Омилия

И снова рвут его платье —
рвут, как прежде,
не ведая, что творят.
Словно смысл их в том,
чтобы целое разрывать на части.
И что потом делать с этим рваньём?
Кому оно нужно?
Никому!
И всё-таки рвут, рвут целое,
словно получают радость от этого.
Кто не умеет сшивать лоскуты
и штопать дыры,
тот рвёт платье на лоскуты,
чтобы потом плакать над ним.
А что ещё остаётся тем,
кто плакать над собой не может?

Колыбельная

Звёзды спят, и тихо-тихо
Ветер шелестит листвой.
С оленёнком олениха
Спят под старою сосной.

И у пальм, в стране далёкой
Долговязый спит жираф.
Мышь сопит в норе глубокой,
В лапке зёрнышко зажав.

Дремлют зайчик и лошадка,
Сонно шелестит камыш.
Все уснули сладко-сладко,
Ты один ещё не спишь.

Ангел радостно, не строго,
Тихо смотрит. Кротко ждёт.
Он твою молитву к Богу
Ночью звёздной понесёт.

И расскажет, не скрывая,
Обо всём, тебя любя.
Спи, малыш, душа святая.
Бог благословит тебя!

На санках

Санки с горки мчатся сами.
Все быстрее я лечу,
Потому что вверх ногами,
В снег лицом упасть хочу!

Мистер Воробей

В классе тихо. Только Миша
На доске примеры пишет.

Мистер Воробей летит,
С удивлением глядит:

«Кто шуршит, как озорник:
Шур-шур-шур, шик-шик-шик?»

«Мел, о мистер Воробей!»
«Вот не знал, что у людей

В многозвучье осенних рапсодий
Средь дождливых и солнечных тем
Есть одна из прекрасных мелодий –
Восхитительный бал хризантем!

В предвкушении чуда природы
Я вступила в заветный предел…
И в бурлящем потоке народа
Странный трепет душой овладел.

(разговор о книгах, о медицине и не только о них)

Известна забавная история о том, как двум людям показали фотографию человека, предварительно отрекомендовав его одному — как героя, другому — как бандита. И они сразу же принялись искать в его лице кто — признаки мужества и благородства, кто — злобы и жестокости. И, разумеется, нашли их. Однако человек, изображение которого им показали, на самом деле не был ни героем, ни негодяем. Таким его только увидели люди, поверившие в то, что им рассказали о нем. Но, в зависимости от этого, насколько различным было их мнение о внешности одного и того же человека!

А и в самом деле, удивительно, насколько противоположно разные люди подчас воспринимают одно и то же. Например, свое детство.

Осень-Печальница плачет дождём,
Слёзы роняет на жёлтые листья.
Грозди калины пылают огнём.
Сумерки, вечер, темнеет так быстро…
Свежим потоком ворвался в окно
Воздух осенний – пахучий и пряный.
Тихое счастье… Какое оно
В месяц дождей и прохлады желанной?

Выйду я в сад, полной грудью вберу
Запах, похожий на ладан Афонский.
Мокрую лавку под клёном протру,
Влагу смахну с каждой узкой полоски.
Сяду на лавочку, шарф простелив,
Зонтик шатром над собою раскрою.
Дождь барабанит знакомый мотив,
Клён-дирижёр машет веткой-рукою.

Улетели птицы на восток,
Заиграла осень серенаду,
И последний сорванный листок
Окунулся в зыбкую прохладу.

Потемнела мудрая земля,
Обливаясь горькими слезами.
Шелестит листок календаря,
Словно время рвётся под ногами.

Спрятал небо северный туман -
Серебрится дымкой на рассвете.
Прячет осень прошлого изъян
На затёртом памятью портрете.

Унесли ветра обрывки фраз,
Горизонт сердито багровеет...
Безотрадный взгляд уставших глаз
Любящее сердце отогреет.
 

Это произошло давным-давно, когда деревья ещё разговаривали с человеком, и человек понимал их.

Каждый день человек приходил в лес. Деревья склоняли свои кудрявые головы и говорили ему: «Здравствуй!», а он поднимал своё лицо к небу и здоровался с ними в ответ. Чтобы занять его, они шептали ему самые интересные истории, которые рассказывал им ветер. Они дарили ему свои плоды, когда он был голоден, и прятали его в своих густых кронах от холодного дождя и жаркого зноя. Они ласково утешали его, если он печалился. А когда он приходил счастливым, они ликовали вместе с ним.

Человек любил деревья и чем больше он их любил, тем красивее они становились.

Однажды утром он пришёл в лес, а все деревья стоят в золотых одеждах.

«Как вы прекрасны!» — воскликнул он.

«Для тебя мы надели эти наряды — чтобы ты радовался, глядя на нас», — сказали они ему.

А нам лежать с тобой, мой друг, на площади,
Пусть омывает осень нас дождем...
А мы с тобою, друг, плохие спорщики...
Давай, от жизни вместе мы уйдем.

Давай, уйдем с тобой в страну волшебную,
Туда, где все окутано добром;
Где за закатами и за рассветами
Вся жизнь земная станет только сном.

     Солнышко светило, улыбаясь каждым лучом.  Листья на деревьях неподвижно загорали, подставив свету спинки. В воздухе разливалась ленивая дремота. Муся лежала на травке и глядела в небо, заслонившись лапкой от ярких лучей.

     Небо было тёмно-голубым, а облака - белоснежными, словно зимние сугробы. Каждое облако медленно плавала в вышине, постепенно меняя форму. Все они были такими разными и такими необычными! Вот облако-цветок, даже с чем-то вроде стебелька и листочка сбоку. А вон там - птица. Открыла огромный клюв - сейчас ка-ак закричит!

     А это что? Муся посмотрела налево. Из-за вершин деревьев появился всадник на ослепительно-белом коне. А может, на единороге? Он держал в руке копьё, а конь, распустив по ветру хвост и гриву, грациозно приподнял облачное копыто. Муся восхищённо смотрела во все глаза. Казалось, прекрасный рыцарь охраняет лес от всяческих бед.

Когда-то был на свете город, где люди не умели улыбаться. То ли они такими рождались, то ли разучились улыбаться из-за каких-то бед и напастей — сейчас это уже не объяснит никто. Но, как бы то ни было, существовал где-то город, жители которого не умели улыбаться. Если не наяву существовал, так в сказке.

Однажды откуда-то пришел в этот город добрый чудак. Пришел и стал учить людей улыбаться. Вот что он им говорил:

— Научиться улыбаться непросто. Ведь настоящая улыбка не может быть злой, коварной, лицемерной. Настоящая улыбка- только улыбка добрая.

… Апрельский рассвет робко проступал через полупрозрачную утреннюю дымку – не то туман, не то действительно дым от горевших домов – в трёх километрах на западе чадил пожарищами осаждённый Кёнигсберг, над которым после налёта авиации всю ночь полыхало яркое оранжевое зарево. Ночь однако была относительно спокойной, почти без стрельбы, если не считать редких пулемётных очередей, доносившихся со стороны города-крепости.
Татьяна знала, что обычно такие тихие ночи бывают накануне больших наступлений. В течение последней недели по дороге, у которой стоял фольварк*, где разместился прифронтовой госпиталь, непрерывно двигались тягачи с тяжёлыми артиллерийскими орудиями, грузовики со снарядами, вереницы танков, «катюш» и колонны солдат. Судя по всему, готовился решительный штурм Кёнигсберга, и вся эта мощь должна была обрушиться на головы тех, кто укрылся за стенами, казалось неприступных каменных фортов. Разлившаяся предрассветная тишина напоминала тишину перед грозой.
Татьяна подошла к цистерне с водой и наполнила чайник. Из дома неторопливо вышел главный хирург – майор Трофимов, заметив её, он негромко произнёс:

Бедна страна — деревни пУсты,
Проселки сгинули в кустах,
Сухой подлесок редко хрустнет,
Забор трухлявый точно прах.

Завоет старая собака,
Такой тоской наполнив лай!
От перекошенного знака
Взметнутся кисти птичьих стай.

Исхожен мир — прохладна вера,
Играет медленный фокстрот,
Дорога, родину измерив,
Бежит опять за поворот.

Года два назад мне пришлось побывать проездом в районном городке Т. Автобус, который шел до того села, куда я добиралась, только что уехал, а другой должен был идти только через три часа. Поэтому, чтобы скоротать время, я решила осмотреть городок. Он оказался таким маленьким, что за час я обошла его почти весь, не встретив ничего особо примечательного. Множество частных ларьков, несколько магазинов винно-водочных изделий, старое деревянное здание школы да выкрашенная серебряной краской гипсовая статуя Ленина посреди безлюдной площади — вот, пожалуй, и все тамошние достопримечательности, которые попались мне на глаза. Я уже дошла до самой окраины городка, когда впереди вдруг завиднелся церковный крест. Разумеется, мне захотелось рассмотреть местный храм поближе, и я направилась к нему.

Иду, вслепую, в тишине,
Глаза сверкают напряженьем,
Бормочет что-то дождь во сне,
И испарилось воскресенье.

Гуляют лужи в темноте –
Подошвы лижут и штанины,
И где-то там, на полотне,
Рисуют шпалы паутину.

Ещё по освящению воды
Не собраны советские гранаты —
Не фрукты, а кровавые плоды,
В самих себе хранящие расплату.

Взорвалась медь.
А мы в ворота — сталь.
В страстях кипеть
Чей дух уже устал?

Проходит осень... вновь болят суставы...
И мысль тоскою вновь обволоклась.
Грущу тихонько... нет на грусть управы.
Эх, разгулялась... растревожив всласть...

И открываю вновь твою страницу,
И погружаюсь снова в мир стихов,
Ив ритме вальса вновь строфа кружится,
Я их читать без устали готов.

Стихами мы сближаем растоянья.
С волнением глядя на монитор,
Беседу мы ведем с тобой молчаньем...
Но как приятен этот разговор.

И лишь шуршат, шуршат по кнопкам пальцы,
И грусти нет, и боль давно прошла...
За доброю беседой двух скитальцев,
Забыты мысли все... отложены дела...

Ты знаешь как болит душа? —
Клокочет кровь и рвутся нервы,
Беззвучно плачет, чуть дыша,
И криком тает во вселенной.

Чтобы познать такую боль
И слышать смерти приближенье,
Не быть обманутым толпой,
Увидеть сути отраженье —

Отдай всё прошлое, порви,
Оставь безумие и к Богу
Взывай о помощи, проси
Свой крест и крестную дорогу.

Тогда поймёшь живую боль,
Желая с нею породниться —
Христос пожертвовал собой,
Чтоб с Богом нам соединиться.

   Отношение Ф.М.Достоевского к китайцам было неоднозначным. С одной стороны, он восхищался упорядоченностью их жизненного уклада, их собранностью, чего не хватало и не хватает русскому человеку, подверженному влиянию бурных душевных стихий. С другой стороны, гордился, что его народ остаётся непознаваемым для всего мира, а китайскую предсказуемость считал, наоборот, недостатком, о чём мы узнаём из публицистики Достоевского и восстанавливаем по отдельным упоминаниям обо всём китайском в его текстах. Во введении к своему «Ряду статей о русской литературе» в 1861 году он пишет: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих. Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту и даже, может быть, еще очень долго в будущем» [1, т.11, с.12].