Омилия

Подобно тому, как В.И. Ленин призывал рабочую партию помянуть Герцена «не ради обывательского славословия», но для уяснения своих задач, так и нам следует помянуть русского писателя и патриота с целью уяснения себе самих себя. Такая цель, несомненно, окажется достойной памяти Герцена.

А.И. Герцен — фигура чрезвычайно интересная для нашего современника. С одной стороны, его биография — это настоящий Клондайк для жёлтой прессы, для журналов типа «Караван историй» и телепередач вроде «Женский взгляд». С какими придыханиями могла бы рассказать Оксана Пушкина о судьбе Натальи Захарьиной, жены Герцена! Мало того, что Захарьина доводилась ему двоюродной сестрой, и вся семья была категорически против их брака. А тут ещё увоз невесты, тайное венчание. А позже — уже в эмиграции — роман Натальи с немецким поэтом Георгом Гервегом и странное сожительство семейств Герценов и Гервегов под одним кровом, в доме, именовавшимся «Гнездо близнецов».

Двух голубей встречаю на пути,
Они воркуют мне навстречу
На птичьем и простом наречье,
И не дают, как будто мне пройти.

Наверное, тревожит что-то вас, —
Откройте мне сердца и души,
Я отпускник и вас послушать
Могу, найдя приветные слова…

Остались две недели позади,
А голуби вослед мне смотрят,
Пернатый взгляд теплом их соткан…
Двух Ангелов встречал я на пути.

Из лазурной небесной капели
Васильковое соткано поле.
Там, в далёкой святой колыбели
Тишина в бесконечном просторе.

Чуть колышится синее поле,
Глубиною своей обнимает.
Это чудное дольнее море
Замирает и вновь оживает.

Дождь нахлынет, вечерние грозы
Расплескают цветущее море,
Словно радости поздние слёзы
Раздаёт васильковое поле...

Жаркий август смыт дождём акаций,
Лето унеслось за горизонт,
И, сменив тональность декораций,
Осень декларирует сезон.

Пёстрый водевиль, ненастья драма,
Шорох ниспадающих кулис –
Жизни круговая панорама…
В ней кружит, кружит осенний лист.
 

Из цикла «Дети войны»

Посвящается моим родителям, Виталию Борисовичу и Надежде Дмитриевне

В основу стихотворения положены детские воспоминания моего покойного отца.

Посёлок Троицкий. Окраина Одессы.
Сентябрь. Двенадцатое. Сорок первый год.
Светло и ясно в обозримом поднебесье,
Денёк мой детский лёгким облачком плывёт.

Мне нет пяти ещё. Уже привык к войне я,
Верней, не помню довоенных мирных дней…
Грохочет Юг, в сраженьях Запад пламенеет,
Горячим Север стал от взрывов и огней…

И в летний зной, и в пасмурную стынь,
И в лихолетье, посланное свыше,
На вечной боли попранных святынь
Она, живая - терпит всё и слышит.
Ты – часть её, тобою дорожит,
И раздаёт себя – преумножая.
Чем дальше ты - сильней она кричит,
Её всё чаще в злобе распинают.
Но не прервать связующую нить,
Без горести не обрести пропажу.
Преодолев пустынный путь – любить:
Избравший жизнь - испить достоин чашу.

Тот белый на розовом мотылек,
прозрачные шорохи листьев опять,
предчувствием этим приблизился срок
увидеть, как время раскручено вспять.
Та сила обратная в недрах сердец
и зреет до срока, как рост малыша,
во времени ты как наивный слепец,
до срока в потемках томится душа.
Есть вещи, которых не объяснить,
они как прозрачный платок на ветру,
как белая, тонкая, нежная нить,
связующе держат все на весу.
И все происходит само собой,
законы в сердце живут с рожденья,
и Бог всегда и повсюду с тобой,
и раньше тебя родилось прозренье.

О, таинственный берег заката!
О! Возвышенность пения тон!
Не хочу ни богатства, ни злата,
Лишь бы слышать молитвенный звон.

Лишь бы слышать церковное пение;
Лишь бы с Богом молитву творить.
Наша жизнь не мосты из везения,
А таинственность промысла нить.

Как свеча угасают сомнения.
Толи  сказка, толь явная быль.
Без молитвы любое творение
Превращается в копоть и  пыль.

Зал полон, царь пирует, гордо
Возвысив свой никчемный трон,
Перед гостями славен он.
Сказал... и слово держит твёрдо.

Прекрасен танец Саломии,
В восторге Ирод говорит,
Что и полцарством одарит,
Желанья выполнит любые...

Льётся смехом серебристым
                                      через край
Радость детская  до неба -
                                      прямо в Рай!
Легче воздуха струится

Ты в тоске по вышнему свету
протяни от отчаянья руки,
не вспугни себя сам, где ты
испытаешь и боль, и муки,
добывающие смиренье
из тебя самого, как в роды;
это больше, чем просто терпенье,
это — степень твоей свободы,
это — битва с собою насмерть,
ты в ней будешь — не победитель,
убеждали в обратном часто,
даже любящий нежно родитель,
отстоявший свою несвободу,
говоривший о ней невнятно...
По тому же кровавому броду
нам идти со смиреньем обратно...

Мы живём в не простительной суе,
Чтобы пешкою стать у Ферзя.
Свои души в бумажник, пакуя,
Понимая, что так нельзя.

Осуждаем, грешим, ликуем,
И клянёмся, стуча во грудь;
Зовём Господа к себе всуе,
Забывая премудрую суть...
 

Окно в паутине ветвей,
глухая стена дождя,
вся жизнь — распознанье теней,
живущих внутри у тебя.
Неведенье до поры
отпущено свыше не зря,
прозревший оценит дары,
ни слова не говоря.
В людской суете мольба —
вечно немой монолог,
от самых высот и до дна
готов утешающий слог,
готов припасенный хлеб,
накидка, посох, вода
и тот священный момент,
когда окликнут тебя...

Есть святые, о которых мы читаем, и мало что остается в памяти. Есть святые, подвигом которых мы всегда восхищаемся, но он остается для нас высотой недосягаемой. А есть святые, которые как будто всегда подле нас, и их житие многократно входит в нашу собственную жизнь. Святая равноапостольная Ольга — одна из них.

Всем она удивительна, многим походит на нас. Долго она не знала Христа. Почти всю жизнь прожила язычницей. Люди того времени считали ее «мудрейшей». Кроме этого, она была еще и мужественнейшей и нравственнейшей, но язычницей. Несгибаемая воля, природный ум, целомудренный образ жизни — вот ее краткий портрет. Несомненно, языческого «рая» — ирия, она была достойна еще до Крещения. Однако, перефразируя известные слова, можно сказать так: что для язычника — рай, для христианина — смерть.

Кто не знает пророка Илию? Мне кажется, его знают все, даже атеисты. Однако Ветхий Завет отбрасывает его в такое далекое прошлое, что он становится совершенно недосягаемым для нас. В памяти большинства околоцерковных людей ассоциативный ряд, связанный с этим уникальнейшим человеком, вырождается в две-три ничего не значащих фразы: «Пришел Илья — принес гнилья». «Илья-пророк — косьбе срок». Вот, собственно, и все.

Так кто же он на самом деле, Илия? Он святой. Но святой, который может взять меч и заколоть 450 лжепророков. Он на Небесах, но он не умирал. Он — ветхозаветный праведник, но открывает удивительную новую правду о Боге.

Мотив души —
монетой не звенит;
деньгой бумажной песня —
не шуршит.
Жить ради денег —
Боже упаси!
Ищу любовь,
еси на небеси.
Дарю, беру —
ради любви одной.
Не деньги, но любовь
всегда со мной.

Я иду по судьбе,
Оставляя следы,
И с другими я связан судьбою:
Значит, след мой – в тебе,
Свой оставишь мне ты,
Побратимы следами с тобою.

Травы след не хранят,
И песку – не сберечь,
Уничтожен он будет дождями.
Слово-гнев, слово-яд,
Слово-боль, слово-меч –
Остаются на сердце следами.

След – стогранный алмаз,
Многоликий актёр,
Он невидим и также реален.
Следом – пращуры в нас,
Путь он в «завтра» простёр,
Но ещё след живёт в вертикали.

След, как Логос, как Бог,
Как Спаситель-Христос,
Он во мне и ведёт за собою.
И средь сотен дорог
След мой в Божию врос,
Став навечно моею судьбою.