Омилия

До смерти четыре шага, а может быть пять,
Я видела ее тень за своею спиной.
Нет, не дождаться, что будут ее обвинять.
Спасибо всем ангелам, я остаюсь живой.

Есть список действий, которые делать нельзя:
Мне смерть не раз жестко и чисто била под дых.
Когда из-под ног мгновенно уходит земля,
И впускает лишь ослепительно молодых,

То я цепенею, и страх уходит на дно,
Я — рыба в аквариуме, мне нечем дышать,
С улитками, с водорослями я пью вино,
Которое пить нельзя: надо вперед бежать...

Балтийский дождь 

Балтийский дождь течет по крышам, по аллеям и кустам. 
Балтийский дождь шумит как нежный безмятежный океан. 
Стучит по парапету, по прибрежным скалам и мостам. 
О, Балтика, мне близок твой волшебный и безумный план: 

Очаровать янтарным блеском и зеленым взглядом волн, 
Заколдовать ритмично льющейся эпохой из воды, 
Где мой моллюск тысячелетия молчит, взрывая дерн, 
И вырастает буком из холма. К нему ведут ходы 

И лестницы. Да, лестницы, ведущие к нему, во тьму, 
Где звезды с неба падали в дупло. Так корень бука ждал. 
Он безгранично слепо доверял балтийскому холму, 
И знал сценарий до конца: пролог, интригу и финал. 

За границей ли, в русском селе,
По дорогам в туристские мекки,
Ищут люди себя на земле,
И теряют свободу навеки!

И  какой-нибудь русский турист
От жары изнывая тоскливо,
Улыбается будто артист,
А ему бы холодного пива.

Тошнотворен коньяк в этот час
И, мутит от изысканной пиши.
То он вечером душу продаст,
А с утра сокровенную ищет.

Чаще всего люди не крестятся
при виде храма не потому что
это что-то личное, а потому,
что по каким-то причинам
стыдятся открыто исповедовать
свою верность Христу.
    (Игорь Фомин, протоиерей)

Я предал Господа, убогий!
Святые предал купола!
При виде храма у дороги
Рука как будто замерла.

И не крестился я в вагоне,
Что мчался в город летним днём.
Не знал, что боль меня догонит
И душу опалит огнём!

И стал немил простор знакомый,
Померкла солнца глубина,
И нарастала снежным комом
Моя внезапная вина!..

Сожжённые в памяти горькой мосты —
В тоске промелькнувшее что-то.
Я вдоволь хлебнул этой мутной воды,
Сюжет до конца отработан.

И пусть кто-то скажет, что это не так,
Я даже не буду растроган,
Но солнечный светит в глаза мне пятак,
Как милость Небесного Бога.

Играет в машине привычный «шансон»,
Застольная славится рюмка.
И плачет по-детски от звук похорон
В уме медвежонок мой «Умка».

Наступил последний месяц нынешнего, как никогда, жаркого лета.

Златокудрое Солнце расщедрилось не на шутку. На нас все еще льются потоки подмигивающих солнечных лучей.

В воздухе стоит блаженная истома плодоношения.

Август величав в своем обыкновении, его щедроты несметны.

Он уже властно хозяйничает на бескрайних золотистых хлебных нивах.

Поля высвечиваются рыжей, вернее, рыже-желто-зеленой краской, с едва заметными переходами от одного оттенка цвета к другому.

Колосья пахнут солнышком; набитые пышущим зерном, они отяжелели и просятся в обмолот. Еще неделя — вторая,- наступит летняя страда.

Иногда этот мир слишком гибок,

Он кружится туда и сюда.

Каждый день, каждый вечер твой зыбок,

А слова, вообще, ерунда.

Уваженье, порядочность, вера –

Это прошлых годов благодать.

А сегодня не та атмосфера,

Чтоб часто о ней вспоминать.

Ты стоишь, как почтенный хозяин,

И глядишь в недоступную высь,

Где гуляет зажравшийся барин,

Обнимая кабацкую жизнь.

Ты, конечно, ударился шибко
В эти радости всей головой.

Так и хочется сказочной рыбки,

И чтоб рыбка была золотой.
2015

В открытых окнах серый стенок цвет
Темнеет до глубокого индиго,
И утром наступающий рассвет
Сулит и плен, и отступленье ига

Мечтаний под напором рук и плеч
Прохожих, задиравших на дорогах,
Даль — в голубом, а близь как острый меч,
Выталкивает в суетность с порога.

Она — в глазах, под веками не спит
Душа, а мир — тумана поволока,
И втиснуть все в зрачки давно спешит,
Так точно мир и радость и морока.

В столицу спешили конфеты, печенье,
Халва и драже — отмечать день варенья.
Пыхтя торопились пирог и пампушки,
Ползли отдуваясь ватрушки и плюшки.

Прохладно всем кланяясь, топал пломбир,
Летели как птицы безе и зефир,
А в банках больших, не скрывая волненья,
Спешило на праздник, конечно, варенье.

И все сладкоежки — девчонки, мальчишки —
За ними со смехом бежали вприпрыжку.
Родители бросились детям вдогонку:
Нельзя оставлять без присмотра ребенка!

И только сухарик сидел сам не свой:
«Ох, мне ни за что не пройти фейс-контроль…»

Когда луна и море расходились
От утренней крепчающей зари,
И лунный свет, растрачивая силы,
Всю волю солнечному подарил,

И в смене очертаний город вырос,
И у краев дорог скопился люд,
И окон, застекленных тенью, дыры
Утратили и чувства и уют.

Тогда и я спешила по брусчатке
В неведомое нынешнее там
От прошлого, придумав мир украдкой
Такой, какой была моя мечта.

«Хочешь ли, по Евангельской заповеди, приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него, и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и радоваться будешь при лицезрении его, как при видении светлого ангела» Преп. Исаак Сирин

Молчание — сильнее слов,
Когда слова устали биться
В стекло души...
           пора проститься,
                 Не помянув чужих  грехов.

В молчании — вопрос и боль
От непростой житейской ссоры,
А после — нет в душе опоры,
И нечего делить на ноль...

Молчишь? Я тоже. Правда ноет
И где-то в сердце говорит.

А взгляд — пустой. О чём молчит?
И двери больше не откроет...

Без особого выпьем азарта
Крепкий кофе. Проснулся апрель.
На дорогу составлена карта,
И указана точная цель.

Знать, недаром зовёт голос крови,

Словно чувствуя чистый сюжет,

Где в своей настоящей основе

Изливается солнечный свет.

Там такое бездонное небо,

Что действительно хочется жить.

Я так долго в лесу этом не был,

До конца не разорвана нить.

Порываюсь я вспомнить о многом.

Зеленеет душистая сныть.

Молчаливо стою перед Богом.

И пытаюсь без слов говорить.

2015

Жми на газ, Серёга, до упора!
Сколько дней, часов ещё и лет
Будет вновь преследовать наш город
Оставляя в зеркале свой след.

Жми на газ, оставим сантименты,
Скоростью печали укротим,
Пусть они свои эксперименты
Пробуют над кем-нибудь другим.

В шуме ветра голоса тревоги
Притупляют первобытный страх.
Что нам толку в милицейском боге
В плотных фиолетовых штанах?

В нашей жизни много ошибок от недопонимания элементарных законов своей собственной природы и вообще природы вещей. Самомнение нам лжёт, и очень часто его ложь приводит нас в кабалу, которой можно было легко избежать, если бы просто поостеречься.

Так монашеская или даже народная мудрость родила понимание взаимоотношения полов при столкновении, как соломы и спички: мол, попробуй-ка соломка не загореться, если к ней поднести спичку! Любому понятно, что скорее загорится, чем нет.

Это примерно, как «не суй пальцы в розетку».

То же самое и с «не убий!» и прочими рекомендациями свыше: природа вещей такова, что если эти правила будешь нарушать — хорошего не жди. Помните, герой «Преступления и наказания» Достоевского прогорел именно на том, что не учёл особенностей своей природы? По уму он всё сделал верно, хоть и опоздал, хоть и подвернулась ему под топор нежданно Лизавета, но Раскольников управился со всеми трудностями и никем не был замечен. Вот только природа изменила ему после совершения преступления. Собственно само преступление было попыткой, способом преодоления человеческой природы, изобретённым в уме путём из «вши» в «настоящих людей». Достоевский предупреждает об иррациональности жизни, которая препятствует человеческим устремлениям логически-насильственно её переустроить. Квинтэссенция этой мысли заключена в словах Порфирия Петровича: «Действительность и натура… есть важная вещь, и ух как иногда самый прозорливейший расчёт подсекают!». Так и с кичением...