Брат Фридрих

То, что нас не убивает, делает нас сильней.
Помнится эта цитата, чуть ли не с юных дней.

Помнится, ненавидим ли, любим ли — всякий раз
Что-то да обязательно не убивает нас.

Может, везет нам. Но снова в черные наши дни
Помнится помощь молитвы: Господи, сохрани! 

Помнится, если сумеем выдержать белый свет,
Станем чуть-чуть сильнее непредсказуемых бед.

Сильными мы становимся. Только какой расчёт?!
То, что не убивает, однажды всё же убьёт.

Ты — на взлете…

Ты — на взлете, если бы не отстрел. 
Стал мишенью. Нежно дрожит прицел. 
Выстрел грянул. Пуля ушла в песок. 
Шанс остался. Крылья вперед. Бросок. 

Ты — на взлете. Крылья твои — металл. 
Усмехнулся. Бисер ты зря метал. 
Ноет сердце. Было бы перед кем. 
Ты — на взлете. От восхищенья — нем. 

Нет, не сказка. Звук на востоке встал 
Вместе с шаром, огненным как пожар. 
Слово — жемчуг. Пламя его — коралл. 
Песня в небе — лучший на свете дар. 

Монах

Он живёт так легко,
Что не веришь подчас
Ни себе, ничему, никому.
Он глядит широко,
Словно мир первый раз
Весь открылся ему одному.

Даже зависть берёт.
В упоительных снах
Я не видел счастливей лица.
Не идёт, а плывёт
Этот старый монах,
Будто понял всю жизнь до конца.

Свойство любви

Дурацкое состояние.

Мы стоим с Дениской в храме. Литургия. Я реву. Ничего не могу поделать. Реву в два ручья. Если бы не протяжное «Иже Херувимы», я бы, наверное, завыла. Но в храме поют: поет хор, поют Ангелы. Выносят Дары. Выть совестно. Я — реву.

— В храме мальчику надо снимать шапку.

В который раз шипит сзади сердитый голос. Так бывает всегда. Хочешь — чтобы тебя никто не замечал, будешь главной мишенью. Искушение называется. Наклоняюсь к Дениске. Шепчу: «Давай снимем шапочку..». Сын непреклонен. Продолжаю реветь.

Почему я реву? Я сама не знаю. Наверное, предродовой психоз. Повышенное содержание в крови каких-то гормонов. Или пониженное — других. Как результат: плаксивость, эмоциональность и прочая дребедень. По крайней мере, так пишут в женских журналах. Но может, дело не только в физиологии, а в наших страстях? В том самом падшем Адаме, или в согрешающей Еве, сидящих во всех нас.

Куда ты уедешь от родины?

Куда ты уедешь от родины,
От серых дворняг и скворцов, 
От черной, как сажа, смородины,
От Ивы, Висима, Гарцов?

Где улица есть Поднебесная,
И холм упирается ввысь.
Где пихты у лога чудесные,
На гребень холма вознеслись.

Куда ты уедешь от родины:
Крапивы, полыни, тоски.
От зябкой, холодной погодины,
Что обручем давит виски.

Чужой кошке

Не беги за мною, кошка.
Эх, далёк ночной мой путь!
И Луна в своём окошке
Что-то хочет мне шепнуть.

На асфальте старом лужи
Мне озёрами блестят.
Друг мой ветер чуть простужен.
Беден осени наряд.

Жадно небо я вдыхаю!
Так свежо в моей груди!
Не беги за мной, родная,
Нам с тобой не по пути.

Пастырь Добрый

… А небо свинцовое стонет
То снегом, то диким дождем.
Мы — птахи на Божьей ладони,
Которую не узнаем…
Глаза застилают туманы,
И уши — навязчивость фраз.
А Он никогда не обманет,
И Он ни за что не предаст…
И в темную нашу не-вечность,
Где разве что теплится Дух
На поиски блудных овечек
Уходит от стада Пастух.

Музыка

Я слышу мелодию по вечерам,
В привычной уже тишине.
И тщательно к ней подбирая слова,
Я, словно, летаю во сне.

Куда ты уходишь, хотелось спросить,
Зачем ты приходишь опять?
Ведь ты для меня слишком тонкая нить,
Что стоит её оборвать?

Я с давних времён не поверил Судьбе,
Она изменяла не раз.
И после разборок — я сам по себе,
Так легче — никто не предаст.

«Ворованный воздух»

В мире, лежащем во зле (1 Ин. 5:19), жизнь — это «ворованный воздух». Мир позволяет быть только заведомо никчёмному, мёртвому, изгоняя, выдавливая из своего пространства всё по-настоящему ценное — живое. Жизнь — чужда миру, мир чуждается жизни.

Это надо только увидеть — что жизнь здесь незаконна. Как росточек на бетоне, она невозможна и невероятна. Но она — есть! И это самое настоящее чудо, к которому мы слишком привыкли и потому не понимаем, к примеру, почему возможно зло.

Слово

Найди это Слово из тысячи слов
Другого такого не будет.
И может, очнутся от призрачных снов
Хорошие, в общем-то, люди.

Им, видимо, некуда дальше идти.
Они распадутся на звуки,
На капли, песчинки, на строчки в сети,
Знакомясь друг с другом от скуки.

В больших городах, деревнях, хуторах
Добру и надежде открыты,
Их в бездну загнал одиночества страх,
И души слетели с орбиты.

Я встаю, а сердце спит

Я встаю, а сердце спит,
И не хочет ничего.
То ли воздух ядовит,
То ли это колдовство.

Вот такая ерунда:
Тело — камень, утро — лёд.
Я хожу туда-сюда,
Непрерывно дождь идёт.

Я бы мог смотреть кино,
Я бы мог читать роман,
Перечитанный давно,
Но застыл, как истукан.

Я звоню, а абонент
Целый день вне всяких зон.
Шанс на связь — один процент,
Вот тебе и телефон.

Плач о потерянных детях

Снова стучится в сердце
Горечь и боль потери.
Деточки мои, веточки,
Как вам живется в вечности?
Плачу, молюсь и верю.
День лечит забот суетою,
Но кончится день, а ночью
Снятся белоголовые
Выросшие сыночки.
В зеленом саду их вижу,
Зову… Но меня не слышат.
…Под сердцем своим носила,
Растить и любить мечтала.
Какая же злая сила
Вас от меня оторвала?
Грудь молоком вся полнилась,
Но некому было пить.
Деточки мои кровные
Не захотели здесь жить.
И я не смогла уберечь их.
Что им скажу, когда встретимся?

Страницы