Омилия

Осень – ты подруга дум,
Или нежность стылой речки,
Здесь листвы опавшей шум
Словно шепот. Из-за печки

Не видна река – и пусть!
Полнозвучность вод излечит
Пустоту души и грусть.
Догорая, тают свечи,

Догоняя волны – спят,
Звезды зонтиком небесным,
Укрывают мир опять.
Не уснуть мне, бесполезно,

Не сомкнуть глаза никак.
Сердце полнится тоскою,
Но не той, что за пятак
Забирают у покоя,

А тоской по Небесам,
Где полёт подобен сути,
Неразменной по часам
Наших будней, где как ртутью

Разбегаются слова.
Так похожи на намеки:
Полусуть, полумолва,
Что ложатся в полу строки.

Но тоску не обмануть
Полунебом синей выси,
Там Господь, и в этом суть,
Что от дольнего возвысит.

Раскрыто Небо предо мною,
Великой книгой бытия.
Стою я, Боже, пред Тобою -
И как же мал, ничтожен я.

Молчу я, глаз поднять не смею -
А сердце пламенем горит
И благодатью душу греет:
Со мной Господь мой говорит.

Прости мне, Боже, недостоин
Прикосновенья Твоего
Я нерадивый, жалкий воин
Не сокрушивший ничего.

В душе, грехами уязвленной,
Я благодати не стяжал,
И, покаяньем обновленный,
Я снова плоти угождал.

Нечист стою я пред Тобою...
Но велика любовь Твоя!
Меня касаешься Рукою,
Чтоб чище становился я.
2006г.

Собираем чемоданы –
Едем к морю с папой, с мамой.
Увидал в окошко я
Реки, горы и поля.

Что синеет там большое,
Будто небо голубое?
Это море нас встречает
Шумом волн и криком чаек.

С папой мы идем купаться –
Плавать, брызгаться, плескаться.
А потом построим с мамой
На песке огромный замок.

Но пора и возвращаться,
Грустно с морем нам прощаться.
Пусть оно нас подождет,
Мы приедем через год.
 

Заседание поместного церковного собора, проходившего в городе Синуессе шло своим чередом. Впрочем, в отличие от предыдущего подобного собора, присутствовавшие на нем епископы и священники не устраивали бурных дискуссий из-за очередного вопроса, по которому они расходились во мнениях. Ибо на сей раз им было не до споров: совсем недавно в империи началось гонение на христиан. Разумеется, это было всего лишь очередное гонение — христиан преследовали и прежде, начиная со времен печально знаменитого Нерона. Однако на сей раз оно было столь жестоким, как никогда прежде. Похоже, нынешний император Диоклетиан решил стяжать себе славу самого ярого преследователя тех, кто верует во Христа. Рассказывали, что в Риме лишь за минувший месяц было убито около семнадцати тысяч христиан, включая женщин и детей. А перед тем, как казнить, их подвергали жесточайшим пыткам, одни рассказы о которых внушали ужас…

Иссушило Душу безразличие, обжигая лучами самолюбия. И пошла Душа, свободная от милосердия, блуждать по лабиринтам земной скорбной жизни.

Встречая одиноких странников, Душа смотрела пустыми, равнодушными глазами на измождённые непосильными трудами лица и только раздражалась от неказистого вида страждущих путников.

Когда кто-то кричал от невыносимой боли, Душа думала, что это ветер протяжно завывает в трубах.

Друзья щедро одаривали Душу своей искрящейся радостью, но, опьянённая самомнением, Душа принимала этот дар как должное.

Кто-то горестно плакал, взывая о помощи, но Душа давно забыла что значат эти солёные слёзы горя, ведь в самой Душе давным-давно иссяк источник сопереживания и не осталось ни одной слезинки...

С годами лабиринты суровой реальности становились всё сложнее и опаснее. Душа спотыкалась о собственные ошибки и, извергая злобные флюиды, продолжала свой путь.

«Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, - и Тебе Самой оружие пройдет душу, - да откроются помышления многих сердец». (Лк 2, 34-35).

Как скромнá Ты, о, как Ты смиренна!
Светлый Луч в царстве грешных людей.
Непорочна, Пречиста, Нетленна,
Нет Заступницы ближе, родней!

Ты в тени Превосходного Сына,
Но сияешь Ты даже и там!
И тому есть простая причина:
Сын Безгрешный спасенье дал нам.

Обо всех Ты печёшься с заботой,
Знаешь каждого боль и нужду.
Материнской незримой работой
Сеешь мир и стираешь вражду.

Мы в долгу пред Тобой неоплатном,
Но не требуешь Ты и долгов.
Добротою Твоей необъятной
Расстилаешь над нами покров.

Сердце нежное острые стрелы
Беспощадно пронзили Тебе –
Семикратно, жестоко, умело,
Но была Ты готова к беде.

Неземные страдания, муки
Претерпела и Ты, и Господь.
Приняла в Материнские руки
Со Креста измождённую Плоть.

 Было время – и над миром Слово
Отрезвляло злые племена,
Падало сияющим покровом
На простор дороги, где весна

Наступала тихо на пределы
Диких стран, забывших Благодать,
Отделяя мертвые плевелы,
Для того, чтоб страждущих принять.

Но бывало - приходила глупость,
Правила завещанный Закон,
Отмеряя сумрачную скупость,
Словно щедрость для земных племен.

Было время... но живое Слово
И в длину и вширь пронзило жизнь,
Это Слово – Бог, и в том не нова
Правды суть, чья так далЁка близь.

Ее заботы принимая,
Ты жил привольно, без хлопот,
В копилку сердца собирая
Беспечность жизни каждый год.
Она, порой изнемогая,
Просила, гневалась любя,
А ты, всерьёз не замечая,
Любил по-прежнему себя.

Тихо в келии моей,
Теплится лампада,
Теплится молитва с ней...
Что еще мне надо?..

Пёс и Кость

Полюбили друг друга Пёс и Кость. Крепко полюбили!

Слова ласковые друг другу говорили — постоянно, глаза боялись отвести — вдруг любимый растворится в воздухе, как привидение, и сказка кончится.

Бывало, часами смотрят друг на друга неотрывно и любуются — не налюбуются, радуются — не нарадуются. Наконец, решились они навеки связать свои жизни в одну. Не мыслили они больше себя один без другого.

Жить мне приходилось на территории редакции. Не так, чтобы здорово, но выбора пока не было. Кухня была одна на всех, квартира ведь — бывшая коммуналка. Ее купили в начале девяностых, когда цены на недвижимость в Москве были смешными. Теперь ситуация менялась: экономить старались на всем. Зачем заместителю главного редактора снимать отдельную квартиру? Пусть живет при редакции, благо свободная комната есть. Поначалу я не спорил: интересы дела. Прочие сотрудники издательства готовили на кухне обед или кофе, я — завтрак, обед и ужин.

Но постепенно суета московская начала себя проявлять. Люди приходили постоянно, днеми ночью. Часто — без приглашения. Иногда и люди были неизвестные, которым самим было несовсем понятно, зачем они сюда пришли. И асболютно неинтересно, хотят их тут видеть или нет. Такие наступили времена, такими остались нравы.

С новыми сотрудниками редакции я свыкался с переменным успехом. С моим тезкой, добрыми отзывчивым парнем, я подружился сразу. Он потом неоднократно помогал мне и выручал в трудных ситуациях.

Стих нерожденный,
только зачатый:
уж окрыленный,
но не начатый;
с сердцебиением,
но не на строчках;
уже во чреве,
уже сыночек.
Уж не покинет —
бьется во чреве своей ладошкой,
стих нерожденный
родиться хочет.

Русь исконная, как же тебя
Обрести мне в печальную лиру,
Ненароком порой — для себя
Оставляю я память. Над миром

Пролетал светлоокий орёл,
Покрывая крылами — юдоли,
По которым, обласканный — брёл
Как предвестник горючей неволи

Странник времени или монах,
И просил за исконную — с болью,
Но гремели слова, словно страх
Для Орды Золотой. И по полю

Разлеталась трава — как печаль,
Бередила славянские души,
Но крепчала исконная сталь,
Та, которой булат не задушит.

И вставала, вставала страна,
Не на схватку — на бой за свободу,
За исконную Русь, что одна
Так едина простому народу.

   Произошло событие мирового значения: рыжая хохлатая курица снесла яйцо. О том, что так оно и есть, свидетельствовало громкое, на весь птичий и хозяйский двор, кудахтанье несушки.

   Речь пойдет о ТВОРЧЕСТВЕ, СУДЬЯХ и ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ. Человек создан по образу и подобию Божию, а значит, способен творить. Каждый человек, все люди. То, что у человека, как говорится, на языке – плоды его словесного творчества, ведь не все время мы пользуемся цитатами, в основном сами конструируем предложения. Практически все люди с рождения имеют дар слова. Сначала говорят приблизительно одинаково и одно и то же: мама, папа, баба, хочу, дай… Потом происходят чудеса: кто-то начинает писать стихи (первые неловкие – детские, юношеские), а кто-то в нежном возрасте такие простые и добрые слова, как папа и мама, исключает из лексикона и переходит на сугубое сквернословие.

Маша с мамой так похожи:

Мама – врач, и Маша – тоже

Йодом мажет мишке ушки,

А зеленкой – хвостик хрюшке,

Ставит градусник зайчонку,

Лечит горлышко лисенку.

Но не мишек и зайчат.

Мама лечит, а ребят.

 Ничего не скажу о себе,
Да и нечего мне говорить,
Все сплелось и соткалось в тебе,
И порвалась железная нить.

Звезды падали, плавилась сталь,
Облетала листва на гранит,
Ты сказала: «Наверно, устал
Тот, кто нежил румянец ланит».

Ты права: то уставший поэт
Плачет снова под сенью листвы,
Уже столько томительных лет
Он с тобою, холодной, на «вы».

У стены твоей родины – даль,
Расчертила дороги – всем нам,
Ты права, я смертельно устал,
Принимать за отраду – обман.

Но поверь, в этой боли – тоска
Неземною становится вдруг,
Лишь в любви наша жизнь высока,
Только в горе познается друг.

Ничего не скажу о себе,
Все прошло, кроме слова «любовь»,
Все сплелось и соткалось в тебе,
И окрасилась в алую кровь

Горизонта янтарная нить.
Я молюсь и прошу за тебя,
Нелегко эту тайну прожить,
Ее правду ничуть не любя.

Положи мне на сердце познание,
Откровенней, чем мысли в уме.
Растолкуй до рассвета Писание,
Пока тонет весь мир в тишине

И звенит напряжением благостным
Каждый нерв оголённой души.
В этот миг долгожданный и радостный
Напитаться Тобой разреши.

Утоли мою жажду духовную
Родником из пророческих слов.
Предложи Твою жертву бескровную –
Нить, держащую связку веков.

Хлеб Небесный – моё утешение,
Размягчённый слезами свечи.
Шаг навстречу – к спасенью движение,
К свету ýтра из тёмной ночú.

25.04.12.