Обратная перспектива (две главы из середины романа)

***

С недавнего времени, определяющим фактором в Светиной жизни стало смирение.  Не пассивная депрессия при виде трудностей, не болезненное равнодушие к окружающему, а подлинное глубокое смирение, в которое она старалась войти, как в тёплое море. Смирение, есть ли в мире что-нибудь более безбрежное, чем его спокойная тишина? Света постоянно напоминала себе, что должна научиться принимать боль такой, какой она есть, а нынешние трудности взять за точку отсчёта. 
Совсем недавно, она читала, слова Аввы Дорофея  что  «Каждый молящийся Богу: «Господи, дай мне смирение», должен знать, что он просит Бога, дабы он послал ему не кого-нибудь, а оскорбить его».  Подперев рукой щёку, Света долго размышляла над изречением,  приходя к  неутешительному выводу о собственной неспособности пожелать себе  обидчиков.
Правда, в последнее время оскорблений просить не приходилось, потому что их и без того можно было черпать глубоким ковшом.

Неприятности посыпались на семью Алексеевых внезапно, словно смоделированные чьей-то умелой, но недоброй рукой, причём первый удар пришёлся по самому слабому звену – по папе.
Беда поскреблась в дверь скрежетом ключа в замочной скважине. Ключ поворачивали опять и опять, но дверь не поддавалась. Услышав возню на лестнице, Света тревожно  напряглась, с холодком обречения понимая, что у отца начался новый приступ запоя.
Пытаясь отодвинуть от мамы предстоящий вечер, она быстро вскочила с дивана и босиком пробежала в прихожую:
–Мама, не ходи, я сама открою.
Когда дверь на лестницу распахнулась, папа пытался приподняться с пола, чтобы дотянуться рукой до замка, из которого торчал ключ. Но трясущиеся ноги подгибались, и он сползал вниз, бормоча под нос что-то неразборчивое. Бесчисленное число раз она видела отца пьяным, каждый раз задавая себе один и тот же вопрос: что, когда и где, должно сломаться у человека внутри, чтобы он стал алкоголиком?
–Папа, папочка…, – голос сорвался на причитания, но руки привычно подхватили тяжёлое тело, не давая ему упасть.
Почувствовав опору, отец вцепился в её плечо, как утопающий за соломинку:
–Светочка, доченька, прости, выпил чуток, с горя, – он безвольно свесил голову вниз, но собравшись с  силами,  сказал почти трезво, – меня в должности понизили, и премии лишили. Сказали письмо пришло. А какое….
Собираясь махнуть рукой, он сделал хаотичное движение локтем, медленно заваливаясь на тумбочку с телефоном.
Вместе с мамой, они с трудом доволокли отца до кровати, надеясь, что проспавшись до утра, он протрезвеет, хотя вероятность того, что запой ограничится одним днём, представлялась призрачной. Наверняка, завтра у папы будет прогул, а послезавтра увольнение по статье, потому что последнее предупреждение уже было.
Света представила, как мирная тишина в доме сменится на гнетущую, а знакомые при упоминании об отце начнут отводить глаза в сторону, чтобы потом вдоволь обсудить чужую жизнь:
–А вы слышали, что Алексеева уволили по статье?
– Слышали, слышали, конечно, слышали.
Поскольку мама сокрушённо молчала, Света обняла её за плечи, стараясь передать ей волну своего участия, хотя сама  нуждалась в утешении. Думая, что сегодня папа расстрелял их с мамой в упор, она не предполагала, что чёрная полоса только показалась на горизонте.
Дальнейшие проблемы начали пухнуть как тесто на дрожжах, постепенно перерастая в глобальную катастрофу семейного масштаба. 
Буквально на следующий день, Свету вместе с мамой внезапно вызвали к главному врачу детской поликлиники.
Амалия Владимировна, с тугим перманентом на голове,  восседала в кожаном кресле под портретом Брежнева и держала в руках какую-то бумагу, напечатанную на машинке.
Хотя  годы Амалии Владимировны подходили к пенсионному возрасту, она продолжала причислять себя к молодым женщинам, неутомимо изводя на своё лицо тонны пудры и центнеры помады наимоднейших оттенков. Следуя последним веяниям моды, сегодня она накрасила губы белой перламутровой помадой, отчего казалась инопланетным пришельцем со щелью вместо рта.
Грозно выпучив глаза, Амалия Владимировна хлопнула накрашенными ресницами, напуская на лицо озабоченное выражение. Начав речь, она назвала Светину маму по паспорту, и это неприятно резануло слух чужеродностью:
– Интерна Петровна и Светлана Викторовна, мне очень сложно разговаривать с вами на щепетильную тему, но я, как руководитель лечебного учреждения, вынуждена это делать, – подкрепляя свои слова скорбным вздохом, главврач потрясла листком в руках, попутно задев рукавом халата  коробочку со скрепками. Они беспорядочно рассыпались по столу, на время оборвав ниточку разговора.
Пользуясь паузой, Света посмотрела на маму, ожидая разъяснений, но мама недоумённо покачала головой, давая понять, что не в курсе дела.
Собрав скрепки, Амалия Владимировна перевела взгляд с мамы на Свету и стукнула по листку на столе ярко-красным ногтем, как будто раздавила клопа:
–Ко мне поступил сигнал из компетентных источников, что вы обе являетесь членами религиозной секты. 
Её заявление звучало столь ошеломительно, что ни Света, ни мама не нашлись что возразить, а только растерянно переглянулись.
Не давая времени опомниться, Амалия Владимировна повысила голос:
– Даже если данные не подтвердятся,  то я не могу рисковать почётным званием Поликлиники высокой культуры обслуживания, и допустить к пациентам медперсонал с подмоченной репутацией.
Но поскольку я знаю вас обеих  как добросовестных работников, то не хочу портить вам характеристику, и предлагаю уволиться по собственному желанию.
Договорив монолог, Амалия Владимировна  наклонилась вперёд, положив руку на телефон, и несколько раз приподняла и опустила трубку, словно проверяя, работает ли линия.
– Хорошо, Амалия Владимировна, я сейчас же пишу заявление на расчёт, а Света вправе сама решать, как ей поступить,  – Света услышала спокойный, ровный голос мамы, который придал ей сил и уверенности.  Двух решений быть не могло, потому она постаралась не выдать своего смятения, и спокойно поддержала маму:
–Я тоже напишу заявление. Дайте, пожалуйста, лист бумаги.
Когда они с мамой писали заявления об уходе, то шелест бумаги в тишине кабинета отдавался в ушах металлическим звоном, а пальцы так сильно нажимали на ручку, что буквы казались напечатанными.  От мысли, что с этой минуты в их семье все безработные, становилось тошно, и оставалось только удивляться самообладанию мамы, которая держалась с поразительным мужеством.
Амалия Владимировна подписала заявление не отрываясь от созерцания документов на столе, и только когда Света с мамой шли к двери, тихо произнесла им вослед:
–Простите меня, если можете.
Трясясь домой в автобусе, Света обдумывала выход из сложившегося тупика, но на ум приходили всякие нелепости, типа работы продавцом мороженого, или дворником в городском парке, говорят, там всегда текучка кадров.
Папы дома не было, но судя по тому, что из кармана летнего жакетика исчезла последняя десятка, он придёт домой снова не в лучшей форме, и всё, что им с мамой остаётся, это смириться и молиться.

***

Безработицы в Советском Союзе не было, и быть не могло.
Конституция гласила, что каждый гражданин имеет право на труд, отдых и образование».
Стенды на заводских проходных призывали идти в литейщики и карусельщики, металлическому заводу требовались разнорабочие, комбинат «Красная нить»  сулил обучить желающих профессии ткача, а на заборе возле хлебокомбината полыхал алыми буквами лозунг прославляющий труд пекаря.
Но как на грех, везде, куда обращалась Света, медсёстры не требовались. Даже кадровичка  районной больницы, где всегда ощущалась нехватка кадров, сокрушённо развела руками:
–Миленькая, хоть бы ты на денёк раньше пришла. Только вчера оформила на работу процедурную сестру в хирургию. С виду такая вертихвостка, что  рука не поднималась ей трудовую заполнять.
Маме тоже пока не удавалось найти работу, потому что она не отходила от папы, пытаясь вытащить его из запоя.  Для того чтобы выпить, папа проявлял чудеса изворотливости, едва не вылезая в форточку, но Света не сомневалась, что спусти мама с него глаз, и он не задумываясь сиганул бы в окно, расшибившись насмерть.
Тяжёлое положение в семье усугублялось отсутствием денег. Думая, что Света не догадывается о финансовых проблемах, мама тайком занимала по мелочи у своей подруги тёти Оли, а по ночам, лежала без сна, и её бессонницу выдавало только неровное дыхание, в котором слышались скрытые слёзы.  Оттого, что мама мучается, Света чувствовала свою виноватость и беспомощность, от которой на глаза набегали слезинки.
Изо всех сил стараясь переломить ситуацию, она уговаривала себя не раскисать, и не поддаваться унынию, пока ум не дошёл до глубинной причины её проблем. Оказывается, ларчик с секретом открывался очень просто, стоило только вовремя вспомнить о смирении, и не бегать в поисках того, что хочет она, а безропотно  взять то, что предлагает судьба.
Утром Света поднялась затемно, и осторожно, чтоб не разбудить задремавшую маму и вздрагивающего во сне отца, постояла около фотографии Серафима Вырицкого:
– Отче Серафиме, благослови.
От ласкового взгляда Чудотворца, на душе потеплело, и пришла уверенность, что сегодняшний день не принесёт разочарования, и горе отступит точно так же, как после великого поста приходит светлая Пасха.
Наливая себе чай, Света вспомнила, что на молокозаводе требовались лаборантки, а от медсестры, хоть и патронажной, до лаборантки один шаг.
В отличие от разгара рабочего дня, когда район молокозавода кажется вымершим, утро варило в своём котле толпы рабочих, которые, выходя из автобуса, дружно спешили в одном направлении.
Ноябрьский день обещал стать хрустальным, и в лёгкой дымке подмороженного воздуха, чётко просматривались заводские корпуса, к которым лепилась станция техобслуживания.
С лёгким раскаянием, Света вспомнила последнюю скомканную встречу с Эдиком, но тут же забыла о ней, на ходу высматривая доску объявлений на проходной. Для себя она твёрдо определила, что согласится на любое предложение, даже если кадровик попросит стать цирковым акробатом.
Вливаясь в толпу рабочих, Света прибавила шаг, задержавшись всего на один миг, которого оказалось достаточно, чтобы около неё затормозила легковушка, и из приоткрывшейся дверцы тяжело вылезла женщина в распахнутой дублёнке.
Прежде всего, Света увидела круглый живот, на котором не застёгивались пуговицы и распухшие пальцы с широким обручальным кольцом. С трудом переводя дыхание, женщина одной рукой поддержала живот, шаром выпиравший наружу, а другой вцепилась в Светин рукав и потянула её на себя, поставив лицом к лицу.
Опешив от неадекватности дикого поступка, Света отпрянула назад, но как медработник, взяла себя в руки, памятуя, что во время беременности у некоторых женщин наблюдается помутнение рассудка:
–Простите, но разрешите мне пройти, я тороплюсь.
– Не прощу, и не проси, – зло сказала женщина, едва двигая распухшими губами, похожими на переваренный пельмень. 
– Ольга?
Света смогла признать её только по широким бровям, сросшимся на переносице.
–Не узнала? – Ольга криво усмехнулась, – знаю, что изменилась, – она прикоснулась пальцами к животу, – но ничего, недолго осталось.
Несмотря на застарелую неприязнь к пионервожатой, Света с профессиональным сочувствием подумала, что роды наверняка будут трудные, и патронажной сестре придётся взять малыша на особый контроль. Она даже хотела посоветовать Ольге как  правильно подготовить приданое, но не успела завести разговор, потому что Ольга снова повисла на её руке:
–Ты мне лучше вот что ответь,  почему ты постоянно ошиваешься около моего мужа?
Что ты тут крутишься? Отбить хочешь? Не получится! И не смотри, что ты красавица, а я уродина. Я его другим взяла, а таких нищебродок, как ты, на рынке можно пучками продавать. За пятачок-пучок.
Сыпавшиеся без перерыва оскорбления, не оставляли места для паузы, чтобы спросить у Ольги кто её муж и объяснить, что наверняка произошло недоразумение. Беременным нельзя волноваться.
Света попыталась возразить, но заметила, что с таким же успехом могла стараться перекричать ураган. Поэтому она глубоко вздохнула, и стала ждать, когда Ольга выдохнется, но та распалялась все больше и больше, переставая себя контролировать.
Озарение наступило, когда Ольга в очередной раз упомянула о муже, присовокупив к нему имя Эдик.
Хотя встреча в кинотеатре давала подсказки, но все равно их женитьба казалась невероятной. Эдик и Ольга? Она же старая!
–Постой, твой муж Эдик Костров? – резким возгласом Свете удалось остановить поток ругани, и Ольга, проглотив конец фразы, уставилась на неё сумасшедшим взглядом. – Да, мой муж Эдик Костров, и если ты не отстанешь от него, то тебя не только с работы выгонят, но и в тюрьму посадят!
–Откуда ты знаешь про работу? – холодея от догадки спросила Света, безошибочно определяя, ответ.
Но Ольга, похоже, сообразила, что сболтнула лишнее, и замолчала. Только смотрела на неё так, словно хотела вбить в землю.
Гнев на Ольгу, разрушившую жизнь их семьи был такой сокрушительной силы, что у Светы закололо в затылке, но она усилием воли сумела сдержать ярость и на миг прикрыла глаза, чтобы собраться с духом. Буря, сотрясавшая её тело изнутри, не утихала, но словно бы издалека к ней пробиралась мысль, суть которой пока не улавливалась.
Опустив глаза вниз, Света увидела суконные старушечьи сапоги «прощай молодость», с трудом натянутые на отёкшие ноги Ольги, и их вид внезапно позволил ей прийти в себя, напомнив про отброшенное, за ненадобностью смирение.
Вот оно! То, про что говорил Авва Дорофей, и то, что не мог вместить в себя её разум: «Каждый молящийся Богу: «Господи, дай мне смирение», должен знать, что он просит Бога, дабы он послал ему не кого-нибудь, а оскорбить его».  И если сейчас она, Света, не отпустит Ольгу с миром, то проиграет этот маленький бой за веру, а если найдёт силы к смирению – то одержит победу.
Сделав над собой усилие, Света мысленно взмолилась "Господи, помилуй", и  уже спокойным голосом сказала:
– Извини, Оля. Я не знала что Эдик твой муж, но можешь быть уверена, что мы с ним только друзья, и я на него никогда не покушалась.
Ответом ей послужило бледное, словно перевёрнутое лицо Ольги с мятущимся взглядом, которая двумя руками вцепилась в круглый живот.
Не оборачиваясь, Света пошла навстречу людскому потоку на остановку автобуса, думая, что работать на молокозаводе ей не судьба.