Сердце ноет. Время мчится...

             * * *

Сердце ноет. Время мчится.
Мать с утра печет блины.
Не могу я научиться
Много лет уже молиться
За врагов моей страны.

По ночам мне снятся старцы, —
Не могу припомнить всех, —
Говорят они: «Сквозь пальцы
Смотрит Бог на этот грех.
Если мы тебе явились,
Значит, нет в тебе вины.
Мы и сами не молились
За врагов своей страны».

День прожит не зря

Мы научились: ставить свечи и делать аборты; освящать вербы и разваливать свои семьи; строить церкви и жить в блуде; прикладываться к иконам и оставаться глухими к чужой беде; ходить в храмы и тиранить своих домашних. Долго ли так будет продолжаться? История показывает, что нет. Есть ли выход? Конечно! Пора прекращать жить «по совести», надо начинать жить по Евангелию, потому как оказалось, что на совесть нашу положиться совершенно невозможно. (Иерей Роман Матюков)

Рано утром Татьяна шла в Невскую на службу и заметно нервничала. Ей предстояла нелегкая исповедь. А откладывать ее тоже было не с руки. На днях пост кончался. Считай, столько дней напрасно соблюдала.

Тяготило ее на сей раз не какое-нибудь осуждение соседки, поедание скоромных конфет или очередная перепалка с выпившем мужем Валерой. Дело было гораздо хуже.

Поэт Юлия Вознесенская

Бабушка рассказывала, что они с дедом сначала хотели назвать маму «Альбина». Но, увидев, как она беспрестанно вертится в колыбели, поняли, что она — настоящая ЮЛА! Так она и стала Юлей. Мама начала писать стихи еще со школы. С 1946 по 1948 годы ее семья жила в Восточном Берлине — ее отец служил в Группе советских войск в Германии. В детстве мама говорила по-немецки лучше, чем по-русски. Но когда они вернулись в СССР, она и мой дядя вскоре забыли немецкий язык. Во время игры в прятки в питерских дворах, они по-немецки подсказывали друг другу, кто и где спрятался. За это местные ребята стали злобно дразнить их «фашистами». Из-за этого невольного стимула немецкий язык быстро ушел. До смерти мама говорила по-немецки слабо, хотя и жила в Берлине.

Она рассказывала, как в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, они в классе готовили школьную стенгазету, посвященную очередному съезду КПСС. Школьницы долго сочиняли дежурный официоз, в котором перечислялись достижения «любимой партии»:

— Больше стало и заводов, и станков, и пароходов… Больше стало и колхозов…

— Девочки, тут — ошибка! Сейчас идет укрупнение колхозов, так что колхозов стало, как раз меньше!

Девчонки задумались.

— И станков, и паровозов, меньше стало и колхозов…

Все захихикали. Кое-как добрались до конца:

— Больше хлеба у народа….

Опять застряли. Как, вдруг, звонкий детский голос громко сказал:

— Больше стало кислорода!

Освящение квартиры

...Я пришел для того, чтобы имели жизнь
и имели с избытком.
(Ин. 10, 10)

— ... Ооо... Ццц... Что тебе сказать? — Лия и так и этак поворачивала чашку с кофейной гущей, пытаясь высмотреть какие-то светлые стороны в будущем своей постоянной клиентки Этери Джибладзе. — И сглаз на тебе. Еще вот этот, на букву «Г», какую-то неприятность тебе готовит.

Этери слушала неприятный прогноз с замиранием. Потом робко осведомилась:

— И кто этот «Г»?

— Высокий такой мужчина, — Лия левой рукой стала водить вокруг своей голову, рисуя прическу. — Тут немного лысый, а вот здесь — немного седой. И голос громкий. Ах, да, еще брови черные...

Душа

Забылось тело зыбким сном,
Темнели смутно пятна окон,
А рядом в сумраке ночном
Душа сидела одиноко.

Всю жизнь она, что было сил,
Рвалась к воздушному уделу,
Но кто-то душу пригвоздил
До срока к чувственному телу.

Ей, одичалой, не спалось,
Ей всё на свете надоело.
И накопившаяся злость
Выплёскивалась то и дело
Натужным скрежетом зубов
И пробужденьем без причины,
Тоской прорезавшихся слов
Ложась на свежие морщины.

В жаркий полдень

Выключаю ТВ. Скоморохи,
Лицедеи, послушаешь — скучно.
Доедаю последние крохи
Вдохновения. В комнате душно.

Я хочу, чтобы этот шипучий
Небосвод был бы грозами вспорот,
Чтобы дождь целый день, чтобы тучи
Не спеша опустились на город.

Чтобы молний секундные вспышки
Будоражили душу и тело,
А тоска по компьютерной мышке
От меня до утра улетела.

Как болен мой народ несчастный

Как болен мой народ несчастный.
Полны злословием сердца.
Мы душу ближнего на части
Словами режем без конца.

А знаете, мои родные,
Как плачут Ангелы о нас?
Ведь от рождения вольны мы
Искать созвездья дум и фраз.

И чем теплей они и чище,
Чем больше в них любви святой,
Тем мы быстрее рай отыщем,
Идя дорогою земной.

Глаза мечтают встретить Небеса...

Глаза мечтают встретить Небеса,
И руки тянутся с тоскою в небо.
Но как порой обманчивы глаза,
А крошечное сердце —
                                             слепо...

Не светом ослеплённые — игрой.
Игрой теней
                     во тьме вчерашней бури.
Мы  дети разгулявшихся страстей,
А всё кричим, что нас, мол, обманули...

И не вместить святую благодать —
В ослепшем сердце не хватает места.

Но мнит душа крылатой птицей стать,
И плачет вновь сбежавшая невеста...

Августы рядятся сентябрями

Лето уж запахло сентябрём —
значит, скоро в осень побредём.
А потом и в зиму, и в весну:
мы с природой отдадимся сну,
но воспрянем, чтобы снова быть
и с восторгом влагу жизни пить
листьями, корнями и ветвями.
Августы рядятся сентябрями
ради снов осенних среди лета:
жалко им томящихся поэтов.

Сожги, порви свиток страстей

Сожги, порви
Комок страстей в купюры сложенный!
День без любви
Мне словно камень, в сердце брошенный.
Тоску гони,
Разлука станет нам дороже.
И в эти дни
Изведаешь на сердце ты дар Божий
Страдать, любить...
И ты поймешь, мой друг хороший,-
Нельзя любовь купить,
И не продать ни за какие гроши.

Я мыслю так же, как творю

Я мыслю так же, как творю,
Но, молви, разве это горше,
Когда то горе не пригоршне
В своей слезе я растворю?

Мой труд — не горе, не злоречие.
Он путь, и счастье и беда.
Падут на груди поезда,
И сядут самолеты мне на плечи,

Страницы