Прочь, печаль моя слепая!
Прочь, бескрайняя тоска!
Вновь преграды все сминая,
Я шагаю сквозь века.
И — порой — не видно солнца
И в душе порою мгла.
Дарит мне рассвет бессонный
Горсть нетленного тепла.
Дуновение ветра
Это был он.
Поседевший. Высохший. С острыми морщинками у глаз.
Он почти не изменился. Только стал ещё прозрачнее. Воздушная борода серебрила худое лицо. Тонкие кисти рук — маленькие, белые, словно птенцы голубей — взлетали к небу и снова прятались в золотых тканях облачения.
Батюшка служил Литургию неспешно, вдумчиво. И совсем не замечал её. А она, обняв маленькую дочку, прислонилась к колоне и смотрела на священника, не находя возможным оторвать свой взор.
Горький плод прелести
Всю жизнь Наталья Никандровна прожила в городе Михайловске. Работала в домоуправлении, и была там не какой-нибудь мелкой сошкой, а начальником. Да как стали ее годы да хвори одолевать, вышла она на пенсию и с той же регулярностью, как прежде — на работу, стала ходить в церковь. Благо, от ее дома до Преображенского кафедрального собора было рукой подать, почти как до продуктового магазина, в который пенсионерки со всей округи ходили не столько за покупками, сколько ради того, чтобы меж собой о том, о сем покалякать. А что еще ей делать на пенсии, как не в храм ходить? Дети давно уже взрослые, а внуки, того и гляди, их перерастут — некого теперь опекать да воспитывать. Опять же, смерть не за горами — за плечами, пора о душе позаботиться, замолить грехи юности и неведения, чтобы там в хорошее место попасть. Оттого-то Наталья Никандровна и ходила в собор, книжки душеполезные в иконной лавке покупала, читала их так же увлеченно, как прежде — романы про Угрюм-реку и про поднятую целину, да воцерковлялась потихоньку.
Неизлечимая
— Вон там в углу твоя кровать. — прошептала медсестра, кивком показывая на узкую койку с серым пропечатанным бельем. Больница Пятьдесят Пять — жирные черные штампы.
В темноте палата, лишенная всякого цвета, казалась Соне негативом черно-белой реальности. Она прошмыгнула в свой угол, боясь разбудить спящих в палате женщин. Поставила на пол сумку, и, сняв с себя свитер и юбку, свернулась клубочком на серой больничной простыне.
Колени к груди. Руки на животе. Она — галактика, стремящаяся к центру. Там внутри, в самом её средоточении, зародилась и уже могла погибнуть новая жизнь. Маленький беспомощный комочек.
Блюсти в себе человека
О механистическом и органическом подходе к человеку
Мир так мал, так тесен. Социологическая теория так называемых «шести рукопожатий» утверждает, что если пожмёшь руку знакомому, а он — другому, уже своему знакомому, то шестое его рукопожатие будет с твоим знакомым. Мы все живём вблизи, рядышком — чуть ли не родня друг другу. Это стало особенно ощутимо в глобальном мире, когда благодаря технологиям границы почти исчезли. Так откуда же столько злости и агрессии? Или как раз отсюда — из общемировой коммуналки?
И как велик разброс мнений, разночтений, пониманий. Что такое человек? Зачем он? Чем ограничен? До какого предела пластичен и подвержен изменениям? Что можно с ним делать и чего нельзя? Или всё можно?
Народ дробится на группки и группировки, народ распадается, исчезает в дроблении на своих и чужих. Чужих становится всё больше, все — чужие. Но так не должно быть, это какая-то страшная иллюзия — если мы народ. Или мы не народ, а всего лишь случайное сцепление бессмысленных, разделённых эгоизмом индивидов — т. е. не органическое (народ растёт из единого корня, подобно дереву1), а механическое единство разрозненных элементов?
Вопросы непраздные, трудные. А ответы на них, если и есть, то у каждого свои. Это ведь проблема. Альтернатива ей... Нет, не единая идеология — здравомыслие, только где ж его нынче взять?
Надо понять, разгадать эту антропологическую загадку: куда девалось здравомыслие? На что мы его променяли? (Если б не променяли, оно бы в нас осталось). За какую чечевичную похлёбку мы отдали своё человеческое достоинство? В чём оно?
Жизнь — это правильный ответ на вызов
Неправильно я жила: рвалась на Зов, к Зову, интересовалась Зовом, отдавалась Зову; ничего особо не боялась, не страшилась — только бы не потерять Зов, только бы слышать Его в своих глубинах. Всё, что отвлекало от Зова, лишь досаждало, раздражало, гневило или мучило, заставляло страдать, и я, как умела (или не умела) страдала, утешаясь лишь Зовом. Зов — это всё, что мне нужно: моё счастье, моя пища, мой смысл, моя страсть, моя любовь.
Но любовь даёт, а я лишь брала. Пустому человеку и нельзя иначе — что может дать Зову любящий, кроме своей жажды слышать? И разве не дерзостью будет мыслить иначе?
Дерзостью или дерзновением — всему своё время. Дерзость — это дерзновение прежде срока, это наглость вместо дерзновения, т. е. недостаточная любовь к Зову. Дерзновение — не самочиние, а ответ на Зов.
Я боюсь, пока помню себя. И как же трудно помнить себя тому, кто желает забыться в Зове.
Тони, тони пустой человек, как пустое ведро в колодце. Тони, не стыдясь своей пустоты — иначе будешь имитировать полноту и никогда не наполнишься. Наполняйся, пока Рука Божья не начала поднимать тебя, чтобы утолить чью-то жажду. Спеши стать полным, пока есть время. Ибо жизнь — это не наполнение, а отдача!
Драма Иоанна Предтечи (Святитель Николай Сербский)
Проповедь в день усекновения главы Иоанна Предтечи
«Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицеем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мк. 1:2)
«...его почитали за пророка» (Мф. 14:5)
«Дочь Иродиады тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя» (Мк. 6:22)
Человечество — гордое слово, дорогие братья, но если смотреть на него с горы, не увидишь человечества. Виден туман, видны облака, но человечества не видно. Видны темные массивы лесов и неровно сотканная сеть полей и лугов, а человечества не видно. В тумане угадываются большие города, словно разлитые лужи серой краски, проступают белые извилистые нити рек и дорог, но нет намека на человечество. Не видно царских дворцов, палат парламента, храмов, как не видно и мух, переносящихся по этим башням человеческой гордости, не видно воробьев, летающих выше мух, не видно орлов, парящих выше воробьев. Видно чуть голубизны вверху, ее люди называют небом, а внизу немного серого, это люди называют землей, а между ними нечто, что люди не называют никак. Наблюдатель на вершине горы, наконец, утомился в поисках человечества в долине, прикрыл глаза, и с циничной усмешкой прошептал про себя: «Человечество — всего лишь гордое слово!» И не открывая глаз, стал прислушиваться, не услышит ли он это человечество.
Собака
— Собака? Почему?
— Собака не предаст,
она и жизнь отдаст.
— А кость?
— И кость, когда ты изнемог,
как свет и царь,
как бог...
— Она лишь тварь:
животное и только.
— Живой фонарь,
или, быть может, долька
Луны. Она, как грелка
душе-скиталице.
Страдалица — страдалице...
Август, 2016
Огонь, вода и медные трубы
Иосиф Прекрасный достиг большой славы. Но вначале перетерпел злодейство братьев и продажу в рабство. Затем, домогательства хозяйки и тюремное заключение по навету. Величие прошло через огонь, как очищаемое золото.
Синусоида жизненной линии: счастливое детство, чудесные сны — продажа в рабство, тюремное заключение — приближение к фараону, довольство и слава — явно пророчествует о Христе. И там, и там незаслуженное страдание, перенесенное без злобы, предшествует великой славе.
Моисею в детстве угрожала насильственная смерть. Как Иорданские воды открывают Евангельский рассказ Марка, так путешествие в осмоленной корзинке по Нилу открывает жизнь Моисея. Потом были сорок лет жизни в «золотой клетке» — во дворце фараона. Потом еще пастушеских сорок в горах со скотом. И, наконец, еще сорок в пустыне с народом. Жизнь Моисея так длинна и насыщена, что, разделенная на тысячу частей, она сохранила бы неподъемную тяжесть для обычного человека в каждой своей тысячной доле.
Даниил тоже толковал сны, и тоже был в рабстве. Конечные судьбы мира открывались ему; цари, чья тень наводила ужас, приклоняли к его словам свое ухо. Зависть рыла ему яму. Точнее, зависть использовала уже вырытую яму со львами для истребления мудреца и праведника.
В Курской области восстановят усадьбу Афанасия Фета
В 2016 году началась реставрация первого этажа дома. На восстановление и на флигель выделено около 10 млн рублей.
Усадьбу Афанасия Фета, которую Иван Тургенев называл «маленькой Швейцарией», восстановят в Золотухинском районе Курской области. Об этом сообщили в четверг в комитете информации и печати региона.
«В этом году приступили к реставрации первого этажа дома. На восстановление и на флигель выделено около 10 млн рублей. На первом этаже будут максимально восстановлены кабинет писателя и буфетная», — рассказал представитель комитета.
При реконструкции будет сохранено окошко в буфетной комнате, через которое прислуга приносила Афанасию Фету чай на рабочее место.
«Книгой года — 2016» признали «Блокадный дневник» Ольги Берггольц
В Москве назвали лауреатов премии «Книга года». В 2016 году «Книгой года» стал «Блокадный дневник» Ольги Берггольц.
Премия «Книга года» традиционно вручается в первый день Московской международной книжной выставки-ярмарки и открывает череду литературных событий сезона. Церемония вручения премии прошла в среду в Доме русского зарубежья им. Солженицына. Награды лауреатам вручал министр культуры Российской федерации Владимир Мединский.
В 2016 году «Книгой года» стал «Блокадный дневник» Ольги Берггольц, выпущенный в издательстве «Вита Нова». В книгу вошли дневники Ольги Берггольц за 1941–1945 гг.
Одуванчик (Уличный миссионер)
Солнечные лучи падали на желтую стену противоположного дома и, отражаясь мягким светом, желтили раму, подоконник, оставленную на нём с вечера кружку, эскизы и все вещи скромного жилища. Феликс открыл глаза и, молниеносно подскочив к окну, радостно воскликнул
— Наташка, посмотри какое жёлтое утро! Не даром мне сегодня одуванчики снились.
Наталья сладко потянулась, открыла один глаз, убедилась в правоте слов мужа, и опять уткнулась в подушку своей рыжей шевелюрой. Несколько последних дней она утром с трудом просыпалась. Веки слипались, и женщина вновь утонула в неге сна.
— Здравствуй, жёлтое утро! — крикнул Феликс в окно, вновь будя своим возгласом Наталью и соседей за стенкой, — Сегодня всё будет жёлтое: машины, цветы, даже облака…
Самарянка
Ей так и не удалось выяснить у мамы почему, не смотря на жгуче-черные от самого рождения волосы, отец назвал ее Светланой. Отец умер рано, унеся с собой тайну ее имени в могилу. Впрочем, теперь, когда ей стукнуло «за пятьдесят», Света перестала интересоваться этим вопросом.
За несколько лет работы в цветочном бутике, расположенном на автобусной остановке в соседстве еще двух ларьков, Света видела всякое: и смех и грех. Зимой люди, ежась и кряхтя, в ожидании транспорта заходили к ней. Деловито рассматривали цветы, напоминающие о жаре минувшего лета, приценивались к ним, словно и впрямь собирались приобрести букет-другой. Но стоило в окне показаться автобусу нужного им маршрута, как они молниеносно выбегали, не извинившись и не попрощавшись.
Ильинка
Она каждый вечер, незадолго до заката солнца, поднималась на крутой взлобок-толстик холма, нависший над обрывом, и, приставив согнутую лодочкой ладонь к глазам, смотрела неотрывно на змейку дороги, выползающую из леса. Перевалив речной брод, дорога петляла по лугу. Дотянув до подножия Ильинского холма, дорожные колеи отворачивали в сторону и скатывались опять в низину, тянулись теперь к другому холму, по пологим склонам которого карабкались рядами улочек невзрачные домишки Городка к белеющей на вершине громаде Богоявленского собора.
Путник, вышедший из леса, на этой дороге был виден издали. Путь в два десятка верст от железнодорожной станции проделывался теперь обычно пешком, без надежды на попутный транспорт: в военную пору и полудохлая клячонка, впряженная в телегу, была в редкость.
Хорошо, что ты есть
Утро первым лучом на ладонь мне упало.
Безмятежная высь в золочёной резьбе
Кружевных облаков — это только начало,
Это самое время растаять в тебе.
Пусть вернутся опять поцелуи надежды,
Растревоженных чувств молодые снега,
Что идут и идут вечной тайною между,
Между мной и тобой, где судьба не строга.
Исав и Иаков
Пророка Книгу прочитав,
Я с кем-то обнаружу сходство
В том, как бессмысленно Исав
Продал за чечевицу первородство.
Как чреву чужд духовный нрав, —
И в небо не взирая свято,
Мамон, коснеющий Исав,
Предпочитает душе брата.
Меж звёзд
Прожитый день ещё страстями жалит!
Ложится ночь спокойна и тиха.
Покровом звёздным гасит все печали,
Уносит зло в глубинные меха,
Укутавшие землю и дубравы,
Приютом добрым кажется мой дом,
Летящий кораблём куда-то в гавань
Меж звёзд-медуз, светящих серебром.
Стою одна в покойном созерцаньи,
И звёзды, звёзды — им же несть числа!
Во мне глубины тонут мирозданья,
Или сама их толщу проросла?
Александр Куприн. Чистый сердцем (Людмила Кириллова)
26 августа (8 сентября) 1870 года родился замечательный русский писатель Александр Куприн. Мы знакомимся с ним в детстве, с замиранием сердца слушая, как нам читают, или читая уже самостоятельно его рассказ «Белый пудель»; встречаемся вновь в отрочестве, размышляя над повестью «Гранатовый браслет», которая ставит перед нами весьма непростые вопросы… И как жаль, что немногие из нас обращаются к Куприну в зрелые годы, а ведь каждое его произведение — это урок человечности. Между тем жизнь самого писателя с самого детства была полна лишений, испытаний и потерь.
Общительность — хорошо или плохо? Перечитывая Шопенгауэра
Делая уборку в домашней библиотеке, натыкаешься иногда на книги, которые последний раз читал то ли в школьные, то ли в студенческие годы. Бывает, приоткроешь книжку, глянешь, улыбнешься — и спрячешь в самый дальний ряд. Но случается, что прочтешь абзац, затем еще один, потом и всю страницу, да так и застынешь на полдня с томиком в руках, среди книжных развалов. В этот раз уборка прервалась «Афоризмами житейской мудрости» Шопенгауэра.
***
«Людей делает общительными их неспособность переносить одиночество, — т. е. самих себя» — пишет немецкий философ. Здорово сказано. Пожалуй, в данном случае христианину можно согласиться с совсем не христианским мыслителем. Действительно, есть общение — и есть общение. Об одном пишет Иоанн Богослов: «Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами, а надеюсь придти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна» (2 Ин. 12). Таково общение от полноты сердца, как и сказано: «от избытка сердца говорят уста» (Мф. 12:34).
Мир в человеке, и человек в океане времени: поиск пути в одинокой толпе
Мир в XX веке изобрел скрытые формы эксплуатации человека, прикрыв их счастливой голливудской улыбкой. Через иллюзорные ценности успеха и демонстративное потребление благ конвеерного производства товаров и массовой культуры, одинокая толпа превращается в гигантскую океанскую волну, сметающую на своем пути собственное христианское прошлое. Когда-то Паскаль произнес: «Мышление человечества есть мышление одного-единственного человека, мыслящего вечно и непрерывно». Кто же этот единственный человек, мыслящий сквозь века, проходящий тысячелетние расстояния в поисках истины? И нужна ли истина одинокой толпе, превратившейся в гигантскую цунами потребления? И что происходит с этим человеком на пороге третьей технологической революции?
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 116
- 117
- 118
- 119
- 120
- 121
- 122
- 123
- 124
- …
- следующая ›
- последняя »
