Омилия

Если ты когда-нибудь попадешь в наш храм, ты заметишь дверь в левом углу притвора. Это простая деревянная дверь, в которую обычно входят только старушка-свещница, да звонарь. Открыв дверь, ты очутишься в небольшом коридорчике. Направо — маленькая каморка, где хранятся веники, швабры, губки, тряпочки и все что нужно для уборки храма. Рядом — шкаф со свечами. Напротив него — большое окно, а затем лестница, ведущая на колокольню. Под этой лестницей стоит старая коробка, в которой на потрепанном войлочном одеяле спит белый кот.

Вот уже приближаемся мы к двунадесятому празднику «Благовещения Пресвятой Богородицы». К тому дню когда будем вспоминать великие библейские события и «благую весть», которую Богородице и Приснодеве Марии возвестил Архангел Гавриил. И конечно радостью вновь будут объяты наши сердца! Впрочем позволю задать себе на первый взгляд странный вопрос, а не разучились ли мы радоваться? Не только в этот великий праздник, но и вообще в нашей жизни радуемся ли мы «благовествованию» искренне и с чистой душой?

У меня в прихожей висит зеркало. Небольшое зеркало, овальной формы.  От времени его старинная деревянная рама приобрела бордовый оттенок, но стекло сохранило ясность и чистоту отражения.

Я не знаю, откуда оно у нас. Это зеркало висит в прихожей столько времени, сколько я себя помню. Возможно, оно даже представляет собой определенную антикварную ценность. По-крайней мере я так решила, когда захотела от него избавиться. Деревянная рама украшена резным узором с неброским, но тонким рисунком.

К России

Как собака на улице,
брошена,
как трава на лугу —
скошена...
Припадаю к тебе
осадками,
ватой сахарной
падаю —
сладкою...
Словно манна с небес,
падаю,
и не спрашиваю тебя:
рада ли.

Свершилось! Крым вернулся в Россию. Историческая справедливость восстановлена. Документы подписаны. Народные ликования постепенно стихают. Впереди…
А что, собственно говоря, ждёт нас впереди? Всех нас? Крымчан, Севастопольцев, россиян с Большой земли? Особенно последних. Сумели ли мы реально, без эйфории, осознать, что произошло и что происходило со всеми нами в эти двадцать с лишним лет искусственного разделения? Сумели ли сделать выводы?

Проснусь — и думаю о Боге.
Мурлыча, кот лежит в ногах.
Я нищ, как многие; в итоге
Мне б надо думать о деньгах.

Пытаюсь, но не получается.
Бог ближе русскому уму.
Вот потому и не кончается
Россия. Только потому!

Разбудит мир краса небес
Воскресным утром.
Христос воскрес, Христос воскрес!
Прочь смерти путы!

Поют луга, поля и лес
На всю округу:
Христос воскрес, Христос воскрес,
Несут хоругви!

Притихло зло, низвержен бес,
Ликует правда!
Христос воскрес, Христос воскрес
Вселенной править!
 

Пора, душа, пора на глубину:
настроить мысли, успокоить раны.
Без тишины не выстоять войну,
трезвиться надо и на поле бранном.
Пригнись, прильни щекой к покрову трав –
и смолкнет какофония картечи.
Ни брат, ни враг – никто из нас не прав,
но истина за Тем, который Вечен.

Прячется в просеке, в канавках, среди трав душистых чудесная ягода земляника. Крадётся игривый луч солнца, мелькает в прорезях меж ветвей, и падает на красные капельки — ягодные головки, ласково склонённые к земле. Сладкий запах земляники манит разную живность, кружится мошкара в облаке ягодного аромата. А чем человек хуже? Ему ведь тоже мимо не пройти…

Погружается путник в прохладу леса, забывая о знойном мареве, идёт, в такт мыслям своим по лесу блуждает взглядом. Вдруг видит — на пригорке между трёх массивных клёнов раскинулся зелёный ковёр узором ягодным. Столько ягоды — чудеса! 

1

Жили-были муж с женой, да каждый со своим сатаной. Строили друг друга, лепили из всего, что под рукой было: из обид, из недоделов, из амбиций и грандиозных обманов, а также из мгновений любви и заботы, сколько их было. По сусекам не скребли, по крупицам не собирали.

В общем, расточали друг друга и разрушали с величайшим старанием, а строили неохотно и изредка.

Глядит жена, что кирпичей для мужа белых отыскать не получается, а из черных-то какой муж получится? На хитрость идет, черные кирпичи в белые перекрашивает — хоть изредка.

Так и муж делает: красит  кирпичики в разные цвета, чтоб не так тоскно было на жену глядеть.

Год прожили, два, а на третий ливень и гроза средь ясного неба: все покрашенные кирпичи цвет потеряли и черными стали. Как теперь жить?

Человек — не забор, незачем его красить в какой-то цвет, нельзя к нему и относиться, как к покрашенному в один цвет и, главное, сам человек не должен так к себе относиться. А то ведь, порой, и хочется видеть в человеке — человека, общаться с ним — как с человеком, а он в себе только забор и видит.

Человек — не забор, его нельзя сводить к забору, хотя и без забора не бывает человека. Ведь каждый устанавливает себе нормы, ограничивает размах своего движения и чужого приближения. Забор — вещь полезная, если  служит человеку, а не человек ей.

Нельзя считать себя красным или белым, зелёным или голубым, серым или чёрным. Надо считать себя Божьим, чтобы не делаться рабом никакому забору.

А то ведь бывает, затеешь с кем-либо беседу, а он тебе сразу: «Какого цвета твой забор?», или, ещё хуже, общаешься с человеком, а тут подходит кто-то третий, впереди себя свой забор прёт, тычет им в лицо и орёт: «Не смей разговаривать с этим — у него забор неправильного цвета!».

И как объяснить таким, что заборы меня совершенно не интересуют. Люди порой красят их сами не понимают в какие цвета.

Зато значимо другое: кто живёт в доме за забором и как он относится ко Христу.

Неважно что говорят люди, что пишут на своих заборах и какими цветами их разукрашивают — важно  ради чего, с какой целью они красят заборы в те или иные цвета, кому хотят угодить. Если угождают не Христу, то какая разница какого цвета забор?

Если бы я, тщательно исследуя себя, обратил внимание на свои собственные погрешности, мою небрежность и невежество, то вероятно, едва ли я решился бы увещать к чему-либо доброму простых людей на приходах, ибо в Писании сказано: «Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7:5) и «Как же ты, уча другого, не учишь себя самого?» (Рим. 2:21). Эти слова Писания чрезвычайно ужасают меня, но также я понимаю, что на моих плечах лежит другое большее и невыносимое бремя, о котором сказано: «Лукавый раб! …для чего же ты не отдал серебра моего в оборот, чтобы я, придя, получил его с прибылью?» (Лк. 19: 22–23).

«Формат», привычное для нашего слуха слово пришедшее когда-то в нашу речь и плотно в ней обосновавшееся. Думаю, для нас не составит особого труда заглянуть в словари и прочесть там, что слово это переводиться с нескольких языков как «вид, наружность». Говоря иначе, — рассуждая о формате чего-то мы пытаемся описать вид этого предмета и его наружность согласно каким-то общепринятым понятиям и стандартам. И конечно, не буду отрицать, что это во многом облегчает нашу жизнедеятельность. Несомненно и то, что использовать «форматы» нам привычно и обыденно! В нашем мире есть форматы для всего начиная от вещей неодушевленных и заканчивая определениями душевных свойств человека. «Так нам проще жить», — заключите Вы и будете конечно правы. Но дело в другом.

Разговор не ладился. Игроки терпеливо лгали друг другу, оптимистично скалясь в пластиковой улыбке и энергично потрясая руки сменяющим друг друга переговорщикам. Нужно заметить, что это не было легкой задачей — скрывать правду, подкидывая противнику ложный след, пустышку, обернутую в блестящий фантик случайных слов и жестов. Обман перемалывал своих жертв, надстраивая все новые и новые лабиринты сети над миром, чью судьбу решали в этот вечер в многокомнатном сьюте лучшего отеля Швейцарии. Говорили, как и всегда, о свободе. Но переговорщики понимали ее по-своему, вкладывая в это понятие особый тайный смысл, разворачивающий ее массовое производство в элитарный продукт.