Летящие ангелы

Аську никто не любил.

Она была в классе новенькой, эта девочка. К тому же с рыжими торчащими в разные стороны короткими волосами. Но даже дело не в странной внешности Аси. А в характере. Аська казалась злой. Она могла пресильно обидеть колким словом или больно ущипнуть за руку. Просто так. Без причины. Оттого все ребята в классе её сторонились. И Тома тоже.

Вот сейчас они с мамой шли домой из школы, и Тома жаловалась, что классная Марья Васильевна посадила к ней за парту Асю. Эту злую, нехорошую Асю.

На улице моросил дождь, и Тома под зонтиком крепко держалась за мамин локоток. Холодало.

— А знаешь, почему Ася злая? — вдруг остановилась мама и внимательно посмотрела на Тому.

Милостыня

светлой памяти схиархимандрита Ионы (Игнатенко)

Входя в обитель, юноша перекрестился у ворот и торопливо поспешил на службу. Краем глаз заметил несколько нищих, просящих милостыню, и решил подать в следующий раз. Ему хотелось не разминуться с иноком Ионой и поприветствовать его перед началом вечерни. На ум пришла фраза, произнесенная одним институтским преподавателем, который так же посещал этот монастырь, о том, что хорошо подавать милостыню перед тем, как идешь к Причастию, а не после. Всем сердцем молодой студент был согласен с этим доводом. Однако хотелось оправдать себя: сейчас же не обедня, а уже вечер. В этот день он получил стипендию и намеревался подать какую-то мелкую лепту от размена рублевой купюры жертвенной свечи после службы. Скоро вбежав на паперть, и еще раз перекрестившись при входе в храм, молодой человек сник от суеты при звуке монашеского хора.

Смиренные души расстались с тоской...

Смиренные души расстались с тоской
И темные сны забывают.
И в вере стоят, словно камень морской —
И волны страстей разбивают.

А гордые души легки, словно дым —
Их ветер влечет, куда хочет…
Куда же, душа, мы с тобою летим,
В какие полярные ночи?

Родовая земля. Главы 7–13

7

В тёплой звёздной ночи с тихими, но вдохновлёнными погожцами и жителями ближайших деревень, Елена совершила крестный ход вокруг церкви, слушала дыхание людей, смотрела на звёзды, угадывала поблизости сосредоточенных и торжественно строгих мать и отца и всё улыбалась. Сердце ожидало чего-то большого, поворотного и непременно осчастливливающего навечно.

Впереди хода, который возглавлялся священнослужителями и всеми Охотниковыми, нарастало пение:

— Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!.. — И пока ещё робко и негромко шло от человека к человеку: — Христос воскресе! Воистину воскресе! — И голоса людей свивались со звоном колокола. Огненное, сверкающее хоругвями кольцо обвило церковь.

Елена ощутила на губах сначала показавшийся ей сладковатым привкус слёз.

— Христос воскресе, — шептала она, и словно бы только ей одной отвечали из темноты:

— Воистину воскресе!

Под ногами шуршала прошлогодняя трава и листва — Елена слушала и эту музыку жизни.

Потом посветлело. Раздвинулось небо. Стали гаснуть звёзды, — с востока шёл новый день, он обещал больше весеннего тепла и света.

Глобус

Странный какой-то глобус,
как будто дверь:
веришь — не веришь,
хочешь — не хочешь,
верь!

Глобус изодран,
кружится голова,
на голове растрёпой
растёт трава.

Странно наверное
видеть такой пейзаж.
Верно хмелеет
мой беззаботный страж.

 

Каракольской иконе Богородицы «Тихвинская»

Нет, мне не выдержать разлуки, —
Проснусь — поеду в гости к Ней,
И стертые губами руки
Коснуться вновь души моей.

Она — смиренней материнства,
Младенец смотрит ввысь и вдаль…
Здесь — предвкушение единства
С тем будущим, что было встарь.

Зрелость

Злая туча — мохнатое чучело
Прячет солнце. Откуда ей знать
Сколько света в словах «я соскучилась»?
И такая внутри благодать,

Что проснёшься счастливый и любящий,
Оставляя печаль серой мгле.
Пусть холодное небо, как рубище,
Всё равно хорошо на земле!

Не романтики хочется — Истины,
Нет доверия сердцу уже.
И компьютерный стол, словно письменный —
Мой корабль уставшей душе.

Я поглажу ель рукою

Я поглажу ель рукою.
Свежесть хвойную вдохну.
Чуден зимнею порою
Лес, влюбившийся в луну.

Мне привидятся игрушки,
Снег из ваты на ветвях.
Праздник светлый и радушный
Мне привидится в мечтах.

Мне послышатся куранты
И счастливый детский смех,
И минуты-бриллианты
Вновь начнут привычный бег!

Родовая земля. Главы 1–6

1

По окованной льдом Ангаре, по заснеженному великому Московскому тракту, по сугробистым улицам прибрежного села Погожего — по всей многовёрстной приангарской долине беспрерывно и нудно тянул до самого конца марта жалящий хиус, а небо оставалось тяжёлым, провисшим, и казалось, что не бывать завершению этой лютой долгой зимы 1914 года. Однако одним апрельским утром в лицо по обыкновению спозаранок вышедшего на свой просторный дощатый двор Охотникова дохнуло смолистым запахом пригретых солнцем сосен, и он сказал, поднимая обветренное бородатое лицо к чистому небосводу:

— Дождались-таки вёснушку, родимую. Господи, помилуй, — троекратно перекрестился и поклонился Михаил Григорьевич на малиновый восход.

И несколько дней солнце так припекало, что глубокий, но уже губчатый снег стал спешно сходить, оседая и синё темнея. Гремели мутные ручьи, в логу на западном краю Погожего они свивались в быструю пенную реку, которая, сметая на своём пути навалы сушняка и суглинка, врывалась в Ангару и растекалась по её льду жизнерадостным грязевым тестом, словно Ангаре следовало под этим жарким солнцем испечь блин или пирог.

— Припозднилась Ангара — масленица уж минула, — говорили пожилые погожцы, посматривая на развесёлое половодье, ожидающе и томно чернеющие поля и огороды.

— Ничё: блины уплетать завсегда приятно.

Вечером, накануне Великого четверга, Любовь Евстафьевна, чтобы большое скотоводческое хозяйство Охотниковых набиралось сил, стояло ещё крепче, по старинному поверью поставила под образами в горнице свежеиспечённый хлеб с плошкой соли. Всей семьёй помолились, стоя на коленях перед ликом Богоматери.

«Я уверен — ты знал Аввакума…»

После прочтения романа «Гарь», тогда впервые изданного в полном объёме, я при первом же удобном случае спросил у Глеба Пакулова:

— Глеб Иосифович, а роман «Гарь» вы написали не про себя?

Конечно, он вправе мог бы мне ответить не без отповеди: «Окстись, родимый: мой роман о протопопе Аввакуме!»

Мы вдвоём сидели на диванчике у лестничного парадного подъёма в Иркутском областном Доме литератора, в приватной его курилке возле огромного старинного зеркала. Глеб Иосифович затяжно не отвечал, покуривал. Я, настырный, терпеливо ждал ответа. Думал, не дождусь: может быть, обидел человека? «Гарь» — исторический роман о русском средневековье, а я возьми да ляпни: не про себя ли написали?

Глеб Иосифович докурил папироску, тщательно загасил окурок в консерной банке, встал и чётко сказал, обращаясь, однако, лицом в зеркало:

— Да.

Таинственный странник в австралийской глубинке с корнями Российского императора

Как часто мы не обращаем внимания друг на друга, а спохватываемся, когда поговорить с человеком уже невозможно. Жил он и жил рядом, неприглядный, одинокий, никому непонятный, то веселый, то задумчивый. Да и что интересоваться каким-то отшельником, приехавшим неизвестно откуда. Не хулиганит, не мешает, живет себе тихо.

Так тихо жил человек в небольшом городке Кэтрин (Katherine), в 300 километрах от Дарвина — столицы Северной территории Австралии. Жил тихо. Разговаривал по душам только со своей собакой. На вопросы отвечал вежливо, с улыбкой. И снова молчал. Никогда, никому о жизни своей не рассказывал.

Однажды австралиец, господин Хиллер —житель Кэтрина задал страннику вопрос:

— Твое имя звучит, как русское имя. Ты русский?

— Да, это так —ответил собеседник и добавил, что он царских кровей.

Опустевшая ваза

Хрустальная ваза, ты снова пуста.
Даже свет огибает холодные грани.
Вновь осыпалась розовая мечта
Непрочтенными свитками-лепестками.

Где теперь палитра тех чувств,
Что в себе ты так нежно питала?
С чьих житейской молвою отравленных уст
Что-то вновь как живое звучало?

Твои тайные мысли я, кажется, смог
Отгадать: переплавиться в тихость лампады,
Спелым зернышком в сердце хранить огонек
И тепло — Той единственной взгляда.

Никогда не говори никогда

Никогда не говори никогда,
Никогда не говори никогда.
Там за косогором, под ивой у ручья,
Скинешь груз с усталого плеча.

Никогда не говори никогда,
Никогда не говори никогда.
Сердцем истомлённым, припадёшь к воде,
Позабыв о горе и беде.

За долгим путём — деревенька на взгорье,
За знойной пустынею — просинь реки.
За горной грядой — зеленеет долина,
А море ласкает пляжа пески.

Страницы