Передо мной лицо, тронутое болезнью. Въедливо смотрит в глаза. Ресницы неподвижны, правая щека бледная и охудавшая, а левая красная и пухлая. Лоб, несмотря на молодость, почти детскость кожи, исчерчен прямыми и очень глубокими морщинами.
Смотрю и не могу понять, когда лицо заговорит. По спине моей бегает холодок.
- Дядь, а дядь, - спрашивает лицо, - ты в городе сегодня будешь ?
Мягкий, ровный, убаюкивающий голос меня немного успокоил. Тронул рукой своё правое ухо, потёр его слегка и буркнул:
- Ну... буду и чего ?
- На... передай записку маме. - Снова говорит лицо и сует мне пополам, сложенный, тетрадный листок.
- Куда его передать-то... ? - Верчу его в руках и пытаюсь понять, что это и зачем мне это.
Лицо хлопнуло один раз ресницами и снова вытянулось, будто омертвело. Безжизненно смотрит на меня.
- Там все написано: адрес с номером дома и фамилией. - Говорит оно.
- Аааа... Увидел... – Тихо, украдчиво шевелю губами, поднося бумажку к глазам.
На листке мелким, вкрадчивым по-шпионски почерком выведена микроскопическая запись:
- 21- переулок, 18, третий дом от угла, под вкусной абрикосовой и вкусной-превкусной черешней, а возле ворот изумрудный крыжовник, Елизавете Степановне Расчушкиной, моей мамочке.
Сижу, перебираю акты, протоколы, справки, сметы и думаю. Хочется прочитать записку, но перед лицом неудобно. Мои размышления прервал голос со спины:
- Расчушкина, чего гляделки вытаращила! Немедленно в палату !
Повернувшись увидел молодую женщину, лет тридцати в белом халате. В глазах ее ярко выраженный алкоголь, причем, как мне показалось, алкоголь внедрился в женщину ещё с утра.
- Не просыхает, - подумал я. - Глушит водкой нервы...
Лицо, услышав, окрик, испугано зачастила ресницами, по лицу побежали живинки. Потом оно защелкало языком. Сначала беспорядочно и хаотично, секунд через пятнадцать, я уловил мотив песни А.Пугачевой " Миллион алых роз". Естественно, я удивился.
- Боже, - подумал я, - так это же дар, талант ! Почему его здесь никто не замечает ?
- Так ! Я чё сказала ! А ну бегом в палату, быстро отсюда ! - Заплетающимся языком выпалила пьяная женщина в халате и схватило лицо за руку.
Потащила в палату. Лицо не упиралось, а, робко опустив к полу, семенила за белохалатной женщиной. Глядя в спину лицу, мне показалось, что на глазах у него слезы. Такое предположение я сделал, потому что оно рукой терла глаза, всхлипывала и шмыгала носом. Слышал её шептания: "Мама, мамочка, родненькая, зачем ?"
Когда все стихло, обвел обстановку ещё раз глазами. Большое барачное помещение с низким потолком (видимо, это комната отдыха), на верху, в углу, мигает телевизор. Пахнет мышами и укропом. У стенки, с правой стороны стоят в рядок алюминиевые баки с толстыми ручками, на которых красные надписи: «хозотходы», «каша», «борщ», «чай». По бокам помещения длинные, грубо сколоченные скамейки, крашенные в синий цвет. Где-то посередине обеденный стол из струганных досок. Под ногами скрипучий пол. Справа кабинетный стол, за ним сидела другая раскрасневшаяся женщина в розовом халате. В её глазах тоже был алкоголь. Она что-то писала, вернее, пыталась писать, напрягая лоб, скорее всего ради видимости, чтобы я, как представитель депутатской контрольной службы, осознал, что она здесь поставлена государством не зря и умеет выполнять обязанности в строгом соответствии с графиком.
- Скажите, - спрашиваю у раскрасневшейся женщины за столом. - Телевизор какую программу сегодня показывает ?
Та подняла голову. Посмотрела в меня. Мутные глаза пытались прочитать во мне: кто я и зачем я здесь сижу. Потом, видимо, к ней, наконец, вернулась осознанная реальность, она всполошилась, поправила чёлку на голове и, придавая своему лицу трезвость, сказала:
- У нас телевизор показывает одну программу - российскую.
- Но в нём же ничего не видно - сплошные полосы и мигания !? - возмутился я.
- Больных это устраивает... какая разница, что им смотреть - полосы или полосатую жизнь. Все равно они ничего не понимают. - Отпарировала она сердито и снова уткнулась в стол мутными глазами.
- Вас это тоже устраивает ? - Спросил я.
Женщина в розовом халате ещё раз посмотрела на меня и опустила глаза.
- А ремонт помещений когда последний раз проводился ? - Снова я спрашиваю.
В меня снова воткнулись мутные глаза. Видимо, её мозг пытался расшифровать мои слова. Ему удалось это не сразу. Где-то через минуту.
- Аааа... ремонт ! При мне - никогда. А я уже тут десять лет. А на кой он здесь нужен ? Мы привыкли уже…
- И люди тоже привыкли ?
В ответ – тяжёлая гнетущая тишина.
Я снова повертел в руках тетрадный листок. Он шелестел и изгинался под пальцами. Интерес мучил меня и заставлял прочитать чужие мысли. Но мне как проверяющему, нельзя было этого делать. Всё таки как-то неэтично и не совсем порядочно. Тискал, тискал… в конце концов побороло желание прочесть.
Открываю. Там всего три слова: "Мама, я тебя люблю." Затем следовали пять восклицательных знаков, в конце аккуратно выведенный цветочек, похожий на ромашку.
Когда я вышел из барака, вернее больничного помещения, темнело, солнце, краснея диском, уходило за горизонт, постепенно холодало. За бетонным забором больничного комплекса, на бугорьях, расстилались поля, издали сверкала гладь лимана. Где-то рядом, за забором прожужжал мотоцикл и снова всё стихло.
- На хорошем месте стоит больница, куда не посмотри - везде Божья благодать. Кому-то повезло. Наверно, только медсёстрам и врачам. - Подумал я.
Вышел за ворота. Охранник, лет пятидесяти, с масляными и очень приторными глазами, проводил меня угрюмым взглядом. Пропуска он почему-то не спросил. Как сидел под будкой, не шевеля ногами и туловищем, так и остался сидеть.
Обернувшись ещё раз на мрачные ворота, прочитал вверху вывеску:
МБУЗ "Психиатрическая больница N1" , "Вход по пропускам".
