Свет Твоих страниц

Только бы свет Твоих дивных страниц не погас,
Да сохранил меня, грешную, Твой херувим…
Как терпеливо Ты свет возжигаешь для нас,
Чтобы согрелись сердцами люди над ним.
Как одинока свеча возле царственных врат,
Это пришла я к Тебе, чтобы стать мне иной,
Только б женою Лота не оглянуться назад,
Не замереть от сомненья, как столб соляной.
Будем читать мы молитву за третий час,
— Верую! — храмом полупустым пропоём,
Только бы свет Твоих дивных страниц не погас,
В сердце мятущемся, в сердце усталом моём!
 

Пусть на сонном маршруте...

Пусть на сонном маршруте особых предвестников нет,
Времена парусами уныло повисли на реях —
Я мечтаю доплыть

до черты, за которой рассвет

Вспыхнет новым светилом, и тёмное сердце прозреет.

Там усталый апостол достанет из волн свой улов,
Серебристые рыбы блеснут одесную-ошую;
Но тогда надо мною исполнится истинность слов,
И отверстое небо вовек ни о чём не спрошу я.

Хлебозоры

Ночь. Цикады звенят в травяной кузне.
Облепили столбы фонарей совки.
Чёрной глыбой вдали, горизонт сузив,
Выпирают на юг из земли сопки.

В тёмных пихтах тревожно кричат жёлны.
Разорвав в небесах полотно в клочья,
Загорится просвет молодым жёлтым,
Будто солнце оттуда встаёт ночью.

Ве и бабочка

Что за чудо, что за зверь
прилетел и сел на дверь?

Крылья бабочка раскрыла,
Вене голову вскружила

неизвестной красотой:
Ве за ней, как за мечтой

носится, летит сквозь травы —
нет на Венечку управы.

Ах, чудесная нептица,
дай тобою насладиться!

Веня бабочкой бы стал,
если б завтрак не настал.

Ве играет

Дай чуть-чуть укушу —
понарошку,
я собака-кусака немножко.

И собака-играка: как кошка,
я катаю по полу картошку,
мяч гоняю, как мышку
и фишку;
размотаю клубочка излишки.

Синий гусь сильный кусь
не стерпел:
разорвался и прочь улетел.
Мышь порвалась, разорван и лось.
Зашивать все игрушки пришлось.

Будка треснула, словно бокал,
хоть её я совсем не кусал,
лишь охотился в будке своей
на игрушечных разных зверей.

На ладони мира упала роса...

На ладони мира упала роса,
Словно выплеснув море
в не-вечность,
И как детские птиц звучат голоса,
Капли волн разлетелись
картечью.

Невозвратность для юности —
шаг вперед,
Боль — привычка в чужой квартире,
И спасает от пошлости огород,
Мир в прицеле лежит
теле тира.

Суеверно я «чур» говорю опять,
Ветер сегодня силен и плачет,
Подоконник гремит и мешает спать
В доме на уличе вечных стачек.

У жестокости мира изъят предел,
У толпы одинокой всё дружно:
И кусают и кушают между дел,
Точно так на земле
жить и нужно

ДомМой

Нельзя быть прежним, если тебя убили

Никак не хочет петь моя гитара. Я говорю ей: спой ну хоть что-нибудь, хоть про небеса, хоть про чудеса, хоть про мир, хоть про войну, хоть про юность, про седину... Нет. Н е п о ё т. Молчит. А по ночам слышу иногда — нотка какая-то так тихо-тихо вдруг упадёт и закатится куда-то безнадёжно... Слезинка музыкальная... Стоит моя красавица в углу, сияньем лаковым — ласковым переливается и притронуться к себе не велит...

А Тишина, подружка моя старинная, наоборот, покоя не даёт, шуршит у меня со всех сторон.

Сколько раз я её просил: ну, хоть одну ночь — побудь собой, хоть на одно ухо помолчи! Что ты меня всё печалью своей изводишь! А она мне в ответ: «Это не моя печаль, ты же знаешь... НЕБО плачет... Измокла я вся... Холодно мне...»

И ведь не поспоришь с ней! Тишина теперь другая стала и мир стал другим. Что произошло, почему так случилось? Что изменилось в трёх измерениях? Их же не стало меньше! Музыка тоже не осиротела — семь ноток при ней всегда неутомительно рядом. И радуга — всегда о семи цветах, ни одного не утеряла. Но мир стал другим...

А Тишина тут как тут и сразу мне — в оба уха: «Мир не стал другим, это ты был другим. И потому не всё видел. Хотя смотрел на всё. Даже пытался во ВСЕЛЕННУЮ заглянуть... Но мир, тот, который и вправду другой, ты видеть не мог. Мир, который — ВОЙНА...»

Я теперь совсем потерялся — это что же получается — я стал видеть то, чего не видел раньше? То есть стал видеть больше? Но тогда почему я не могу обнаружить тех привычных и ранее видимых координат? В какую сторону смотреть мне теперь, чтобы найти свой дом... Мне кажется даже, что я уже перестаю понимать — что́ это такое. Это место или состояние? На память вдруг пришла поговорка: Покажи мне свой дом и я скажу тебе кто́ ты... Да! Именно! Очень это мне теперь нужно! Хоть кто-нибудь — покажите мне мой дом! Чтобы я понял кто́ я теперь.

Ве и ветер

Ветер воет, ветер ноет,
дождик Венин хвостик моет.
— Гав-гав-гав, — кричит Ве тучам, —
вы огромны и летучи,
прочь летите поскорей!
Дождь, на хвостик мой не лей!

Ветер Веню напугал,
Ве сказал на ветер «Гав!».
Ветер вроде злился очень,
волком выл, но между прочим
Вене ушки щекотал,
в догонялки с Ве играл.

Реквием по гражданке Диссертации 3

Утопая в глубоком кресле, обитом коричневой искусственной кожей, Максим Окулов наблюдал за дамой лет семидесяти с черными усиками на верхней губе. Полный торс дамы был затянут в старомодное темно-синее шерстяное платье с пышным воротником из вологодского кружева и костяной брошью в виде розы у ворота. Впрочем, от наблюдательного взгляда следователя не укрылось то, что кружевной воротник пожелтел от времени и в одном месте был подштопан, а стебель костяной розы пересекала тонкая коричневая полоска засохшего клея. Но, несмотря на эти досадные и малозаметные мелочи, дама смотрелась величественно, как древнеегипетская пирамида. Сходство с пирамидой довершалось тем, что ее монументальный торс венчался маленькой головкой с седыми волосами, гладко зачесанными назад и собранными на самой макушке в крохотный пучок. Такова была Гертруда Кимовна Людогорская, коммунистка в третьем поколении, бывший доцент кафедры истории КПСС, ныне председатель совета ветеранов Михайловского медицинского института.

Брат Фридрих

То, что нас не убивает, делает нас сильней.
Помнится эта цитата, чуть ли не с юных дней.

Помнится, ненавидим ли, любим ли — всякий раз
Что-то да обязательно не убивает нас.

Может, везет нам. Но снова в черные наши дни
Помнится помощь молитвы: Господи, сохрани! 

Помнится, если сумеем выдержать белый свет,
Станем чуть-чуть сильнее непредсказуемых бед.

Сильными мы становимся. Только какой расчёт?!
То, что не убивает, однажды всё же убьёт.

Ты — на взлете…

Ты — на взлете, если бы не отстрел. 
Стал мишенью. Нежно дрожит прицел. 
Выстрел грянул. Пуля ушла в песок. 
Шанс остался. Крылья вперед. Бросок. 

Ты — на взлете. Крылья твои — металл. 
Усмехнулся. Бисер ты зря метал. 
Ноет сердце. Было бы перед кем. 
Ты — на взлете. От восхищенья — нем. 

Нет, не сказка. Звук на востоке встал 
Вместе с шаром, огненным как пожар. 
Слово — жемчуг. Пламя его — коралл. 
Песня в небе — лучший на свете дар. 

Монах

Он живёт так легко,
Что не веришь подчас
Ни себе, ничему, никому.
Он глядит широко,
Словно мир первый раз
Весь открылся ему одному.

Даже зависть берёт.
В упоительных снах
Я не видел счастливей лица.
Не идёт, а плывёт
Этот старый монах,
Будто понял всю жизнь до конца.

Страницы