоки, но виду не подал:
– Нас бездельниками называешь, а у самой любимое занятие трещать без толку!
– Не трещать, а новости разносить! – остановила его сорока, – не даром меня лесным почтальоном прозвали! А ты-то на что гож? Кур для лисы воровать?

Ах, вы милые строчки-рыдания,
Дней-ночей вдохновенных старания.
Как - случайно, по воле капризной -
Появились, как свет, в моей жизни?

Воплотились и с домом расстались.
Лучше б мыслями там оставались?
Из обители тихой - в изгнание.
Вам такое дано послушание?

Вы ж, как сироты, вдоволь намаетесь,
По приютным домам наскитаетесь.
В лучшем случае вас пожалеют,
Но теплом очага не согреют.

Вам и мне есть одна лишь дорога.
От порога идя до порога,
Вечно вдаль устремляться к ответу:
Где ты, Царствие Божие, где ты?

(Автор убедительно просит отличать речь «от автора» от речи и впечатлений лирического героя, а так же не воспринимать как оскорбление или пренебрежение некоторые неблагозвучные слова, имена и выражения. Мата в тексте нет.)

     Имени своего она не запомнила — малая ещё была. А потом её стали звать Чуня — хорошее имя, ласковое, как на такое не отзовёшься? А надоест, можно и поменять — Масяниху в прошлом году звали Машка. Только добавляли — «толстая», потому что была ещё одна. Сейчас Масяниха была совсем не толстая, а худая-прехудая, и Оська-Трипер говорил, что она скоро помрёт. Только зря переименовывали. Масяниху было не жалко — а чего жалеть, если она уже и так старая. Она Масяниху спросила: «Ты старая?». А Масяниха ответила: «Нет». И ещё много чего ответила, но Чуню не убедила, потому что проговорилась о своих сорока годах. Конечно старая. И кожа у неё красная и морщинистая — такая только у старых и бывает. «А сколько мне лет?»  — подумала Чуня.