Омилия

Когда в руке рука ребенка,

доверчиво сжимает кисть,

не становись ты слишком взрослым,

слишком большим не становись.

Жил бы я, любовь к Отцу храня, 
Искреннюю, чистую, живую, –
Не страдало б сердце у меня,
По небесной Родине тоскуя.

Сердце бы, скудея, не рвалось
От ошибок и невзгод на части,
Не впускало мрачной гостьей злость,
Покоряясь произволу страсти.

Я читал великих мудрецов:
Пифагора, Лао-цзы, Сократа…
Из чистейших знания ларцов
Чéрпал я бесценных истин злато.   

Но в итоге я постигнуть смог:
Вся премудрость суетного света –
Слабый отблеск, временный пролог
Вечных истин Божьего Завета.

28.07.2012 г. 

БАЙКА ПРО ДЕ-ЯКІ ВАДИ ДВОКОЛЬОРОВОЇ ВЛАДИ

В одній квітучій у минулому країні
(Для стукачів: не Україні)
При владі рік у рік мінялися бандюги.
Що викликало певну тугу.
Наприклад, бандюги суто кримінальні
Мінялись на бандюг національних,
Патріотичних, автентичних,
Хоч ті та інші були не симпатичні.
Для кримінальних бандюків
Найперше то було бабло.
І щоб було його навалом.
Але ж вони і будували,
І дбали про врожай, і про тепло.
А для бандюг патріотичних
Було це все незвично...
 

Не носятся они с богами —
сам Бог их носит,
не рыщут блудными кругами —
у Бога просят.
Невестное для них не лестно,
а просто правда:
Невеста Божия прелестна,
и мир оправдан.

***

Царство Божие не для пьяниц,
Знаешь, русский мой человек,
Больше нашего пьет испанец,
Пьют прилично поляк и грек.

Но о нас говорят с укором,
Что мы пьем с тобой день-деньской,
Потому что спим под собором,
Хмель тяжелый смешав с тоской.

А в соборе иконы, ладан,
Свечи, служба – спасенья ковчег.
Надо встать! Царство Божие рядом.
Встанем, русский мой человек!

Поэт слагает стихи,

горе и радость вплетает

словно в венок цветы,

с корнем их вырывая

из сердца своей души.

Поэт себя опустошает,

чтобы наполнить жизнь.

Кто слишком тонок —
не жилец, зато — певец,
и голос зова
неминуемо красив.
Привычно звонок
колокольчик для овец,
им очарован,
как цветком хранитель сил.
Забытый напрочь 
лейтмотив запечатлев,
уходит песня
по тропинке в небеса.
Подругой на ночь
стать певцу не захотев —
ей интересней
к новой жизни воскресать.

Я отдыхаю здесь душою.
Смотрю на кроны и листву.
Горжусь, мой добрый край, тобою,
И для тебя, родной, живу.

Сверну с дороги на тропинку
И выйду не спеша на луг.
Здесь знаю каждую травинку,
Здесь ждёт меня камыш, как друг.

Черпну из речки захудалой
Ушедшей юности глоток,
И полюбуюсь светлой далью,
Где зреет солнышка росток.

Из моей новой книги "Миф"

***

…Мекка*, Тибет* ли, Иерусалим*…
Лхаса, Израиль, Хиджаз…
К тем ли столицам, а может, к другим
Нам устремляться сейчас? 

Если бы знать свою роль до конца!
Нет, мы не знаем того.
…Уразумеем ли волю Творца
В промысле высшем Его? 

Эдема снедь - Распятие Христа.

Вершится ежегодно чудо Божье:

Течет Святое Миро на Подножье,

Янтарным медом каплет на уста.

И горечь слез, скорбей, кровавый пот

Однажды превратится в сладость вкуса.

Откуда в храмовой печи искусно

Пришелся пчелам по душе приход?

Проливной дождь к вечеру закончился, и мы наконец вышли погулять. В сером небе появились голубые просветы, они весело отражались в огромных лужах. Детская площадка, прибранная летним дождём, сияла чистотой и свежестью. На деревьях, лавочках и качелях искрились тысячи водяных бусинок.

Застелив мокрое сиденье пакетом, я посадила младшую и раскачала. Одно место на этих больших качелях осталось свободным, и к нам подбежал ещё ребёнок.

– Давай остановимся, чтобы она тоже покачалась, – сказала я дочке, приняв подошедшего мальчика за девочку.

– Не покачалась, а покачался, – неожиданно сурово поправила меня бабушка малыша. – Это мальчик.

– Очень хорошо! – ответила я.

Вчерашнее небо стучится в тот дом, что не мой,
забытые светы стремятся вонзиться в глаза,
и голос летит воробьём — он пока что немой:
печален собой, потому что не всё рассказал.

Ладонью касаюсь немыслимо дальних высот,
с которых к ветрам летят фейерверками сны.
И каждого песнь как будто овечку пасёт —
рождается звук, взыскующий странствий иных.

Внахлёст облака, и завтрашний луч поперёк —
здесь солнечный блик, как пленник уставших веков.
Небес оберег меня от судьбы не сберёг,
но крыльями утренних птиц прикрыл от стрелков.

Как без цвета сирени куст,
этот дом без меня пуст.
Как молчание сомкнутых уст,
этот дом без меня — тускл.
Как поломанных судеб хруст,
этот дом без меня — грусть.

Он сидел на входе, нервно поглядывая на чёрные тучи, готовые низринуться  дождём. В галерее никого не было, и ему, наверное, хотелось уйти домой пораньше, чтобы не промокнуть в дороге. Он был не очень приветлив, когда я протянул купюру, равную стоимости билета.

- Ливень скоро обрушится, чтобы смыть всех к ядрёной фене. В небо глядели?

Я не сразу нашёлся что ответить, в итоге промолчал. Взял свой билет и направился в залы.

- Что это с ними? - воскликнул я в недоумении, едва вошёл. Картины, которые висели на привычных местах, были забинтованы.

Старик приковылял на мой вопль и спокойно выплюнул одно слово:

- Заболели.

- Картины?

Убаюкали перспективами,

Сулили успеха кармы,

Давили на разум мотивами

С атаками бизнес-армий.

В вагоне напротив меня – незнакомка -

Рассеянно смотрит, забывшись, в окно,

Как будто бы смотрит немое кино.

Вагон покачнет – то светло, то темно.

По насыпи кружит сухая поземка…

                                (утро в Кисловодском парке)

Лицо умою

            источника водой святою,

Омою ноги

            утренней росою луговою,

Во Храме воздуха

             вдохну сосновый эликсир,

Взор поднимая

           на лазурный горный мир.