Омилия

Отражается солнце в снегу,

Отражается солнце в воде.

Если жизнь твоя вся на бегу –

Ты себя не увидишь нигде.

Если жизнь твоя вся впопыхах,

Как опомниться сможешь тогда?

У тебя за душой -  только прах,

А живым не был ты никогда!..

Снежное утро – поистине чудо,
Слова воздушнее, легче зари.
Белая даль. Но откуда, откуда
Свежесть следов со звездою внутри?

Ранний мороз усыпил ночью реку,
Зимние ризы ей впору пришлись.
Так хорошо и легко человеку –
Это и есть настоящая жизнь.

Это ни с чем не сравнить и не спутать,
Это какая-то радость без слов.
И драгоценная эта минута –
Вечность и выход из всех тупиков.

А замыкаться – пустое, пустое,
Спор проиграть иногда – не беда.
Небо таким сверху дышит покоем,
Что раствориться бы в нём навсегда.
2016

Претворяются скорби в радости,

хоть бывает наоборот.

Хлеб и рыбицы приумножаются,

если внемлет Христу народ;

если пир и чума с молитвою —

только жизнь здесь, и смерти нет!

Каждый — воин (Господь над битвою), —

в каждом — истины мирный свет.

Повесть о Святителе Иоасафе, епископе Белгородском

«Ты взойди, взойди, солнце красное,
Обогрей ты нас, добрых молодцев!
Мы не воры, эх, да не разбойнички,
Стеньки Разина мы работнички…»

Звонкому голосу молодого песельника вторили глухой плеск воды под мерными ударами весел, хлопанье паруса да пронзительные крики чаек, носившихся в багровом закатном небе над Волгой. Я лежал на мягком узорчатом персидском ковре, облокотившись на седло, шитое серебром и жемчугом, и смотрел, как пируют после удалого набега мои верные товарищи. Что ж, нам есть чему радоваться. Ведь сегодня мы захватили знатную добычу — персидский корабль, до самых бортов груженый золотом, дорогими тканями да камнями самоцветными. Все поделили между собой мои разудалые молодцы. А самое ценное сокровище, что везли на том корабле, досталось мне, атаману — прекрасная Зейнаб, дочь царя персидского. Вот она сидит на ковре рядом со мной, кутаясь в златотканую чадру, то ли от ветра, то ли от страха. Не бойся меня, красавица — атаман Иоасаф Волжский грозен лишь для врагов. А для тебя ничего не пожалею, буйну голову отдам. Но коли ты мне изменишь, брошу я тебя в Волгу, как мой старший товарищ Стенька Разин бросил ту персидскую княжну…

Дрожит на ветру от любви стебелёк —
он жалостью к ветру согреться не смог:
он жалостью к миру и жив, и распят,
и тем тормозится вселенной распад.
Так жаден и жалок, а светом слепит:
стихии проснулись, лишь родина спит.
Он будит, зовёт, тормошит новый день —
убито? забыто? иль попросту лень?
Дрожит на ветру от любви стебелёк,
он скоро умрёт, он себя не сберёг.
И чудится мне, что в горячечном сне
придёт золотой стебелёк тот ко мне
и спросит: «продрогла?». Отвечу: «всегда»,
но, время сморгнув, прошепчу: «никогда».

                            1

Раскачав тяжело тишину
                      било тронуло обод,
                                        задело за край окоема.

…Дрогнет медно-медленный колокол,
                                         равномерный и долгий
                                                                        потянется гул.

Он как будто очнулся,
                  прошел через звонницу, через храм,
                                                       вдаль дверного проема,

Задержался в высоком лесу,
                          где покоится озеро
                                             или гладь водоема.

Он был сумасшедший, этот старик. Он брал в руки кусок кипариса и говорил: «Смотри, сынок, смотри внимательно. В каждом дереве внутри сокрыт образ, надо только вглядеться, понять, что это — ножка от табурета или перекладина распятия. А уж как его вырезать дерево научит тебя само …».

Георгий послушно кивал, снисходя на мудрость старость с простоты своего детства.

Ему хотелось солнца, смеха и забав вместо прохлады этой комнаты, сплошь заставленной досками. Мальчика отдали в подмастерья, когда ему и семи не было. «Ремесло подготовит тебя к жизни, сынок» — заключил однажды отец. — «Жизнь — это труд, сынок, жизнь это труд». 

Чем бы зимние скрасить будни?

Безнадёга уже достала.

Может, бунт учинить на судне

Повседневности для начала?

Перепутать часы и даты,

Всем законам противореча.

Выйти, словно январь поддатый,

Неизведанности навстречу.

И вновь Адам клянет жену,
Та огрызается устало.
А соляным столбом вдруг стала
Супруга Лота. Почему?
Что огляделась она вспять
И вечно ей теперь стоять
Укором каменным для жён,
А Лот пойдёт своим путём.
Рыдает Сарра у шатра,
В котором сына родила
Её слуга от Авраама….
Жена страдает, что упряма,
Порывиста и горяча,
И надо б ей порой смолчать,
свой взгляд смягчить,
и отпустить
обиды все.
«Прошу прости»
Лишь прошептать.
Чтобы счастливой снова стать.

Глазурь ледяная накрыла

Деревьев ветвистые ветви.

Все так неожиданно было -

Они наклонились

                  под тяжестью этой.

Посвящается Зинаиде Павловне Дементьевой

Нина Ивановна , спустя много-много лет, все-таки вернулась однажды в Ильинку. В храме она остановилась перед кануном, сжимая в руке пучек простеньких свечечек; зажигая и расставляя их, шептала имена, на мгновение воскрешая в памяти полузабытые лица давно ушедших.

Вошла сегодня в храм Нина Ивановна без опаски, не остерегаясь осуждающего чужого глаза, не как в далекой юности...

Тогда все ее еще звали просто Нинкой-Ниночкой. Она собиралась идти учиться в десятый класс, когда ее отца, подполковника, заместителя командира танковой части, из города в Подмосковье перевели в глухую северную глубинку. Нинка с мамой особо не отчаивались, собрались быстро: что поделать, судьба военная такая. Да и отца с войны четыре года ждали, вернулся совсем недавно.

Нинка теперь после уроков в новой школе — бывшем купеческом особняке в центре городка домой не мчалась, как угорелая — не мелочь пузатая уже, а вышагивала, не торопясь, в окружении сверстников, форсисто задрав носик и помахивая портфельчиком в руке. Голову рослой Нинки украшала свернутая в тяжелую корону русая коса.

Перерастёт любовь проклятья

И трижды сказанное «нет».

Протянет братские объятья

Рассвет.

Тоски отчаянные кони

Несутся, словно по степи.

Но ты уже не посторонний –

Терпи.

Диптих
1.

Низко голуби парили.

Небу кланялась земля.

И Архангел для Марии

Стлал бескрайние поля.

Прикасалась бесконечность

К самой лучшей из девиц.

За окном, расправив плечи,

Мир смотрел на взмахи птиц.

Безымянна воина могила

У Кремлевской вековой стены.

Здесь огонь горит с победной силой,

Память лет храня  с времен войны.

          ***

Я голову свою склоню

Пред подвигом твоим великим.

Солдат, навечно ты в строю -

Записан  в память светлым ликом.

Ко мне после службы подходит прихожанка Евгения:

- Батюшка, у меня погиб три месяца назад муж, попал в авиакатастрофу. И у меня возникло желание увековечить его память, что-то сделать такое, чтобы он мог чувствовать и знать, что о нем помнят, и Бог его не забывает. И вот я прошу Вашего благословения – отлить в его память (об упокоении души) колокол для нашего храма. Вот Вам 150 тысяч рублей, - и протягивает мне конверт, - я попозже еще принесу, через неделю на воскресную службу.

- Спаси Вас Бог за Ваше пожертвование, но, Евгения, я бы Вам хотел посоветовать почаще исповедоваться и причащаться Святых Христовых Тайн – вот это будет самая лучшая для его души память. А на проскомидии, когда я буду служить, буду обязательно вынимать частицу о упокоении его души. Он был крещен? Как его имя?

Однажды себя пропесочишь,
Невольную жалость рубя,
И вспомнится, хочешь – не хочешь,
Где жизнь проверяла тебя.

Где жало предательства жадно
Терзало не раз и не два,
И в старом подъезде прохладном
Так больно кусали слова.

Отвергнув природную робость,
Как будто она ни при чём,
Шагнул ты во тьму, словно в пропасть,
С ночным непроглядным дождём.