Надежда Ефременко. Рассказы

Марина была единственным человеком, кто принимал какое-то участие в судьбе Семена Ивановича. Он приходился ей дальним родственником, а близких родственников то ли не было, то ли просто позабыли о старике. Вот и приходилось ей приносить ему время от времени продукты, лекарства, убираться в квартире. В разговорах иногда упоминала о болезнях деда, его нуждах, сетовала на нелегкий характер. А теперь вот Семен Иванович пожелал пообщаться с журналистом. И она просит меня пойти с ней вместе.
«Пойми, — сказала она,— ему девяносто скоро. Срок жизни, как говорится, истекает. Я не прошу тебя писать о нем, ты его хотя бы выслушай».
— Марина, а может, к нему лучше священника пригласить? Чтобы поисповедовался?

Серегу Краюшкина в детстве родители не крестили. И в церковь не водили, конечно. Просто никто об этом как-то не думал. Сам Серега по этому поводу тоже не переживал и даже не задумывался никогда: почему это большинство его сверстников все же крещеные, а он нет. Вот если бы в пионеры или в комсомол его не приняли, это было бы другое дело, тут бы он сразу почувствовал себя на обочине. Но с красногалстучной пионерией, а потом с членством в комсомоле все было как раз нормально. Годы шли, Серега вырос, окончил после школы институт, работал в заводском конструкторском бюро. Он даже начал подумывать о поступлении в партию, но тут грянула перестройка, и все переменилось. Большая страна распалась на несколько отдельных государств. Стали открываться храмы.

Отслужив положенное время в армии, Алексей вернулся домой, в небольшой шахтерский городок, где родился и вырос, где его ждали родители и любимая девушка. За те полтора года, что его не было здесь, произошло много разных событий, в том числе и печальных. У Даши, его любимой, что провожала Лешу в армию, случилось несчастье. В автомобильной катастрофе погибли ее отец и мать. Кроме Даши, которой уже исполнилось восемнадцать, в семье осталось двое поздних детей - пятилетний Кирилл и трехлетняя Катя. Алексея тогда отпустили из армии в краткосрочный отпуск, на похороны. «Даша, - сказал невесте после поминок, когда все разошлись, и они остались в опустевшем вмиг доме, где вместо Дашиных родителей – только две их фотографии, перевязанные черными ленточками, - ты держись.

В исправительно-трудовую колонию приехала по полученному редакцией письму, разбираться в одной незадавшейся трудной судьбе. Таких судеб здесь – множество, и все – незадавшиеся, все – трудные. И тяжелым кажется к концу командировки распухший от записей блокнот, потому что в этих записях спрессованы чужие беды, мрак отчаяния и робко пробивающаяся через него надежда на чью-то помощь. Да еще желание справедливости, о которой вряд ли вспоминалось в той, вольной жизни, когда воровали, били, грабили. Теперь вот приходится ответ держать. Ко многим ли в этой обстановке приходит, пусть позднее, но раскаяние?
Этот вопрос я задавала сопровождавшему меня по зоне офицеру ИТК.
— Не скажу, что ко многим, — ответил тот после короткого раздумья. — Но все же с тех пор, как здесь храм открыли, ставших на путь исправления больше стало. Я в колонии семь лет работаю, мне есть с чем сравнивать.
— В колонии – храм? – удивилась я.