Необъяснимо, ниоткуда,
Когда устав от скукоты
Обычных дней, желалось чуда,
Февральским чудом стала – ты!
С последним, может, снегопадом,
Что скрыл дороги, город, лес,
Твой образ был со мною рядом,
А говорили – нет чудес…
Хотелось выбежать из дома,
Скорее, не смотря назад,
С тобой. Кружиться до истомы,
Под белый этот снегопад…
И чтобы мне тут ни твердили:
Неисправимый, мол, чудак,
Я видел, как глаза любили,
Неповторимо, просто так…
2011
Луч снимает с неба ночи бремя,
Птицы вновь заводят разговор.
В дом крадется, чтоб похитить время,
Суета - коварный, дерзкий вор.
Встали утром и не помолились,
Собрались поспешно и ушли.
С ангельскою музыкой простились,
Чтобы слушать громкий шум земли.
Ум и сердце мы не освящали
Мыслями о вечной красоте,
Целый день наш разум посещали
Помыслы о злате и еде.
Много слов ненужных говорили,
Гневались на ближних без причин,
Мимо нищих молча проходили,
Безразличьем души омрачив.
Незаметно вечер задымился
Редкими кострами наших грез,
И усталый взор остановился
На дрожащих листиках берез.
Ветер пробежал по струнам скрипки,
Заиграл мелодию любви.
Птицы с радостным, победным криком
Суету из дома унесли.
19.10.2011 г.
- Привет, с праздником!
- С праздником…
- Ну не беги ты, я не кусаюсь. Ты, вот я вижу, из храма – в платочке и юбке. Я тоже в храм хожу...
- Хорошо...
- Ничего, что я на ты?
- А мы знакомы?
- Уже да, я – Дмитрий.
- Дмитрий-воин?
- Воин!
- Света.
- Наверное, преподобная?
- Нет, мученица.
- Давай сумку донесу. Да не бойся... Вот… молодец… Что там у тебя?
- Овощи. Я на рынок ходила. Кабачков брату купила.
- У тебя брат есть?
- Да, старший
- (задумчиво) аааа.
- Сережей зовут.
- Ладно! А у меня нет никого.
- Жалко.
- Почему жалко? По-моему – ничего.
Некоторое время идут молча.
Он прожил 37 лет. Большую часть своей короткой жизни был нищим, голодным, замерзающим бродягой. Из Франции пешком и без денег уходил в Италию, Германию, Бельгию. Перешёл через снежные Альпы. А умирая, просил сестру только об одном: купить ему билет в Эфиопию.
Стихи, которые он написал в возрасте с 15 до 19 лет, спровоцировали появление символизма и отчасти футуризма. Жар юности заставлял его бежать, искать, создавать и разрушать с немыслимой стремительностью. Он схватил парящую в облаках поэзию романтизма за шкирку. Стащил с неё тесный корсет рифм и размеров. Вымазал её пеплом земли, а затем… в 17 лет Рембо поставил себе задачу стать
ЧАЙНИК
Чайник,
чайник,
Чашек
начальник,
Поскорее
наливай
Ароматный
сладкий чай!
ЛОЖКА, ВИЛКА, НОЖ
Кашу, суп
едим мы ложкой,
Вилкой
кушаем картошку.
А когда мы
подрастем,
Будем кушать
и с ножом!
КАСТРЮЛЯ
- На кухне я – главнее всех, -
Кастрюля проворчала,
- Любого кушанья успех
Берет с меня начало.
Никак не может без меня
Ни суп, ни плов свариться,
Сготовлю каши на три дня
И вскипячу водицы.
— Кто это проснулся? Солнышко наше ясное! Глазки светлые открылись! Золотце наше дорогое! Девочка моя нежная! —
Я слышу голос, который завораживает своей теплотой, окутывает волшебной нежностью. Я слышу и даю понять, что хочу находиться под покрывалом этого чудного переплетения слов всегда, поэтому громко и настойчиво заявляю:
— Уа…,Уа… Уа…!!!
— С добрым утром солнышко наше родное! С добрым утром глазки наши светлые! Вот и настал день, когда мы все вместе. Посмотри как красиво вокруг, какое яркое доброе солнышко нам светит!
Я ощущаю всем своим тельцем тепло исходящее от рук, пеленающих меня. Я жмурю свои глазки от добрых веселых лучиков, летящих из наполненных счастьем твоих глаз. Я млею от доброты окружающей меня. Я хочу, чтобы так было всегда, и поэтому ещё громче говорю об этом:
— Уа…,Уа… Уа…!!!
Роман «Ощущение конца» (The Sense of an Ending) знаменитого британского писателя Джулиана Барнса (Julian Barnes) получил Букеровскую премию за 2011 год.
Книги Барнса трижды попадали в
«Ощущение конца» рассказывает о судьбах четверых школьных друзей, клянущихся в вечной дружбе, теряющихся по жизни и снова встречающихся. В центре сюжета один из друзей — Тони Уэбстер, на определенном жизненном этапе начинающий рефлексировать по поводу прошлого. Британские критики называют роман и драмой и психологическим триллером.
«Дух дышит, где хочет…» (Ев. от Иоанна 3, 8)
Откуда ты веешь, не скованный временем,
И чаще — порою ночной?
Ни адреса нету, без роду и племени,
Нездешний и всё же родной!
Незримо коснёшься — душа снова белая,
Как вишня в апреле цветёт.
Оставишь на время, ошибок наделаю,
И сердце не сердце, а лёд.
И так год за годом: от лета до осени,
Сквозь зиму и вновь по весне,
Рассветами, днями, ночами несносными,
Рождается небо во мне!
2009–11
Протоиерей Михаил, настоятель одного из многочисленных Никольских храмов столицы, медленно, но верно продвигался к выходу из церкви, мимоходом благословляя прихожан и прихожанок и на ходу беседуя с ними. Вернее, вполуха слушая вопросы, которые они ему задавали, и вполголоса изрекая в ответ: «терпи», «молись», «смиряйся». На основании своего многолетнего духовного опыта отец протоиерей давно уже сделал вывод, что пресловутые «словесные овцы» не намного умнее овец бессловесных. Ведь вопросы, которыми они с завидным постоянством донимают священников, до крайности однотипны. Проще говоря, их всего два. А именно: «как правильно?» и «что делать, если?» Как правильно поститься, как правильно молиться, как правильно повесить дома иконы, как правильно вкушать просфору и святую воду, что делать, если…
Такое впечатление, что все люди во всем мире из окон своих квартир, машин, офисов видят однообразную, одинаковую картину. Дождь. Непрерывный струящийся поток влаги, который выливается из однотонного неба. Серый цвет овладел всей Вселенной. Красные, белые или других цветов машины не вносят в пейзаж дороги разнообразия, радующего глаз. На фоне общей серости, забрызганные грязью, они превратились в грязно — красные, грязно — жёлтые. Несутся, разбрызгивая омерзительные, смешанные с машинным маслом и песком, брызги. Окна домов, припудренные в сухую погоду пылью, покрылись серыми ручейками, стекающими по стёклам и оставляющими после себя неприглядные узоры.
С отцом Симеоном мы познакомились три года назад, в октябре на Аляске. Он только приехал из Платины в Михайловский Скит, я только приехала на остров св. Нила из России. Лучистые глаза из-под очков, абсолютно белая седая борода и словно дыхание юности во взгляде, в жестах, в мимике. Мы подружились.
О.Симеон оказался профессиональным садоводом, выросшим на ферме в полях Центральной Америки. И большим любителем Византийской музыки. «Это — моя любовь — делится со мною о. Симеон. — Я просыпаюсь рано утром до нашего правила и иду на улицу, а если холодно, то в сарай и пою, пою, пою. Мне хочется выучить разные гласы, а как иначе, нежели самому петь? И я пою. Только голос… знаешь, я, наверное, старею немного — голос иногда хрипит. Поэтому надо петь, пока еще могу… это любовь моя, что же делать? Слава Богу!»
I
Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке
Творца! едва
могу произнести
«жила» — единство даты
рожденья и когда ты
в моей горсти
рассыпалась, меня
смущает вычесть
одно из двух количеств
в пределах дня.
Терция времени,
Спетая ангелом вечности,
Неразложима
На смерть и на жизнь.
В это весеннее утро
Вижу, как падают листья,
В эту секунду-иголку
Втянут исполненный век.
Если последняя нота
Слышится прежде первой,
Если еще до рожденья
Свершается человек,
Значит, любовь непреложна,
Значит, любовь совершенна.
Золото полнозвучия
Ангел несет в небеса.
Пыл. Увлеченность. Как редко приходится слышать эти слова. Как редко встречается то и другое в жизни и даже в творчестве. И все же, попроси меня любой писатель назвать самое главное в нем как в писателе, попроси назвать то, что побуждает его придавать материалу ту, а не другую форму и несет его туда, куда он хочет попасть, ответом ему будет: твой пыл, твоя увлеченность.
У каждого из вас свои любимые писатели, у меня свои: Диккенс, Марк Твен, Томас Вулф, Пикок, Бернард Шоу, Мольер, Бен Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон. Поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поп. Художники: Эль Греко, Тинторетто. Композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус (!). Задумайтесь о любом из них, и вы задумаетесь о сильной или слабой, но увлеченности, страсти, жажде. Задумайтесь, например, о Шекспире или Мелвилле, и вы будете думать о ветре, молнии, громе. Все, кого я назвал, творили увлеченно, одни в больших, другие в малых формах, одни на полотнах ограниченных, другие — на безграничных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества, как бы трудно ни бывало временами работать и какими бы недугами ни страдала их частная, скрытая от других жизнь. Подлинно значимое из созданного их душой и руками они передали дальше, нам, и даже теперь, для нас, творения их до предела переполнены звериной силой и интеллектуальной мощью. Ненависть и отчаянье творца, когда он нам о них рассказывает, всегда окрашены
Круглый — без начала и конца,
как вечность.
Он висит бубликом
и искушает неискушённых.
Бублик мало интересен,
но если посмотреть на другого
через дырку от бублика,
можно увидеть неожиданное:
гримасу без оснований и оправданий
или улыбку
без причины и цели —
глупую,
открытую,
смешную.
Бублик сам похож на улыбку —
удивлённую,
застывшую в изумлении.
Ноль похож на скушанный бублик.
Он — точка исчезновения,
опустошения,
невозвращения.
Или же — точка преображения,
начало отсчёта.
Я вам не верю, господа…
Голосовать? Чтоб «как всегда?»
Погода дрянь и хрень в душе,
Глазеет наглая звезда
В окно. Читаю Бомарше,
«Женитьбу…». Завтра – никуда.
Кого-то жаль, кого-то нет,
Я сам не ангел – не секрет.
И каждый день чего-то жду:
Погоды, чуда, новых бед?
Молчу с другими наряду,
Ночной мечтатель. Книгоед.
2011
Облака низко, похолодало. Горечь в горле. Что это за работа такая — ожидание?
Жду звонков и писем, будто без них и горы не горы, и сама себе не в радость.
С Лешиными девочками — четырнадцатилетней дочкой Ксюшей и двадцатитрехлетней племянницей Аней вместе ждем волшебную машину «Почта». Между нами разницы никакой.
Может, это общая женская болезнь? Или общая человеческая? Не проходит с возрастом…
Ожидание — это не приказ небесам. Это вслушивание или впитывание.
Сидишь под сосной и слушаешь письма.
Если я навязываю свой план тонкой ткани жизни, если на ее прозрачной бумаге черчу тупым карандашом, — она рвется.
Смирение — это доверчивый взгляд на тонкий китайский веер. Только подставляй глаза, распахивай зрачки. Пусть узор отпечатается на сетчатке. Глаза пьют, если ты смирен.
Но если сосуд твоей души полон радостью, ты сам становишься источником, ты сам рождаешь волшебные краски радуг.
Дом был старый и как вдовец неухоженный. Краска на крыльце потрескалась, дешевые кружева занавесок на окнах засалились, ступени скрипели и вздрагивали. Внутри горела тусклая лампа, и русская печь стояла, безжизненно открыв свой рот, в котором теперь вместо дров хранилась грязная посуда. Пахло кошками и чем-то кислым.
Хозяин на кухне угощал нас индийским чаем, заваренным прямо в кружках, и яблочным вареньем из водочных рюмок — другой чистой тары в доме не оказалось. Он сидел напротив нас и сам походил на свой дом — старый, засаленный, перекошенный болезнью человек. Только глаза светятся как-то тихо и радостно.
— У нас деревня старинная. Здесь раньше усадьба была — сама графиня Ягужинская её основала. Там у озера сохранилась графская аллея. Я вам потом покажу. И церковь семнадцатого века — стиль нарышкинский барокко — такой вы больше нигде не встретите. А вот она — на фотокарточке моей.
Дождик бьёт по веточке,
Маленькая девочка у окна сидит.
Девочка грустит.
Девочка лет семи, с обмотанным вокруг горла тёплым шарфом, сидела у окна и смотрела на площадку перед домом. На скрипучей от ломкого талого наста земле, которая покрывала пространство двора стояла молодая женщина, одетая в старенький мужской плащ. Она вешала для просушки постиранное бельё. Обута она была в резиновые сапоги которыми передвигала таз по ломкой корочке льда. От её движений тонкий ледок со звонким треском ломался, тут же превращаясь в воду. Талая вода, смешиваясь с вязкой землёй, становилась скользкой грязной жижей.
Весна. По утрам ещё морозно, но не настолько, чтобы покрыть плотной коркой льда уже тёплую землю, из которой через некоторое время, появится весёлая зелёная травка.
Дни короче стали,
Мишка лег в берлогу,
Птицы улетают
В дальнюю дорогу.
Запасла грибочков
Белочка-хозяйка,
К первому снежочку
Белым станет зайка.
Урожай собрали –
Отдохнут поля,
Поредели дали,
Голая земля…
Солнце еле-еле
Греет, даже днем,
Листья полетели
Золотым дождем.
Их срывает с веток
Ветер-листодер,
Стелет разноцветный
Праздничный ковер.
А на небе – Дева
Свой честной Покров,
Осеняя Землю,
Простирает вновь.
