Перешагнуть -
барьер, рубеж, границу,
найти свой дом,
как Божью рукавицу,
найти свой сад,
цветущий на морозе.
И рай средь ада,
как стихи -
пусть в прозе.
Перешагнуть -
барьер, рубеж, границу,
найти свой дом,
как Божью рукавицу,
найти свой сад,
цветущий на морозе.
И рай средь ада,
как стихи -
пусть в прозе.
Не пелось, не любилось, не жилось мне,
Как, впрочем, всем заложникам квартир
В сезон дождей. Но после –
Абрикосней,
Оранжевей высвечивался мир.
И я себя выгуливал вдогонку
Безудержному чувству полноты.
Я радовался дереву, котёнку,
С ума сходил от этой простоты.
Шум души меня оглушил.
И просила душа тишины.
И услышало сердце тогда
Молчаливое слово Христа.
Узнав в 2013-м, что за ними следят через интернет, люди мира всколыхнулись. А в 2017-м — узнав, что за ними подглядывают также из телевизоров, автомобилей и бытовой техники, — люди мира только пожали плечами. Коротко говоря, все дискуссии о свободе, частной жизни и защите прав личности просто устарели. Как устарело бы обсуждение в 1915 году вопроса, как нам сохранить прочный мир в Европе и не допустить миллионов жертв. Мир уже изменился, и он уже живёт по правилам, в которых все эти дискуссии теряют смысл. Когда несколько лет назад западные хедхантеры и работодатели начали с подозрением относиться к кандидатам на должности, не имеющим аккаунтов в соцсетях (а некоторые даже начали требовать пароли от них при приёме на работу), это было проявлением той самой «второй западной нормы» — «нормы прозрачности». «У Брейвика не было Facebook, у Усамы не было Facebook» — это объяснение стало базой для слияния частного с общественным.
Рыбка
Рыбка плавает, смотри,
И пускает пузыри.
Нет милей улыбки,
Чем у нашей рыбки.
Черепашки
Нарядились черепашки
В разноцветные рубашки.
Крабы с завистью глядят:
– Вот бы нам такой наряд!
Просто так мы себя не спасем.
Значит, будем работать по силе,
Крест, который по жизни несем,
Станет позже в ногах на могиле.
Годовалая Люша стоит у зеркала. Она нашла бабушкины бусы и пытается их нацепить на голову. Когда это у неё получается, она поворачивается ко мне.
- Люшка! Какая же красивая! - восхищаюсь я. Но ей нужно больше восхищения, и она тянет меня за руку к Димке.
- Димочка, смотри, правда мы красивые?
Сынок, не поднимая глаз от игрушек, бубнит:
- Красивые-красивые. Очень красивые. - он уже научился у папы, что ответить все-таки нужно, даже на бесполезные женские вопросы. Особенно на них.
На память много ли возьму?
Иль всё оставить:
мол, исковерканный стишок
годами править —
бессмысленно.
Спина, плечо, чужой затылок
и голос брошенный вперёд,
как звон бутылок
разбитых вдребезги —
звенит в висках заботой.
Спешат мгновения за мной,
как на охоту.
10.03.2017
Вновь щекочут нервы по весне
Лепестки забывшихся мелодий.
И в почти небесной тишине
Переполнит радость и уходит…
Будто надоевший режиссёр,
Начинает ночь очередная
Несентиментальный разговор,
Чувствами, как мячиком, играя.
Охотники-соболятники Нижнепангарского пушно-охотничьего хозяйства между собой называют речку Холодную франшизой. Рассомахин распадок у Падьевого гольца в верховьях реки-Мамы — транзакцией. А скат на стружке по течению Холодной до самого ее впадения в Кичеру кличут в разговорах трансфертой. Череда переименований пошла после того, как из тайги вынесли полуживым на носилках имиджмейкера банковской системы SWIFT, держателя уникального оффшорного кода Мехерсона Якова Лядыча. Прибыл он к соболятникам описывать охотничьи угодья в счёт погашения просроченного кредита, а оно вон как некрасиво получилось.
На душе моей лежит покрывало…
Господи, пожалуйста, сними его
озарением Святого Духа Твоего.
Наполни ее опустевшую,
оживи ее омертвевшую,
верни ей горение Духа Святого Твоего.
Ведь невечное ничем не увенчано -
в Господе желание мое.
Все обновилось: выпал снег
И грязь земли закрыл,
И в чистоту меня облек
Под шорох белых крыл.
Но не от снега чистота –
Ее мне дал Христос.
Она – от Божьего Креста,
От покаянных слез.
Серый город с оттенками синего.
Мне весна, как спасительный храм.
Я её называю по имени,
Я её узнаю по глазам.
Вновь церковная музыка слышится
Над ленивым ворчанием дня.
Где-то письма подробные пишутся,
Сочиняются не для меня…
Людей думающих можно разделить на два вида. У одних сначала книги — потом жизнь по книгам (по букве), у других сначала жизнь, а потом — книги, помогающие жить разумно, осмысленно. Речь не просто о личностной доминанте или акценте, а о «бензине», на котором работает природная система душевно-духовного жизнеобеспечения личности, о главной движущей силе человека. У одних она — сугубо посюсторонняя, здешняя, мирская, у других — нездешняя, трансцендентная, не от мира сего. Можно сказать и по-другому: одни заперты в рамках человеческого, другие открыты высшему, озаряющему человеческое.
Эти два вида людей враждуют на духовном уровне: первых всегда раздражают вторые. И никогда наоборот. Вторые не воюют против первых, у них есть дела поважнее, но первые всегда борются со вторыми, потому что те не вписываются в их порядок вещей, нарушают его просто своим существованием.
Удав желал бы проглотить планету,
но, жаль, планеты для удава нету.
Желал бы брюхом поглотить пространство,
да мало, видно, только шарлатанства.
Удав народы проглотил бы, может,
да мал его желудок. Жадность множит
желания удава — всё без меры,
кружат вокруг него мечты-химеры.
Удав страдает: жизнь проходит мимо,
мечты удавьи неосуществимы.
С Наташей мы не виделись лет 30. Ее родители умерли рано. Она переехала в Россию, благополучно осела в одном из небольших городов, вышла замуж, родила двух сыновей, сделала карьеру. И вот, наконец-то встретились. Она приехала в Тбилиси надышаться Родиной. Потому ходит пешком по городу, садясь на транспорт лишь по необходимости. Завтра улетает обратно. А у меня есть возможность задать пару вопросов.
Во всей ее обычной биографии есть один примечательный факт. Она, бывший очень идейный комсорг, сейчас живет церковной жизнью и регулярно объезжает российские монастыри. А меня медом не корми – люблю выяснять всякое такое чудесно-промыслительное.
– Наташ, как ты докатилась до такой жизни?
Щенок
Целый день шумел щенок –
Хвостик свой поймать не мог.
На него сердилась мать:
– Ну-ка тише! Дай поспать!
Котята
Что за милые котята –
Рыжий, серый, полосатый.
Киска, покорми котят,
Есть давно они хотят!
Отец Николай сидел на лавочке возле храма.
Его лицо — простое и доброе лицо сельского священника — отражало всю его жизнь. Солнце — выжгло волосы, позолотило бороду и усы, ветер — сделал грубой кожу, труд иссушил щеки, а вера — осветила глаза. Глаза батюшки мягко, ласково, приветливо и как-то по-особенному кротко смотрели на этот мир и улыбались.
— Отец Николай, что домой не идешь? — окликнула батюшку баба Клава — седенькая раба Божия, закончив прибирать после службы церковь.
ГЛАВА 10. СТАРИК И ЮНОША
В горенке у Николушки много икон – больших и маленьких. Они висят по всем стенам, так, что почти не видно старых газет, которыми обклеена комната. Некоторые иконы Николай сам вынес из заброшенных церквей Вологодчины, некоторые ему принесли бабы, вытащив их из своих сундуков, куда те попали в то время, когда в стране один за другим закрывали храмы.
Николушка вставал рано-рано, задолго до рассвета, а под большие праздники, бывало и вовсе не ложился. Он долго молился по богослужебным книгам, а затем читал Евангелие.
Путь – понятие глубоко личное, если не принимать за него пути стандартизированных обществом потребления удовольствий. Где-то глубоко внутри человека горит искра, которая освящает бетонное основание цивилизации городов. И в свете этого огня коробки многоэтажек кажутся жалким подобием жизни, втиснутой в квадратуру лабиринта. Сколько не броди, упрешься лишь в стену. Выход лежит далеко за пределами расчетных нагрузок оснований прорезающих небо остроконечных вершин торжествующего однообразия бетонных клетушек “счастья”.
От кормы разлетаются птицы, верные счастью летать,
Им хватает и чести прожить без измен, и соленого мира прибоя,
Уплывать по воде от бетонного плена, точно восстать
В час, когда обманули, в миг, когда подошли к полю вечного боя.