Омилия

Патологическая страсть,
Неукротимая привычка
В случайном блоге копошась,
Себя трухою всякой пичкать.

Но вдруг нарвёшься на строку:
«Уже кузнечику не прыгать,
Крадётся смерть по потолку,
По ночнику, по шкафу, книгам,

По лепестку церковных треб,
По краю зла, где свергнут идол.
Благодарю за жизнь, за хлеб,
Как сладко пахнет панихида!»…

Случилось нам как-то с подругой посетить Псково-Печорский монастырь. Очень удачно сложились обстоятельства: ехали мы в комфортном поезде вдвоем, разместились в хорошей гостинице. Стояла прекрасная зимняя погода, мороз и солнце. Времени у нас было в Печорах целых два дня, так чтобы посетить субботнее и воскресное богослужения. Создавалось впечатление, что нас ждали в гости.

Вход в пещеры был ограничен. И после утренней литургии мы поспешили присоединиться к группе паломников. Я готовилась к этой поездке долго, столько всего накопилось в душе, столько советов хотелось испросить у священников. Но народу в монастыре всегда бывает много, и выслушивать долгие исповеди они не в состоянии. «А вы к батюшке Иоанну нашему идите», — так посоветовал мне священник.

Пошли мы в Пещеры и остановились у могилки архимандрита Иоанна Крестьянкина. А монах-проводник рассказывает, что мощи погребенных здесь монахов нетленны. Такой особенный климат в Богоданных пещерах. А на Пасху, на возглас: «Христос Воскресе!», дружный хор усопших отвечает: «Воистину Воскресе!» Выстроилась вереница паломников, и каждый, подходя к склепу, встает на колени, дотягивается рукой до могилки батюшки и быстро шепчет о своем. Это настоящая исповедь, а принимает ее сам Иоанн Крестьянкин. Я поступила так же, успела выплакать батюшке свои беды, покаялась в грехах, а дальше следующий, скорей-скорей. Время ограничено, нас просят к выходу, а так не хочется уходить.

Что может быть трогательнее Прощенного воскресения в преддверии Великого поста, на котором поется псалом «На реках Вавилонских». Этот псалом известен всем. После Рождества и Святок мы начинаем смотреть туда, где ждут нас дни покаяния. Он такой пронзительный и печальный, и проникает в самую глубину души. Слезы покаяния текут по щекам. Плачут все, и священники, и народ Божий, сердечно и коленопреклоненно прося друг у друга прощения. Почему же слова этого псалма, написанного пророком Давидом более двух тысяч лет назад, так трогают наше сердце? Потому что это Боговдохновенные слова, и они о нас.

— Миссис Кирк, вы знаете, что Колин Треверс приехал? — Спросила миссис Уинсли у своей соседки. Обе дамы были слегка полноваты, среднего возраста и имели довольно добродушный характер, который и полагалось иметь таким почтенным матронам. Однако миссис Уинсли предпочитала лиловый цвет в одежде, в отличие от миссис Кирк. Та больше любила тёмно-зелёный. Даже её чепец, аккуратно завязанный под подбородком, был зелёного цвета.

— О, да, приехал, без гроша за душой. — Ответила миссис Кирк, закивав головой, в подтверждение своих слов так усердно, что её чепец опасно заколыхался.

— Его отец умер, ничего ему не оставив, и ему даже пришлось продать имение, чтобы покрыть долги. Говорят, он купил домик в Н. — Полушёпотом поведала эти сведения миссис Уинсли.

Можно быть семи пядей во лбу
И на женщин смотреть обалдело.
И своё же  нарушив табу,
С первой встречной дойти до предела.

Убежать от весенней реки
С естеством обоюдных желаний,
Когда чувствуешь в пальцах руки
Точки нервных своих окончаний…

А к утру прекратится игра,
И отложишь её в долгий ящик,
Словно новую пробу пера
Перед тем, как сойтись с настоящим.

Пустыня Мохаве хранила своих странников. Планета Земля растеряла разум в больших городах, подменив его избитыми готовыми фразами и пошлыми фотографиями придуманных семей и купленного ими хлама. Но те, кто хотел жить, уходили в пустыню. Там, на перекатах песочных дюн ныряли юркие ящерицы. Редкие птицы высматривали их хвосты в надежде прокормиться. А в городах осыпавшиеся стены полуразрушенных домов прикрывали огромными зеркалами. Казалось, что мир превратился в одно большое зеркало. Ты смотришься в него и думаешь, что ты — это ты. Но зеркало это кривое. Оно искажает и тебя и мир вокруг тебя. Шипы становятся розами, розы — шипами. Тайна — обыденностью, а суета — радостью. Поддавшись отражению, ты начнешь играть в игру, которая предложена тебе миром, не понимая, что игра эта — не твоя. В ней ты — пешка.

Сегодня сзывали героев
С окрестных дворов на войну,
Я плакала. Вышли и строем
Шагали и пели: Вернусь!».
В холодном тумане чеканным
Казался размеренный шаг,
В пивной отзвенели стаканы,
Теперь только швабры шуршат.
Навстречу с бессмертьем спешили.
«Любимый, куда ты, куда?»,
До славы мы горькой дожили,
«Мой милый, а если беда?».

Ночь дождём мне каплет в душу
И стекает по стеклу.
Фонари, как будто груши,
Чуть виднеются сквозь мглу.

Мчит, жужжа жуком зелёным,
Наш автобус в темноту.
Следом ветер окрылённый
Мчит, оставив суету.

Растворяются мгновенья,
Растворяются мечты,
И являют откровенья
Поля нежные черты.

Капризный март меняет цвет и ли́ца:
Сегодня снегом землю одарив,
Всё белизною вмиг заполонив,
В чистейшем образе зима искрится;

А завтра выдохом тепла согреет,
Бурлящими ручьями метит склон,
И всю округу в чёрно-серый тон
Заплатанных обносочков оденет.

Старательно трапезничает солнце,
Слизав мороженый пломбир с гряды,
А ветер сушит тропки от воды,
И моют к Пасхе мутные оконца.

Девчушка несмышлёная Весна
Вовсю кропит вокруг весёлой грязью
По белоснежности февральской бязи
И смехом будит сонные леса.

А на щеках, должно быть, блажь и хмель
Нежданных слёз, что спешно утираю:
Не от того ль, что Солнце так играет,
Или мятежный вспомнился апрель?..

Все проходит, но не так быстро. Можно долго заблуждаться, не видеть верного пути, искать бесконечные оправдания своей слабости в бутылке, в случайных связях, в ложных альтернативах. Это продолжается месяцами, годами, а потом раз! — и находит озарение, становятся видны все допущенные ошибки. И мы спешим исправить, загладить их в короткий срок, хотя на их совершение потратили намного больше времени.

«Мне тебя обещали…» Эльчин Сафарле

Когда чернеет полоса,
И жизнь мотает нервы,
Мне вспоминаются глаза
Учительницы первой.

Не стёрла память сквозь года
И сердце не забыло,
Как «Дарь Васильевна» тогда
Нас маленьких любила.

Давно-давно-давно, на самой заре этого мира, Господь привёл только что созданному человеку Адаму всех животных, и Адам дал имена им всем. Собака узнала, что она названа собакой, тигр — что его зовут тигром, а слон — слоном.

Все звери с великой любовью и радостью служили Адаму и слушались его, а Адам учился быть со зверями милостивым и ответственным. Это было легко в мире, который не знал ещё зла.

А потом случилось страшное. Жена Адама, Ева, поддалась искушению змия и нарушила одну-единственную заповедь — не касаться плодов древа добра и зла. И Адам ел плод вместе с ней.

Ужасное горе разлилось по Земле. Наши прародители были изгнаны из рая. А служившие им с любовью и радостью звери исполнились первобытного ужаса и разбежались кто куда, пряча под шкурами те крохи райского счастья, что сумели сберечь.

Жизнь — то весна, то метелица,
То полный штиль, то штормит,
То она ласково стелется,
То холодна, как гранит.

Мне ли не знать колебания
Этих изменчивых дней,
Этот цинизм выживания,
Эту любовь побольней.

Что-то мы с другом утратили,
Всё изменилось не вдруг.
Вот и живём, как приятели,
Только приятель — не друг.