Омилия

Идут волхвы, звезда сияет.
Недалеко конец пути.
Царя найти они мечтают,
Владыку мира обрести.
Мир ждет, он затаил дыханье,
Хоть переполнен Вифлеем.
Пуста пещера в ожиданьи
И в яслех нет еще пелен.
Готовимся и мы ко встрече
Избавителя на века.
Он поведет нас к Жизни вечной
Спасет от смерти и греха.

В мельканье дней круговорота
все ускоряем шаг,
как будто подгоняет кто-то 
по жизни бедолаг.
Спешим, торопимся нелепо
и трудно нам понять,
как важно от земли на небо
глаза свои поднять. 
За небосвод проникнуть взглядом,
земное отложить,
вдруг осознать, что Вечность - рядом
и некуда спешить.

          Маме.

Жизни моей берегиня,

Благословенный родник.

Нету на свете любимей,

Чем твой задумчивый лик.

Я не о чем не жалею,

С нами подольше живи.

Мама, на сердце теплее

От негасимой любви.

КТО НЕ СКАЧЕТ

Ещё вчера кричавшие: «Осанна!»,
Сегодня перекрасились нежданно, 
Благоразумия уже не сохранить,
Когда в загуле и в угаре  пьяном,
Злой дух толпы, витая над майданом,
Рождает крик, взывающий: «Распни!»

И хмурый день становится кровавым.
Народ кричит и требует расправы
(Найдут виновных, ведь никто не свят)…
Зигуя небу жестом ультраправым,
Толпа, как зверь рычит: «Отдай Варавву!»,
И скачет…

                 Кто не скачет – тот распят!
 

Отзолотилась осень бабьим летом,
мелькает серых дней круговорот.
Уже, дождем и холодом одетый,
ноябрь воду прямо в окна льет.

Деревья в парке тихо засыпают,
дрожат от холода последние цветы,
дворы и скверы о весне мечтают,
роняют листья вдоль аллей кусты...

А в воздухе, прозрачном и холодном,
услышать можно вдруг дыхание зимы.
И утром - новым, звонким и морозным,
по снегу убежать от грусти и хандры.

В душе - весна,
В устах - "Христос воскресе!"
И легок путь,
И даль светлым-светла.
На срезе жизни 
И на сердца срезе
Как на ладони
Суть моя видна.
Забыв обиды,
Примирившись с миром,
Иду по жизни, 
Руки распахнув.
Обнять бы всех,
Сказать, как в Книге: "Мир вам!
И беспечален пусть 
Ваш к Богу путь."

Небо скучное отдыхает,
Небу точно не до меня.
Ностальгия – как боль зубная,
Словно ей не хватило дня.

Неспокойная эта память –
Бесконечный водоворот,
Сквозь который глядишь часами,
Забывая и день, и год.

Поиграешь с собой в молчанку,
И, устав от такой игры,
Одиночеством наизнанку
Укрываешься до поры.

До рассвета во тьме кромешной,
Где пытаешься  наизусть
Процитировать безуспешно
Музыкальную чью-то грусть.

И, сфальшивив на третьей ноте,
Пробормочешь ворчливо: «Нет,
Это надо же, как вы лжёте!
Боже мой. Суета сует».

Время чёрное, как котёнок,
Ночь облизывает в окне…
Слишком тонок он, слишком тонок
Запах прошлого в тишине.

Если сердце зажмут, 
как пальцы в дверном проёме —
закричит неуёмность утр,
что мир — огромен:
места хватит для всех.
Безумием страсти тёмен,
грех желает утех
средь тех, чей бог нескромен.
Беззаконные  плачут звери:
цветы и песни
не растут в их узкие двери —
бездушно тесные.

Театральная крыса забралась на стол, поздоровалась с шахматными фигурами и завела беседу с чайницей.
- Все они одинаковые, эти чайники; жаловалась та крысе.
Конечно, чайница была категорична в суждениях, но что делать, если всю жизнь тебе попадаются одни чайники, ну в лучшем случае – чайники со свистком.

Когда известного китайского философа Чжуан Цзы, который по нашим понятиям был безработным, звали на государственную службу, он отвечал посланникам так:
- «Видели вы когда-нибудь жертвенного быка? Наряжают его в расшитые ткани, откармливают сеном и бобами. А потом ведут в храм - на заклание. Он и рад бы тогда снова стать простым телёнком — да не тут-то было!»

В один из обычных солнечных дней я  решила навестить бабушку и, войдя в подъезд, устремилась было вверх (а надо сказать, что ездить на лифте я боюсь панически), но вдруг заметила его. Изящный, необычного окраса, с очень грустным взглядом и роскошными усами, он больше походил на рысь. Надо сказать, что он с самого начала был сам по себе, то есть не навязывался и не обременял. Он был на равных. Мне сразу захотелось взять его на руки и унести домой, до такой степени он был красивым и родным. Но я отогнала эту мысль так, как была не готова.

Обрадованная моим приездом бабушка, на вопрос о судьбе кота, сидящего на первом этаже, ответила, что соседка с 9 этажа выкинула своего пушистого друга, потому, что тот сходил в туалет мимо поддона, а ей такие друзья не нужны.

 Как говорил известный сатирик Жванецкий : «Писать, как и пардон «писать» необходимо, когда уже не можешь терпеть». Продолжая цикл тем о том, чего я не могу терпеть, хочу поговорить на тему наступления на одни и теже грабли, как стиля жизни или возможно, для некоторых, некоей философской концепции.

Время, в котором мы живём, богато неприятными сюрпризами. Один из них — всеобщее оглупление. И это не эмоции, а научный факт, подкреплённый множеством исследований, в т.ч. генетических. Даже бред шизофреников, как сообщают специалисты, стал заметно более примитивным, скучным — плоским.

Мышление теряет объём и становится плоским. Причём плоскоумие создаёт массу затруднений не только в понимании тех или иных истин, событий реальности, но и в общении. Мы перестали понимать друг друга именно по причине уплощения ума, т. е. упрощения, утраты вертикального измерения мышления и существования. И касается это не только далёких от церковной среды людей, но и воцерковлённых — мы все вовлечены в единое социальное пространство.

Поцарапать сердце святого — вдвойне неопасно,
оттого, наверное, люди царапают страстно
небеса друг другу. Все, видимо, ищут святыню,
но находят чаще хранимую втайне гордыню.
Лишь святые души внимают молитвам порезов 
и сердечным жаром сжигают деяния бесов.

           *   *   * 

Мысли, слова и память -

вольные дети земли;

время придёт, - корнями

ввысь начинают расти;

мнимая  чаша заката

жжёт без вины  облака,

пьёт их, и безвозвратна,

необратима вода
в зеркале русла. Звук тает,

прежним  в него не войти;

жгучей прапамяти стаи 

клином застыли  в груди,

чтоб самому однажды

подле священных стен

выкрикнуть слово жажды,

к небу воззвав с колен.

18.11.2017г.

На кормушку птичка прилетела,
видно кушать птичка захотела,
но в кормушке пустота лежала
и пустой живот не ублажала.
Так ждала голубка: вдруг придут
проса и пшенички принесут.
На глаза тоска надела шоры,
голос слыша: «Вечные обжоры!»
Птичка не сердилась, не звала,
птичка до последнего ждала.
Был же человек такой когда-то:
птиц кормил - и был, казалось, рад он.