Омилия

Тихонько небо грохотало,
Рисуя молнии вдали,
Тихонько день июльский таял,
По небу плыли корабли.

Сырой травою пахли луки,
Просторы пахли синевой,
И жабы квакали от скуки,
Вдыхая воздух с зеленцой.

Миг, что крошился словно камень
Из непростого бытия,
Ловил неспешно я руками
И отступала грусть моя.

Ты укрой меня, Ангел, крылом,
Ты согрей мою душу теплом,
Защити меня в темной ночи
И со мной в тишине помолчи.

Ты прости меня, Ангел Господень,
Что по жизни своей я безплоден,
Что, не ведая сердцем Бога,
Шел по грешным разбитым дорогам.

А в час страшного злодеянья
Я, далекий от покаянья,
Вдруг почувствовал мир иной,
Орошен быв твоей слезой.
 

У тебя нет души! Ты – душа! У тебя есть тело!

К. Льюис

Я верю в то, что птицей стану:
Раненья все мои и раны
Однажды прорастут крылами
И повлекут, я это знаю,
Туда, где больше нет войны,
Где цвет прозрачный синевы
Озёр и рек, небесных сводов,
Туда, где мир и где свобода,
Где бренности нет и оков,
Туда, где Вечная Любовь.
Я точно знаю, стану птицей,
Но страшно мне: смогу ли взвиться,
Взлететь, назад не поглядеть,
И ни о чем не пожалеть.

В одной далёкой ферме как-то раз
Прогуливаясь важно вдоль забора
Индюк ворчливый крикнул (ради спора)
Псу-сторожу гневливых пару фраз:
«Ты всё на привязи, сидишь и караулишь!
Тебе свободы, братец, не видать!
Я  – птица гордая, и потому могу лишь
Только захотеть – везде летать!
Ты жизнь свою бесславно прожигаешь,
А мне – свобода, воля и почёт»
Пёс грустно посмотрел: «Ты не летаешь,
Хоть крылья есть. Обманчив твой полёт!»
Индюк нахохлился, и от избытка гнева
Пытался клюнуть пса в холодный нос.
Но фермер показался вдруг из хлева,
Взял индюка и в дом с собой унёс.
А вечером гостей ждал званный ужин -

Какие раньше зимы были…   
Все дамы муфточки носили 
Скрепя по снегу сапожком 
На встречи бегали с дружком.
Мороз крепчал, алели щёчки
И снега мокрые комочки
Летели всё под воротник.
А ветер, зимний озорник  
Всё норовил сорвать вуаль 
И с плеч девичьих её шаль.              

Мороз, снежок, сугроб под крышу, 
Лишь скрип шагов по тропке слышен. 
Он к ней бежит, в снег утопая, 
Чтобы успеть в вагон трамвая, 
Держа за пазухой цветок,
Чтоб холод повредить не мог.                 
Была зима. Мороз. Сугробы. 
И жар от губ своей зазнобы.                 
Такие раньше зимы были,
Все дамы муфточки носили.

   Как всегда, был сказочный заснеженный вертеп, изливающий потоки любви и света на всех проходящих мимо горожан, был запах елок нарядного храма, были трогательные поздравления батюшки на исповеди, было венчающее предпраздничный трепет Причастие. А дома Любящий Отец приготовил мне чулочки и сапожки с  заветными желанными сюрпризами. Я вынимала их один за другим, - и не могла остановиться, поражаясь и восхищаясь их разнообразием.
Так я получила вас, дорогие талантливые, чистые, вдумчивые, доброжелательные, летающие омильчане. Очень хочется быть похожей на вас. Мне это просто необходимо. Вот так  Рождество 2014 года вошло в мой дом.

Жизнь по кругу: то медлит, то рвётся,
То задержится, то встрепенётся.
Словно скромница, тайну скрывает,
То обманет, то всё обещает.
И  не знает, беглянка, покоя:
Манит грёзами, щедрой рукою.
Ты за ней, а она – ускользает,
И с годами всё тает, всё тает...

В небе античного мира
Мистерия звёздных систем…
Золото, Ладан и Смирну
Везут мудрецы в Вифлеем.

Это Святые Подарки
Тому, Кто народы спасёт.
Новой Звездою сверх яркой
Античный прожжён небосвод…

Светит Звезда величаво
И благостны лица волхвов.
Царствие, Сила и Слава –
- Вот сущность Святых их Даров.

Ныне пошлым искусством, как градом
Выбивает посевы, шутя.
И бредет обреченное стадо
Под кнутом толстосума-вождя.
…Фотографии – снимки немые,
Сколько можете вы рассказать,
Про былые годины лихие,
Как калечили Родину-мать.
Вы замараны, но не забыты
Средь истлевших архивных бумаг.
Не искусством, а лагерным бытом
Выжигал не склонившихся враг.
Невзирая на жанры и стили,
На Саврасовых и Куприных,
Топором по лицу со всей силы
Бил радетель порядков иных,
В грош не ставящий «лишние» жизни,
На предсмертные муки дивясь.
Втрое были ему ненавистны
Те, кто с Горним поддерживал связь,
Кто молитвой, постом растревожил
Груды черствости, россыпи лжи,
Кто ушел из себя, как из кожи,
Как из логова – в марево ржи.
…Подложив нам цветные ледышки,
Смотрит время, как дело идет,

Сидя у окна автобуса, врач-интерн Нина Сергеевна Н., которую старшие коллеги чаще называли просто Ниной, смотрела на тянувшуюся вдоль дороги равнину, поросшую редким сосняком вперемешку с чахлыми елочками. Унылая картина! А ведь когда-то здесь простирались леса — непроходимые, величественные леса, которыми издавна славилась Михайловская область. «На Севере — доска, тоска и треска» — вспомнилась Нине знакомая с детских лет поговорка про ее родной край. Треску выловили, леса вырубили. Что осталось? Только пустошь — безжизненная пустошь…безлюдная пустыня… Нет, все-таки не безлюдная. Ведь где-то здесь находится деревня со странным названием Хонга, куда едет Нина…

—  Это Вы спрашивали, когда будет Хонга? — раздалось у нее за спиной. — Да вот же она!

"Кто вольный? Воли нет и у ворья,
  И дaже у рaсстриг - спроси рaсстригу!
  Тaк через что же вольным стaну я?"
"Кaк через что? А через букву, книгу…"
Евгений Александрович Евтушенко
«Ивановские ситцы», 1976 г.

Осыпает белым просом по дорогам, по полям
Счёт ведёт хозяйка Осень и цыплятам, и кулям.
Эх, ямщицкое веселье! Ну погодку Бог послал…
А в горах Венесуэлы люди ездят на ослах…

Он – бог марионеток, режиссёр
их невзаправдашних тряпичных судеб;
плетётся жизни кукольной узор
из зазеркалья человечьей сути.
Коварство Коломбины, плач Пьеро,
«ха–ха» Петрушки и Арапа хамство –
знакомо миру, словно мир, старо…
Но искони, с завидным постоянством,
проворно, хитроумно и легко,
с неограниченной ничем свободой,
театрик ловкой водится рукой –
живущим в каждом
                            «эго» - кукловодом.

Ты стоишь между миром и мною,
Защищая меня и храня,
Светом вытканной крепкой стеною
Из надежды, любви и огня.

Ты вдыхаешь в себя ураганы,
Оставляя мне утренний бриз.
Ты врачуешь смертельные раны,
Ты за мною бросаешься вниз.

За некрашеным столом
Бог сидит в пол оборота,
Терпеливо ждет кого-то,
На доске чертит гвоздем.

Остывает самовар,
Пар под потолок струится.
Кошке мышь во сне приснится,
Пауку в окне - комар.

Будет ноша по плечам,
Будет каждому немного.
Будет путнику дорога,
Мир - натруженным рукам.

О Святой Земле я не смела мечтать. Просто знала, что недостойна. И сейчас знаю. Да и 50 тысяч рублей – для меня астрономическая сумма. Но Щедрый и Многомилостивый Господь исполняет «во благих желание твое» (псалом 102) даже, когда ты сам его не осознаешь и не видишь в глубине своего сердца.

В феврале с отдыха в Египте вернулись моя крестница с мужем и передали мне Крест, с которым ими во время поездки в Иерусалим был пройден Путь Скорби Господа нашего Иисуса Христа.  Тут я посмела возмечтать, позвонила батюшке и решительно попросила его молиться, чтобы мне поехать на Святую Землю.

Чутко охраняя статус-кво,
И не зная берега иного,
Говорим мы часто: «Рождество»,
Забывая добавлять: «Христово».
Нам за ту стыдливость – в сердце кол!
Ведь для нас все то, что вечно – лживо.
Зверю по нутру богатый стол,
Своенравье, сласти и нажива.
Что нам купола, колокола,
Исповедь, Причастье и Крещенье?
От соблазнов пышного стола
Далеки пощенье и прощенье.
Искони напоминая всем
Водяных, русалок или леших,
Мы забыли, кто мы и зачем –
Нас учили в школах КГБшных.
«Леший», брат мой, вытолкни взашей
Все безумье мыслей, чувств, проделок.
Что традиций может быть верней,
С бесами не поощрявших сделок?
Накануне всенощной молясь
Покаянно, истово, рисково,

Рождение, смерть – это близко и рядом,
ты даже не знаешь, каким таким взглядом,
какою такою  коснулось “рукой”
всего, что и стало земною рекой,
всего, что в себе неизвестность таит,
и  длится, и тянется  долгая  нить,
связуя события лет и  времен,
и слышатся тихий таинственный звон
и пение ангелов, помнится хлев,
сиявший,  и Сына приять не успев;
и помнятся всеми звезда и  дары,
и место, где  робко стояли волхвы,
и света потоки, что сверху  лились:
вещала победу  над смертию жизнь!