Омилия

Слишком непривычно даже как-то противоречиво звучит словосочетание «секс в православии». Понятно, что для православных семей, как и для любых других, сексуальные отношения супругов естественны и значимы, но в теории «праведность», «чистота», «целомудрие», явленные монашескими идеалами, как-то с интимностью не вяжутся. А ведь, по сути, такое словосочетание очень глубоко связано с православным христианством, воспевающим созданный Богом семейный союз и умножение человеческого рода. За двадцать столетий из проповеди Иисуса христианство выросло в огромную культуру со своей философией, своим искусством, своим законодательством, своими семейными и бытовыми традициями. Православие среди прочего — это и супружество, и воспитание детей, и секс.

О Православии как народной религии не могло быть и речи. Постепенно ситуация менялась. И сегодня в Русской Церкви — активном, а по мнению многих и властном, общественном институте — ставятся совсем другие жизненно-важные вопросы. Может быть, настала пора перестать опираться только на определенные группы россиян — тех же пенсионеров или интеллигенцию — и привлечь массы, обратиться к народу? Но сможет ли народ принять православие? Сможет ли русское православие стать действительно народной религией? И готово ли православие к тому, что на него, в свою очередь, повлияют (и уже начали влиять) народные массы? Возможно ли в итоге «облегченное» православие, или, как принято ныне говорить - «православие-лайт»?

Ранней весной и всегда

Река Монастырка. Трезвон, как из рая!
И льдинок плывут леденцы.
Вверху облаков лебединая стая,
как будто из лавры гонцы.

У лаврских ворот голубица да нищий,
И нищий толкует про Суд,
за это кладут кто копейку, кто пищу
и дальше по жизни идут.

В соборе просторном уютно и мило.
«Помилуй мя, Боже…» - звучит.
У раки с мощами Небесные Силы
бессменно и днём, и в ночи.

А князь Александр, по милости Бога,
на Русь из собора глядит –
с любовью и верой, с надеждой и строго…
Лампада молитвы горит.

Напротив, за речкой, лежит Достоевский –
печальник, страдалец, пророк.
Он смотрит на Лавру с надеждою детской,
оставив здесь сердце в зарок.

С другой стороны, у стены безымянной
Расстреляны были отцы.
Их встретило Небо нетленною манной,
им жаловал Агнец венцы.

Я не шучу – я не играю – впредь
Готов уже к любому из решений,
Дела свои, слова пересмотреть,
Что попусту блестят, как ожеледь
На проводах, в холодный день осенний.
И, вроде жив, но где-то рядом смерть…

В надёжном месте – траурный платок,
По случаю прикупленный однажды…
Но в это утро маленький глоток
Любви Небесной смерть мою обжёг
Причастием, в период сильной жажды,
А ночью и надеяться не мог.
2011

...В ту ночь жители древнегреческого города Коринфа, как обычно, спали спокойно и безмятежно. Ничто не предвещало опасности. Высоко в небе сияли лучистые звёзды, завороженные тишиной и покоем, дремали вечнозелёные пальмы. Даже неугомонные птицы примолкли до рассвета. Только с южной окраины города изредка доносился негромкий лай специально обученных сторожевых собак.
Но вдруг... Что это? Все пятьдесят четвероногих сторожей подняли невообразимый вой и бросились в непроглядную темноту. Крадучись, почти бесшумно, к городу приближались чужаки. Они рассчитывали под покровом ночи захватить врасплох жителей Коринфа. Вражеские воины были хорошо вооружены и уверены в своей победе.
Услышав стремительно приближающийся лай и увидев горящие в темноте глаза, враги поначалу опешили: им ещё не приходилось сражаться с собаками. Но в следующее мгновение, когда четвероногие защитники яростно набросились на многочисленных чужаков, те заслонились щитами и обнажили свои короткие мечи.

               * * *
...о иже во аде держимых...
Молитва на вечерне Пятидесятницы.

Мой друг, послушай, я смертельно болен
И не владею сам уже собой.
Я во грехах своих уже не волен,
И сердцем пуст, и скрытен головой.

И к Богу не текут уже молитвы,
И, сам в себе удержан, как в аду,
Я ухожу из выигранной битвы
И к побежденным в плен себя веду.

Но если, обо мне не забывая,
Помолишься и тихо воздохнешь,
То, за меня, погибшего, страдая,
Одним лишь этим ко Христу прильнешь.

И пусть я в вечной преисподней буду,
Но радость в том, что эта смерть моя
Хоть повод даст таящемуся чуду
Любви как сути приснобытия.

9 (22) марта 2003.

Запомните эту дату — 27 июня. В этот день Православной Церковью установлено отдельное церковное празднование — в честь обретения мощей священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого. Впервые я услышала о нем во время поездки в Киево-Печерскую Лавру, от монаха, сопровождавшего группу паломников. Рассказ произвел большое впечатление. Вернулась домой, и все вспоминала поразившую меня историю жизни человека, отдавшего себя без остатка Богу, Церкви и людям.

А ближе к вечеру собралась в гости к знакомой. Алла просила зайти к ней, рассказать о поездке. Сама она выбраться в Киев не смогла. Объяснила мне, что сына-подростка оставить не с кем. А брать его с собой — значит, школу пропустит, а у него и так в школе проблемы.

Проблемы за время моего отсутствия никуда, видимо, не делись. Еще на первом этаже, поднимаясь вверх по лестнице, услышала шум на верхней лестничной клетке, женский плач, хлопанье дверью, звук шагов торопливо сбегающего по ступенькам мальчишки. Он промчался мимо, красный, взъерошенный, я еле успела посторониться. Владик? Неужели он? Конечно, ведь это голос Аллы, его матери: «Вернись! Я кому сказала, вернись, Владик! Садись за уроки, быстро!»

Римское войско осадило с моря и суши древнегреческий полис Сиракузы на острове Сицилия. Военачальник римлян Марцелл был уверен в скорой победе своих легионов. Однако осаждённые, несмотря на численное превосходство противника, не собирались сдаваться.
В Сиракузах жил великий учёный древности Архимед. Он занимался геометрией, математикой, механикой и свои научные труды успешно применял на практике — создавал машины и механизмы, предназначенные для защиты города от врагов. Когда легионеры Марцелла ринулись на штурм Сиракуз, на них через бойницы нежданно-негаданно обрушился град камней, стрел и дротиков. Баллисты и камнеметательные орудия так скрытно были установлены на стенах крепости, что нападавшие не могли определить, когда и откуда могут вылететь смертоносные снаряды. Они сокрушали всё на своём пути, сея панику и беспорядок в рядах атакующих. Немало легионеров полегло на поле брани.

Одним из важнейших практических свойств Церкви должна быть выявляемость. Церковь не есть нечто отвлечённое; наоборот – это реальность, в своих проявлениях превосходящая реальность физического мира; это ценность, превозмогающая все иные ценности, причём вовсе не в сфере мыслей или чувств, а на самой что ни на есть практике, чему подтверждение – феномен мученичества за Христа. Возьмём ли мы формальное катехизическое определение Церкви («Церковь есть от Бога установленное общество человеков, соединённых православной верой, законом Божиим, священноначалием и таинствами»[1]) или высочайшее мистическое определение Писанием Церкви как Тела Христова (Еф. 1, 23) и столпа и утверждения истины (1 Тим. 3, 15) – всё это, по слову апостола Павла, должно быть очевидным для всех (1 Тим. 4, 15) – и не только для самих христиан, членов Церкви, но и для внешних (1 Фесс. 4, 12; 1 Петр. 2, 12). Сообщество верующих, а до него – каждая христианская личность, составляющая это сообщество, должны иметь определённые качества: веру, действующую любовью (Гал. 5, 6), дух силы, любви и целомудрия (2 Тим. 1, 7), подражание Богу в целомудрии, правде и человеколюбии[2]. Эти качества никак не могут быть только внутренним состоянием. Церковь, Тело Христово, столп, утверждение и выражение истины – вовсе не абстракция. Являемая в повседневной жизни через чистое, богобоязненное житие (1 Петр. 3, 2) своих членов-христиан, она должна быть столь осязательна, чтобы к ней могли быть приложимы апостольские слова о том, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши – о действии в людях Слова жизни (1 Ин. 1, 1). Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного(Мф. 5, 16), – совершенно недвусмысленно говорит христианам об этом Сам их Господь.

— Ты моё солнышко! — сказала мама.
— А ты — моё! — ответила дочка.
— Только вокруг всё тучки да тучки, — грустно улыбнулась мама.
— Значит, мы с тобой на небе, мамочка!

Твоя душа ─ как арфа,
А тело ─ будто лира,
Ты как святая Марфа
Из внеземного мира.
Ты ─ ягодная завязь
На веточке рапсодий…
Я, струн твоих касаясь,
Плыву в любви мелодий.
 

Ты когда-то появишься, вдруг,
Сквозь дожди беспросветные.
Утром, вечером, днём,
Как угодно судьбе…
Я откроюсь тебе,
Я доверюсь тебе.
Долго жил бунтарём
И любил всё запретное…
Ты когда-то появишься,
Ты мне больше, чем друг…

А пока, убивая свой страх,
Я ошибок наделаю…
Получу за грехи
Ну и пусть, поделом,
Станет ясно потом,
Сколько, разной при чём,
Есть во мне чепухи,
Прямо залежи целые.
Но увижу глаза твои
И раскаюсь в грехах!
2011
 

Когда услышал в первый раз
Звучанье чистого глагола:
«Спасение твоё есмь Аз»,
Я понял суть твою, Голгофа.

В сетях губительных проказ
Не часто вспоминал я Лота.
«Спасение твоё есмь Аз» –
Смешеньем крови, слёз и пота.

Средь сонма бесполезных фраз
Не находя живого слова,
«Спасение твоё есмь Аз» –
Сквозь маяту я слышал снова.

И сдался блеющий Пегас –
Блажен, кто не без толку ищет.
«Спасение твоё есмь Аз» –
Как синева над пепелищем.