В этом материале для удобства собраны разрозненные записки, написавшиеся в разное время, по разным поводам, но объединённые одной темой.
Так устроен мир и, быть может, именно поэтому существует традиция взывания к святым. Они — такие же люди, как мы, но принявшие в себя Христа — умеют быть вопрошающими перед Господом. Именно поэтому, возможно, пришлось воплотиться Сыну Божьему — чтобы смог человек стать воистину вопрошающим пред лицом Отца Небесного.
При всем сознании моего крайнего ничтожества, б.м., даже в силу этого томления (ср. Мф. 5, 3), я молился десятилетиями, чтобы и мне дал Господь вдохновение на следование за Ним, «куда бы Он ни пошел» (ср. Откр. 14, 4): в пустыню ли, на испытание верности моей любви к Отцу (ср. Лк. 4: 1 и далее); на исполненную миллиона терзаний проповедь Царствия любви Отчей; на Фавор ли, где три избранных услышали голос Отца: «Сей есть Сын мой Возлюбленный» (Мф. 17, 5); но прежде и больше всего в Гефсиманию и на Голгофу. Под вдохновением я разумел присутствие силы Духа Святого внутри нас (ср. Ин. 4: 13–15; 7: 37–39). Этого рода вдохновение принадлежит иному плану бытия, по отношению к тому, что я принимал за художественное или философское таковое. И сие последнее, свойственное падшему естеству нашему, может быть понято как дар от Бога, но еще не дающий ни единения с Богом личным, ни даже интеллектуального ведения о Нем.
Значительное внимание в переписке уделяется раздумьям об оставленной Родине и о своем отношении к ней. «Сколько ведь мерзостей, — пишет Шмелев Ильину в 1933 году, — старались находить в русской жизни враги и друзья даже, и писатели иные, русские, за что получали благоволение и поощрение от „князя тьмы“, что я в должное себе поставил порыться в сердце, вспомнить себя и объяснить, откуда же во мне тоска по родному, вздохи и слезы порой откуда же… — не от мерзостей же, не от дикости, не от „темного царства“».
В юности я увлекалась фантастикой. Особенно притягивали рассказы о путешествиях во времени. Самые сильные впечатления оставались от эпизодов, в которых герой встречался с самим собой. То ли с собой прошлым, то ли с собой будущим. Каждый раз мороз пробегал по коже. Тема такая глубокая, что, без волнения не могу о ней думать.
Кто такая «я», кто такая «собой». Что такое прошлое и будущее? И что настоящее? Как возможно расслоение времени на немыслимые потоки? Где русла этих извилистых рек?
«Пятдесятницу празднуем, и Духа пришествие...»
(Стихира на «Господи воззвах»)
Когда на Тайной Вечери Апостолы печалились о предстоящей им разлуке со своим Божественным Учителем, Он изрек им утешительное обещание: «Не оставлю вас сиры»... «Аз умолю Отца, и иного Утешителя даст вам, Да будет с вами во век — ДУХА ИСТИНЫ» (Ин. 14:16).... «Егда же приидет Он, Дух истины, наставит вы на всякую истину» (Ин. 16:13): «Той вы научит всему и воспомянет вам вся, яже рех вам» (Ин. 14:26).
И вот это обещание Свое Господь исполнил через 10 дней по вознесении, в 50-ый день после Своего преславного Воскресения из мертвых. Обещанный Им «Утешитель» Дух Святый сошел на Апостолов, и с этого момента явилось на земле «Царствие Божие, пришедшее в силе», о котором неоднократно говорил раньше Господь (Мк. 9:1): ЦЕРКОВЬ ХРИСТОВА, которая есть не что иное, как сокровищница постоянно пребывающей в ней благодати Духа Святаго. Вот почему Святые Отцы именуют нередко день Пятидесятницы днем рождения Церкви Христовой, основать которую еще во время Своей земной жизни обещал Христос, когда говорил: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей» (Матф. 16:18).
Из приоткрытых дверей храма доносилось стройное многоголосие, как бы сливающееся в один сильный и звучный голос: «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя»!.. Дарья сидела на ступеньке крыльца, время от времени виновато крестилась, поглядывая на торопившихся в храм молодых мам с детьми, что спешили к причастию. Если честно, ее мало занимало то, что происходило сейчас в церкви. Просто вчера, во время раздачи бесплатного супа таким как она, бездомным бедолагам, кто-то сказал, что предстоит храмовый праздник, а после него — обед для всех желающих. «Трапеза братской любви» — так, кажется, это называется у верующих. А кто знает, верующая она или нет? Она и сама этого не знает. Крестили, конечно, в детстве. Только потом в церковь к причастию никто ее не носил и не водил, как сейчас несут и ведут сегодняшние мамы своих малышей. Хотя на детство ей грех жаловаться. Оно было не просто благополучным, а наполненным родительской любовью и заботой.
Прошептала: "Ты — ключ золотой
От моей бриллиантовой клетки...
Я готова бежать за тобой
Хоть под сенью одной вуалетки..."
И, ликуя, мосты за собой
Я сжигаю отважно-беспечно,
Возле клетки свой ключ золотой
Хороню, как былое, навечно.
"Что ж ты медлишь, родная? Скорей!
Слышишь — кони храпят у порога,
За последним сверканьем дверей
Ждёт нас первая воли дорога..."
"Знаешь, милый... Ведь ключ — золотой,
И, смотри, бриллианты — как слёзы...
А дорога — в пыли столбовой,
А дорога — печали и грёзы..."
На глаза наплыла вуалетка
И сверкнула-захлопнулась клетка...
Почему мировоззрение людей, так часто кардинально отличается? Над этим вопросом ломали голову не одно поколение психологов. Однозначного ответа, конечно же, еще нет. Подтверждению этому является вывод Зигмунда Фрейда: «Мировоззрение едва ли заслуживает столь громкого названия, потому что не всё видит, слишком несовершенно, не претендует на законченность и систематичность» Сложно не согласится, но ясно одно — на жизнь оно всё же влияет.
Прыткий любит виноград —
Очень рад!
А вот я, как тугодум, —
Чту изюм!
Ты смеялась, но вдруг загрустила
И прижала ладони к вискам,
А в глазах ностальгически-мило
Всё пульсировал жизни бальзам.
Но слова не послушались взгляда:
Мол, морщинки от смеха рябят...
Раньше в зеркало глянешь — отрада,
А теперь — лишь тоскующий взгляд...
Ах, родная! Морщинки — не горе,
Посмотри, как живёт виноград:
В нём бескрайнее пенится море,
В нём лучится любимого взгляд...
Но отпенится и отлучится...
Превратится в изюмины гроздь.
Это мудрое чудо случится,
Как незваный случается гость...
А я знаю гурманов отменных:
Винограду они предпочтут
Горсть изюмин, нектарных, нетленных, —
Пылкой неги чудесный приют.
Только в этом изюме горенья
Тот, кто ищет, достоин найти
Ту изюминку отдохновенья,
Что нечасто находят в пути.
Однажды пошла Прасковья по воду. Наполнила у колодца ведро и собралась было домой возвращаться, но встретилась соседка. Как тут не поговорить! Поставила Прасковья ведро на приступок — и потекла беседа.
День стоял летний, ясный, солнце светило так ярко — аж воде в ведре жарко! А разговору конца-края не видно. "Такое вёдро! — подумало ведро. — Пойду в тенёк". Скок с приступка — и под развесистый клён. Как здесь прохладно!
Тень всё дальше от ствола отодвигается, а женщины никак не наговорятся. Скучно стало ведру под клёном, и решило оно пойти посмотреть, что вокруг делается.
Идёт ведро и видит: стоит колокольчик на тонкой ножке, к земле клонится, того и гляди — пополам переломится.
— Ох, как жарко, — говорит колокольчик. — Умираю от жажды!
И тут он видит ведро.
— Ведро-ведро, дай воды немножко, — просит колокольчик, — спаси меня от гибели.
— Вот ещё, — отвечает ведро. — Стану я тратить воду понапрасну, — чтобы меня хозяйка бранила.
И идёт дальше.
Приди, моя любовь! Но осторожно! И не говори громко. Сегодня, рано, при первом дыхании утра расцвела (ты знаешь?) наша желтая роза. Еще вчера, когда уходило солнце, она, будучи робким бутоном, позволяла укачивать себя убаюкивающему вечернему ветру. А сейчас она уже цветет чистою красотою. Знаешь ли ты, что ей надо от нас? Чтобы мы почтительно восхищались ею, чтобы в ее присутствии становились такими же простыми и скромными, такими же доверчивыми и счастливыми, как она. Приходи, мы насладимся ее видом, а затем я доверительно расскажу тебе о том, что говорит цветок человеку…
Всё в этом мире носит в себе свою сокровенную сущность и предназначение, оставаясь верным им. Камень, растение, зверь могут быть только тем, что они есть: они существуют только в том виде, какой им задан природой; они — дети «необходимости», ездоки с односторонним движением; и если мы вдруг захотим что-то в нем изменить, нам придется приспосабливаться к этой «необходимости», поступать, исходя из нее и согласно ей. Но человек может быть и другим; он не просто управляемый, но еще и управляющий; он созидатель своей собственной судьбы. Это — дитя «свободы», его движение по жизни идет в разных направлениях. Он тоже несет в себе свою сокровенную сущность и призван хранить ей верность. Кабы только он так поступал!.. Кабы знал, куда эта верность зовет и что ему обещает… Как быстро попал бы он туда — в царство счастья и мудрости!
Я забыла сегодня о боли,
Далеко улетев от земли,
От ее неспокойной юдоли,
Вдаль пролившись словами «Внемли!».
Я забыла сегодня о камнях,
Что летели с заснеженных скал,
Я сорвала истлевшие ставни,
И разбилась волной о причал!
Я припомнила ветер и море,
И вплела их свободу в слова,
Нет, не буду я с глупостью спорить,
Что нам мира пустая молва!
Я припомнила имя родное,
То, что было моею страной,
Ну а боль? Ее вечность покроет,
Подарив долгожданный покой.
Ты человек! Ты червь! Создание!
Кривя душой, осознаёшь!
Познав законы мироздания,
Ты не ликуешь, не поёшь...
Живя в миру, страдает сердце!
И первородный грех грызёт
Забыв надежду Воскресенья,
Судьба не лучшая грядёт!
Твой слух мечтает слышать: "Чадо!",
Твой взор мечтает видеть свет!
Грехи души закрыли благо!
И не дают смотреть рассвет.
Моли, рыдай, страдай и кайся!
Проси прощенья и живи!
Сдери оковы неразумия,
А главное людей прости!
Как опадает лист безмолвно,
Душевный груз пойдёт на дно.
Забудутся былые скорби,
Ведь просим искренне Его!
Бродский в своей Нобелевской речи утверждает, что поэзия — это явление языка. Вряд ли кто-нибудь станет с этим спорить: поэзия не существует вне слова, так же как и не бывает «поэта в душе» («Знаете, он пишет плохие стихи, но он поэт в душе!»). Да, действительно, явление языка, но не только. Поэзия — это прежде всего форма энергии.
Ибо язык гениального стихотворения может быть беден и банален. Вспомним Блока, творящего «из ничего»: из движения воздуха, из порыва ветра. Эти скудные его рифмы: бесконечные кровь — любовь, розы — морозы, очи — ночи, ушла — нашла...
Прекрасное стихотворение может быть и вовсе косноязычным. Чего стоит вот это: «Всем корпусом на тучу ложится тень крыла» из знаменитого пастернаковского «Летчика». Или — весь молодой Лимонов, пронзительный, трагичный поэт.
Да и мысль в гениальном стихотворении может быть НИКАКОЙ. Что за мысль такая вот в этом, фетовском: «Я болен, Офелия, милый мой друг...»? Воистину «Есть речи — значение темно иль ничтожно»...
Я увидел его впервые зимой, накануне Нового года. Мы тогда только дружили с моей настоящей женой и впервые подошли к её дому. Расставаться не хотелось, проявлять друг другу знаки любви мы тоже стеснялись. Просто стояли и держали друг друга за руки, ну, а Света, обоняла только, что подаренные мной духи, которые и станут самыми любимыми её духами вот уже на протяжении семи лет супружеской жизни.
Он вышел от «карасей»… «Караси» — это местное уличное наименование соседей родителей моей жены, видимо родившееся от их фамилии Красиковы. К сожалению, их судьба была сходной со многими тысячами таких же бедолаг по всей необъятной территории нашей Родины, катастрофично быстро спившихся после развала Советского Союза. Их было двое. Два брата, ещё кое-как державшихся на плаву, пока была жива их мать, ну, а потом, пропивших из дома, что только возможно, даже последние часы. Кстати, они часто заходили поначалу к родителям жены, чтобы узнать у них который час, потому, что им нужно было идти на работу. Но, с работы они скоро вылетели, и необходимость в этом пропала.
Сегодня часто приходится слышать рассуждения о том, возможно ли «комфортное христианство». Мнения высказываются самые различные — от твёрдого «нет» до уверенного «да». Но, кажется, уместнее, нежели полемизировать по этому поводу, напомнить: быть учеником Христа и при этом не идти за Ним, неся крест вольных подвигов и невольных скорбей, невозможно. Об этом говорит Сам Спаситель (см.: Мф. 16, 24—25), и кто дерзнет спорить с Ним? «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 13—14). И с этим не поспоришь, если бы даже и захотелось.
А хочется подчас! Потому что мы все немощные люди и желаем покоя, удобства, того самого комфорта, который с христианством, по большому счету, все же несовместим. И нет в этом ничего странного, потому что стремление к благобытию свойственно человеку, заложено в него Творцом. Просто понимание благобытия может быть ошибочным. Подлинное благо — быть со Христом; кажущееся, но знакомое и ощутимое — пользоваться теми радостями и удовольствиями, которые способна доставить временная жизнь.
Дом престарелых. Удивительное здание, которое подновляют, чтобы оно выглядело ухоженным перед своим высшим начальством (которому тоже, в принципе, нет до этого большого дела, но зарплату нужно хотя бы как-то отрабатывать), но оно всё равно несёт на себе отпечатки какой-то обречённости. У этого здания, точнее у его обитателей, есть то качество, которое не всегда можно найти в любом обычном доме — здесь всегда всем рады. Рады любому человеку, входящему в эти стены. Но даже эта радость не может растворить того давящего одиночества, что ощущается в каждом из здешних обитателей.
«Игра была не в шутку» (датская народная баллада «Нилус и Хилле»)
«С тем не играют, от чего умирают» (русская пословица)
До сорока лет Васька Петров был самым что ни на есть обыкновенным человеком. Работал водителем в местном автобусном предприятии, имел сына-разгильдяя Мишку и сварливую жену Райку, что все пятнадцать лет их супружеской жизни со свирепостью жандарма выворачивала наизнанку мужнины карманы в поисках денег, утаенных им с очередной получки. И при этом беспрестанно пилила Ваську, ела поедом, честила на все корки, называла его лодырем и пьяницей…впрочем, это были еще самые безобидные из прозвищ, которыми Райка награждала своего благоверного. Но все-таки она ни разу не смогла отыскать надежно припрятанную заначку, которую ее супруг тратил на то, чтобы раз в неделю, а именно — в пятницу, известную в народе, как «день шофера», устроить себе праздник. Собственно, вся жизнь Василия Петрова сводилась к ожиданию очередной пятницы, когда он с друзьями отправлялся в баню.
Накрылся белый мой модем
Потух инет. Июнь. Гроза.
От скуки лажу по «FM»,
Ловлю чужие голоса.
Сижу, ленюсь, кручу-верчу
Советский «Океан» и, что ж?
Любимый «Киевский» хочу,
Да где ж его теперь возьмёшь?
Шумы, помехи на волне,
Крутился, выключил, включил,
Заметил силуэт в окне
Напротив. Кто же это был?
Не видно: серые тона
С дождём сегодня заодно.
А может «он» или «она»
Всю жизнь глядит в моё окно,
И тоже любит грозовой,
Внезапный утренний налёт,
И в небо, кверху головой,
Застыть и ждать, когда сверкнёт?
Наверно мы уже давно
Знакомы, виделись не раз,
И нас таких – полным-полно,
Простых, непонятых подчас.
2011
