Человек отменяется?

Шестой технологический уклад, к которому идет человечество, ставит перед нами качественно новые вопросы. И первый из них: «Как остаться человеком в мире технологий, поглощающих и время, и сердце, и всё человеческое?». Вы думаете — это преувеличение? Ничуть! Клайв Стейплз Льюис писал в эссе, название которого мы сделали заголовком этой статьи, что “мир явлений, лишенных объективной оценки, и мир чувств, не поверяемый истиной или ложью, правдой или неправдой, совершенно независимы друг от друга”.

Таковым «миром вне истины» может стать новая технологическая реальность, если ее не оценивать с позиции истины. В понимании этого утверждения может помочь кибернетика. Представим гипотетически некую искусственную киберсистему, «носитель», в которую можно «пересадить» человека. Но останется ли человек, помещенный на новый «носитель», человеком? Или этот искусственный интеллект лишь будет имитировать образ «прототипа»? Ну а теперь, начнем по порядку.

Дождь

Мой сон отступает

И медленно тает,

Как девственный снег.

А утро не хуже,

Подумаешь – лужи,

Дожди  не навек.

 

И день уж зачался,

Но конь не валялся

Ещё у меня.

Беда проворонит,

А счастье догонит

Средь белого дня.

 

Письмом электронным,

Звонком телефонным,

Когда и не ждёшь.

А что до сомнений,

Пустых подозрений,

Так всё это – ложь.

 

И кто-то средь лета

За капелькой света

Из окон следя,

Шепнёт моё имя

Губами сухими

Под песню дождя.

2015

Плачет верба

Я не помню начала,
Что откуда взялось.
Совесть тоже молчала,
Так у нас повелось.

Приласкаешь удачу —
Ускользнёт, как змея.
Я об этом не плачу,
Плачет верба моя...

Жаль растраченной силы,
Только встал на крыло.
Но чутьё изменило,
Не туда занесло.

Распрямишься немного,
И опять: «Уходи!»,
Уходить? Ради Бога!
Значит, всё впереди.

Соблазн

Сижу у старого пруда.
Я часто прихожу сюда,
Какой-то силою влекомый.
Я каждой иве здесь знакомый,
Я здесь серьезно признаюсь
В родстве ершам и лягушатам,
И, как они, я не боюсь,
Того, что Киевская Русь
Американским стала штатом.

Это безумье иль покой?
(А вот мой термос, выпью чаю).
Возник соблазн махнуть рукой
На всех, себя не исключая.

Сердце ноет. Время мчится...

             * * *

Сердце ноет. Время мчится.
Мать с утра печет блины.
Не могу я научиться
Много лет уже молиться
За врагов моей страны.

По ночам мне снятся старцы, —
Не могу припомнить всех, —
Говорят они: «Сквозь пальцы
Смотрит Бог на этот грех.
Если мы тебе явились,
Значит, нет в тебе вины.
Мы и сами не молились
За врагов своей страны».

День прожит не зря

Мы научились: ставить свечи и делать аборты; освящать вербы и разваливать свои семьи; строить церкви и жить в блуде; прикладываться к иконам и оставаться глухими к чужой беде; ходить в храмы и тиранить своих домашних. Долго ли так будет продолжаться? История показывает, что нет. Есть ли выход? Конечно! Пора прекращать жить «по совести», надо начинать жить по Евангелию, потому как оказалось, что на совесть нашу положиться совершенно невозможно. (Иерей Роман Матюков)

Рано утром Татьяна шла в Невскую на службу и заметно нервничала. Ей предстояла нелегкая исповедь. А откладывать ее тоже было не с руки. На днях пост кончался. Считай, столько дней напрасно соблюдала.

Тяготило ее на сей раз не какое-нибудь осуждение соседки, поедание скоромных конфет или очередная перепалка с выпившем мужем Валерой. Дело было гораздо хуже.

Поэт Юлия Вознесенская

Бабушка рассказывала, что они с дедом сначала хотели назвать маму «Альбина». Но, увидев, как она беспрестанно вертится в колыбели, поняли, что она — настоящая ЮЛА! Так она и стала Юлей. Мама начала писать стихи еще со школы. С 1946 по 1948 годы ее семья жила в Восточном Берлине — ее отец служил в Группе советских войск в Германии. В детстве мама говорила по-немецки лучше, чем по-русски. Но когда они вернулись в СССР, она и мой дядя вскоре забыли немецкий язык. Во время игры в прятки в питерских дворах, они по-немецки подсказывали друг другу, кто и где спрятался. За это местные ребята стали злобно дразнить их «фашистами». Из-за этого невольного стимула немецкий язык быстро ушел. До смерти мама говорила по-немецки слабо, хотя и жила в Берлине.

Она рассказывала, как в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, они в классе готовили школьную стенгазету, посвященную очередному съезду КПСС. Школьницы долго сочиняли дежурный официоз, в котором перечислялись достижения «любимой партии»:

— Больше стало и заводов, и станков, и пароходов… Больше стало и колхозов…

— Девочки, тут — ошибка! Сейчас идет укрупнение колхозов, так что колхозов стало, как раз меньше!

Девчонки задумались.

— И станков, и паровозов, меньше стало и колхозов…

Все захихикали. Кое-как добрались до конца:

— Больше хлеба у народа….

Опять застряли. Как, вдруг, звонкий детский голос громко сказал:

— Больше стало кислорода!

Освящение квартиры

...Я пришел для того, чтобы имели жизнь
и имели с избытком.
(Ин. 10, 10)

— ... Ооо... Ццц... Что тебе сказать? — Лия и так и этак поворачивала чашку с кофейной гущей, пытаясь высмотреть какие-то светлые стороны в будущем своей постоянной клиентки Этери Джибладзе. — И сглаз на тебе. Еще вот этот, на букву «Г», какую-то неприятность тебе готовит.

Этери слушала неприятный прогноз с замиранием. Потом робко осведомилась:

— И кто этот «Г»?

— Высокий такой мужчина, — Лия левой рукой стала водить вокруг своей голову, рисуя прическу. — Тут немного лысый, а вот здесь — немного седой. И голос громкий. Ах, да, еще брови черные...

Душа

Забылось тело зыбким сном,
Темнели смутно пятна окон,
А рядом в сумраке ночном
Душа сидела одиноко.

Всю жизнь она, что было сил,
Рвалась к воздушному уделу,
Но кто-то душу пригвоздил
До срока к чувственному телу.

Ей, одичалой, не спалось,
Ей всё на свете надоело.
И накопившаяся злость
Выплёскивалась то и дело
Натужным скрежетом зубов
И пробужденьем без причины,
Тоской прорезавшихся слов
Ложась на свежие морщины.

В жаркий полдень

Выключаю ТВ. Скоморохи,
Лицедеи, послушаешь — скучно.
Доедаю последние крохи
Вдохновения. В комнате душно.

Я хочу, чтобы этот шипучий
Небосвод был бы грозами вспорот,
Чтобы дождь целый день, чтобы тучи
Не спеша опустились на город.

Чтобы молний секундные вспышки
Будоражили душу и тело,
А тоска по компьютерной мышке
От меня до утра улетела.

Как болен мой народ несчастный

Как болен мой народ несчастный.
Полны злословием сердца.
Мы душу ближнего на части
Словами режем без конца.

А знаете, мои родные,
Как плачут Ангелы о нас?
Ведь от рождения вольны мы
Искать созвездья дум и фраз.

И чем теплей они и чище,
Чем больше в них любви святой,
Тем мы быстрее рай отыщем,
Идя дорогою земной.

Глаза мечтают встретить Небеса...

Глаза мечтают встретить Небеса,
И руки тянутся с тоскою в небо.
Но как порой обманчивы глаза,
А крошечное сердце —
                                             слепо...

Не светом ослеплённые — игрой.
Игрой теней
                     во тьме вчерашней бури.
Мы  дети разгулявшихся страстей,
А всё кричим, что нас, мол, обманули...

И не вместить святую благодать —
В ослепшем сердце не хватает места.

Но мнит душа крылатой птицей стать,
И плачет вновь сбежавшая невеста...

Августы рядятся сентябрями

Лето уж запахло сентябрём —
значит, скоро в осень побредём.
А потом и в зиму, и в весну:
мы с природой отдадимся сну,
но воспрянем, чтобы снова быть
и с восторгом влагу жизни пить
листьями, корнями и ветвями.
Августы рядятся сентябрями
ради снов осенних среди лета:
жалко им томящихся поэтов.

Страницы