Ось сердца расположена вертикально.
Из мед. заключения
Следи, чтоб сердце было строго вертикально.
Ни доли градуса не уступай земле.
Смотри, как свет переливается в кристалле,
В возвышенной и радостной игре.
Его биение да будет резонансом
Звучанию весь мир превосходящих слов,
Которое симфонией прекрасной
Сквозь два тысячелетья пронеслось.
2015
Этих дней золотое молчанье
листопадом заносит пути;
но, пронизанный солнца лучами,
ясно вижу заветный притин.
Догоняя ушедшее лето,
тянут клин в облаках журавли.
Вы летите по краю неба –
я иду по краю земли.
Благое измененье – торжество
земли и неба. Плод его пребудет
в блаженной вечности, открытой для него.
Ты засвидетельствуй об этом чуде
пером в тетради иль ножом по бересте.
Не всё, что низменно, бывает неизменно,
когда оно распято на кресте
и, каясь, просит о себе поминовенья
Того, Чей крест вселенной тяжелей
и выше всех превознесён над миром,
чтобы последний грешник на земле
скрестил ладони перед огненным потиром.
Какая связь: молва – молитва?
Кроме дефиса, никакой.
Но почему молитва слитна
С кружащей мысли суетой?
Стою на молитве.
Посторонние житейские помыслы –
как муравьи.
Бегают в разных направлениях,
суетятся, сталкиваются друг с другом,
носят какой-то мусор:
строят муравейник,
свою вавилонскую башню,
возле старой, наполовину засохшей яблони -
древа познания добра и зла…
А я через молитву
питаюсь от Древа Жизни.
Чёрный квадрат окна
в белой рамке фасада.
Меж занавесок видна
в красном углу лампада.
Затеплен живой огонёк.
Сквозь сумерки комнаты этой
он чью-то мольбу вознесёт
над бледностью лунного света.
Останется позади
и россыпь холодных созвездий.
От нас не сокрыты пути,
что миру совсем неизвестны.
Искусство и вечная тьма –
в такое родство не поверить.
Пытаюсь дорисовать,
чего не заметил Малевич.
Январь. Скворечники под снегом.
Кружочек – чёрное окно.
В нём не покажется никто,
Кто крылышком измерил небо.
Заметны беличьи следы
Под расписной, на столбике кормушкой.
Летят кусочки скорлупы и стружка
Из гущи веток на верху сосны.
В вечерние часы
Снежинок медленный поток
Под уличными фонарями
Неуловимыми штрихами
Пронижет света полотно.
Лесная полоса у городской черты.
Друг к дружке жмутся белые деревья,
Как стадо дремлющих оленей.
И песнь пастушеской свирели
Им слышится из темноты –
Мотив нездешней красоты.
Ноябрь. Коричневый цвет
– в оттенках – звучит доминантой.
В повсюду лежащей листве
не хочется видеть останки
всего лишь – того, что когда-то
своим разноцветьем украсило парк городской.
Но смерть пожинает костлявой рукой
и даже, казалось бы, вечное злато.
Желанный покой… Ты согреешь страдальца в холодной земле.
Прекратится навеки кружение суетной жизни.
Только жаль: он уже не увидит безмолвие белых аллей,
яркий солнечный луч, проходящий хрустальные призмы
серебристо-узорчатых окон в рассвете морозного дня.
И домашний уют у камина с берёзовым треском,
с детской верой в ночной тишине ожиданье звезды Вифлеемской,
откровение Неба надёжно от мира храня…
Не говори, что жизнь слепая вещь в себе.
Чисты кристально струйки ручейка,
хотя не уследить за их переплетеньем.
Не бойся и завешанных зеркал
языческим узором на кайме:
мы все ровесники грехопаденья.
Заноза мысли истине чужда.
Не всё во благо, что даётся с болью.
Нам только бы не возроптать со своего креста,
чтоб не лишиться лучшей доли!
Не сомневайся, милость Божия покроет
невосполнимость жизненных потерь;
а мир – он только предлагает новые дороги
в былую тень.
Тебя так радует берёзки золотая лента,
осенних листьев яркие лучи;
но ангела крыло ведь тоже продолженье света,
что направляет путника в ночи!
В тенях зелёных густолесья
скрывает лики тишина,
но дальним эхом птичьей песни
её душа обнажена
для путника, что странствует по свету
и осторожен в выборе дорог.
Его движенье миру незаметно.
Он в тайны посвящён, хотя и не пророк.
Витает ум горе, а взор опущен долу.
Воздушен силуэт, как утренний туман.
Пропитан посох ароматом трав медовым,
смолистым ладаном – заплечная сума.
Поплачет в сумраке разрушенного храма,
у покосившейся ограды постоит
погоста сельского, пока лесная даль не скроет пламя
вечерней ярко-розовой зари…
В центре Москвы, на Тверской,
на постаменте Скобелева
возвышается могучий всадник –
киевский князь Долгорукий,
первый москаль.
Глазами мученика смотрит вдаль,
поверх здания мэрии,
в сторону родной земли.
Простертая десница застыла
в попытке удержать блудного сына.
Но тот уже давно на стране далече,
расточает последнее…
Ах, как хочется соскочить с постамента,
вернув его генералу, и помчаться, помчаться –
сомкнуться в живую цепь
с Киево-Печерскими, Борисом и Глебом, Владимиром!..
2016
Пальмовая веточка в руках.
Ветерок её едва колышет.
Даже камни в состоянии услышать
и проснуться, отрясая прах
с первозданной и безгрешной плоти,
к славословью – правым подобает похвала,
детям незлопамятным и кротким.
Вот, пожалуй, вся нагорная страна,
кто не соблазнится о кресте Господнем.
2021
Тёмные ветви липы
выплавляют золото листьев.
Закопчённый фитилёк свечи
питает яркое пламя.
Чёрная мантия инока
творит светлую душу.
Помози ми, неусыпаемый хранителю мой, наполнити сосуды души моея елеем благих дел, паче же милосердия и смирения.
Акафист Ангелу-хранителю, икос 11.
Погожий зимний день. В городском парке, как обычно, тихо. Накануне вечером выпал обильный снег. Неспешно иду по уже очищенной дорожке. Справа и слева занесённые снегом деревья. И теперь ослепительная белизна, а не одинаково тёмно-серые, а в сумерках почти чёрные стволы, изгибы ветвей определяет силуэты, как многолетних великанов, так и небольших молоденьких порослей. Хотя по рельефу коры или по редким засохшим листьям, кое-где оставшимся на кончиках тонких веточек, можно определить, кто прячется под снеговым покровом.
Мир обозначен редкими штрихами.
Всё остальное – белый снегопад.
Мы в нём, он в нас и между нами.
Печальной осени окончился распад.
День первый и последний – воскресенье,
А в середине – тяжкая борьба
До слёз, до крови, до изнеможенья.
Пусть опадает ветхая листва.
Ты не замедлил бег перед вратами ада.
Смерть оказалась сломанной иглой.
О долгожданный ангел снегопада,
Возьми меня на светлое крыло!
Расточает богатство октябрь –
опадают последние листья.
Лунный месяц закинул якорь
у холодной безлюдной пристани.
Только нам по душе, золотой,
антиномия этого места,
занесённого яркой листвой,
у воды, аскетически пресной.
Сколько раз молчаливый причал,
слиток памятных противоречий,
умилённой слезою венчал
боль разлуки с веселием встречи!
Здесь всегда не хватало минут
для последних, быть может, объятий.
И так долог желанный маршрут
для детей ожидающей матери.
Ты поставлен у края земли,
пред концом и началом свершений,
но сейчас твоим чувствам сродни
только листьев застенчивый шелест.
