Омилия

Встретились двое на узкой тропинке, а разойтись не могут. Спрашивает один другого:

— Ты куда идешь?

— В Рай!

— Зачем ты нужен в Раю такой калека, посмотри на себя: без руки, без ноги, без глаза. Где ты их потерял? Ведь это все Божье создание. Он тебя неполноценного в Рай не возьмет.

— Я все за грехи обменял, — отвечает убогий.

— За какие грехи?

— Глаз отдал за прелюбодеяние, руку — за воровство, а ногу — за сребролюбие.

— Ну, вот, сам видишь, какой ты грешный. А грешникам в Раю делать нечего. Уйди с моей тропинки. Видишь, я все сохранил, знать, грехов у меня нет.

Украшали цветами заборы,
Рисовали широкие крылья,
И ухоженной жизни просторы
Устилали серебряной пылью.

В серебре, словно в зеркале мира
Любовались своим отраженьем.
И звучала разнежено лира
В полусонном над жизнью скольженье.

В этом замкнутом миром пространстве
Ненасытного чрева засилье.
В бриллиантовом стильном убранстве -
Не взлететь нарисованным крыльям.

Ясень и тополь, дуб и береза,-
Верные дети земли до конца…
Все они - дети родимой Природы,
Все они верные дети Творца,
Зелень деревьев душистая, теплая
Ласково нежа, дрожит на ветру,
Зелень прохладная, зелень широкая
Нас благодатно укроет в жару

Голос деревьев, небо высокое
Шепчут нам тайну жизни своей
Дерево жизни из века далёкого -
Кроной коснулось жизни моей!
 

***

С недавнего времени, определяющим фактором в Светиной жизни стало смирение.  Не пассивная депрессия при виде трудностей, не болезненное равнодушие к окружающему, а подлинное глубокое смирение, в которое она старалась войти, как в тёплое море. Смирение, есть ли в мире что-нибудь более безбрежное, чем его спокойная тишина? Света постоянно напоминала себе, что должна научиться принимать боль такой, какой она есть, а нынешние трудности взять за точку отсчёта. 
Совсем недавно, она читала, слова Аввы Дорофея  что  «Каждый молящийся Богу: «Господи, дай мне смирение», должен знать, что он просит Бога, дабы он послал ему не кого-нибудь, а оскорбить его».  Подперев рукой щёку, Света долго размышляла над изречением,  приходя к  неутешительному выводу о собственной неспособности пожелать себе  обидчиков.
Правда, в последнее время оскорблений просить не приходилось, потому что их и без того можно было черпать глубоким ковшом.

Скучен, тосклив апрель,
Солнце не греет душу -
Ветром сорвусь с петель,
Томный покой нарушу...

Ноты весенних строк
Дарят друзья-поэты...
Только весны итог -
Зной, приносящий лето.

Но... не вернуть зимы,
Как не вернуть нам детства...
Криком застывшей тьмы
Рвусь... не могу согреться...

Я в каждый вдох кладу по семечке
И много семечек глотаю...
Они сойдут за ужин девочке,
Что греет сон больному Каю.

Пока глаза сияют млечностью,
И зёрна мышь грызёт за печью,
В её камине, словно в вечности,
Горит участье человечье.

Изранен, непогодою побит
стан гибкий деревца,
упорно воздевающего ветви
к небу,
благодаря его,
за дар дышать, расти
и радоваться солнцу.

На ресницах солнечные зайчики,

И коса, вплетенная в покос.

Ты стоишь в крестильной детской маячке,

И играешь шёлком от берёз.

Обниму рукой тебя за талию,
И прижмусь к стволу любимых грёз.
От меня, Россия, ты за далями,
В венах моих сок твоих берёз.

Подмышкино — это такая деревня. Мне о ней великан Вася рассказывал. Славный такой великан. Чудной очень. Был у него раньше один то ли недостаток, то ли, наоборот, достоинство: шерсть на нём росла как на диком звере. Некрасиво, конечно, но зато свойство дивное та шерсть имела. Если кто ради благого и общего дела отщипнёт клочок, то силищу обретет богатырскую.

Вот пришёл Василий в Подмышкино, а там — разруха. Мост через реку давно сгнил. Дороги в колдобинах. Вокруг деревни мусора целые горы. Зато в центре деревни много больших особняков во всей красе стоят, глаз приманивают.

«Работы тут много! Кто меня найдёт, к тому в работники и пойду», — решил великан и прилёг под ивой отдохнуть с дороги.

В голодный год о хлебе разговор
Насытит ли, подав для жизни силы?
Поманит ли чарующий простор,
Когда тебя болезнь к одру склонила?

Напомнит ли опавшая листва
Весны певучей пылкие объятья?
Помогут ли приятные слова,
В которых только лоск лицеприятья?

Облегчат ли прощальные венки,
Обрывки фраз и слёзы у надгробья –
Утрату тех, с кем были мы близки,
Кто жил добром и жертвенной любовью?

Гóре, горе —
горé не смотрят люди.

Как горé сей сказать:
Иди горé?!

Гóре, горе —
гореть с  грехами будем:

каждый гордый
в своём аду помре.

Горечь, горечь —
такая мгла повсюду.

Темень, темень —
иди отсюда прочь!

Гóре, горе —
Господь
распинаем
всеми.

Горечь, горечь —
мир поглощает ночь.

Трудно дышать в вагоне
Паром дорожных рек,
Там, за сиденьем – стонет
Брошенный человек.

Стонет, устав от боли,
Брошен на сто сторон,
Днем он меняет роли,
Вечером рвется – вон,

Селигерскими моется волнами
У деревни построенный мост.
Под Тверскими лесистыми кронами
Здесь стоит одинокий погост.

Купола у церквей не золочены.
Роспись стен лаконично проста.
Лики мудрых Святых озабочены,
И не в золоте царски врата.

Где пропасть разверзлась - оставит,
Надежда оставит идущих спиною к любви.
Над каменем, огненным пламенем встанут
Последние, в битве решающей, дни.

Мне хочется крикнуть, но шёпот,
Предательский шёпот срывается с губ:
«Постойте, не рвите последние нити...
Ведь судьбы людские в сплетении рук!"

Пустая дорога, лишь эхо,
Короткое эхо пронзит над землёй тишину.
И словно прощаясь, рукою касаясь,
Заденет молитва в разорванном сердце струну...
 

Кинофильму «Остров»

Возит тачкой уголёк
Старенький монах.
И молитва-мотылёк
Кружится без сна.

Дым стучится в небеса,
Ненасытна печь,
И вокруг вода-слеза
Будет звон беречь.

Светлане Коппел-Ковтун

По славянскому березополью,
Где невяник наивно цветет
В нашей сладкой и горькой юдоли
Дивный крест христианка несет.
Он цветами-снегами украшен,
Потом-кровью богато полит;
Он – по ней. Он – прекрасен и страшен.
А над полюшком солнце палит…
То тропой, то дорогою славной,
То лицом упадая в траву,
Ищет Бога царица Светлана
В странной сказке, во сне, наяву…
Собирая миры неустанно
(Каждый – Божий и каждый – непрост),
Нас уводит царица Светлана
В Светлый Город дорогою звезд.
Через теплое березополье,
Огнь молитвы и сумрак поста
В нашей сладкой и горькой юдоли
Мы с тобою! – Под сенью Креста.

(Памяти Сергея Рахманинова)

А мама молится за сына,
И терпит горькие года.
В Европе что? Афиши, вина.
Где мать? В России - навсегда.

В Великом Новгороде плачет.
Но плач славянки на Руси
В Европе ничего не значит.
Помилуй, Господи! Спаси!

В международный день птиц, 1 апреля, Сергею Рахманинову исполнилось 140 лет

«Я люблю церковное пение… ведь оно, как и народные песни,
служит первоисточником, от которого пошла вся наша русская музыка».
С. Рахманинов

Худой. Сутулый. Сдержанный. Композитор. Его лицо расцветало, когда на нем появлялась застенчивая, чарующая улыбка. В зрелости ему простили то, что не прощали в молодости. Его гениальности. Великое будущее ему предсказал Чайковский. В судьбе этого человека слились две константы, две трагические величины — он на протяжении жизни терял то, что ему дорого, и, стремясь забыться, отвлечься от этих потерь — много работал. Его энергетика была колоссальной.