Трудный случай

В исправительно-трудовую колонию приехала по полученному редакцией письму, разбираться в одной незадавшейся трудной судьбе. Таких судеб здесь – множество, и все – незадавшиеся, все – трудные. И тяжелым кажется к концу командировки распухший от записей блокнот, потому что в этих записях спрессованы чужие беды, мрак отчаяния и робко пробивающаяся через него надежда на чью-то помощь. Да еще желание справедливости, о которой вряд ли вспоминалось в той, вольной жизни, когда воровали, били, грабили. Теперь вот приходится ответ держать. Ко многим ли в этой обстановке приходит, пусть позднее, но раскаяние?
Этот вопрос я задавала сопровождавшему меня по зоне офицеру ИТК.
— Не скажу, что ко многим, — ответил тот после короткого раздумья. — Но все же с тех пор, как здесь храм открыли, ставших на путь исправления больше стало. Я в колонии семь лет работаю, мне есть с чем сравнивать.
— В колонии – храм? – удивилась я.
— Ну да. Помещение приспособленное, конечно. Там когда-то ленинский уголок был. Но заключенные так его переоборудовали – любо-дорого смотреть! Есть у нас даже иконописцы свои. Священник раз в месяц приезжает. Но храм открыт каждый день: с побудки и до отбоя. Так что помолиться прийти всегда можно. А началось это все, когда к нам монаха привезли.
— Монаха?!
— По правде сказать, не совсем монаха. Кличка у этого заключенного такая. Но она ему так подходит, что не только зэки, а и мы иногда его не по фамилии, а Монахом зовем. На самом деле он когда-то был в одном монастыре трудником. Потом ушел оттуда. Но с братией монастыря переписывается, они даже приезжают сюда иногда. Они его и надоумили здесь храм обустроить. А уж как он в зону попал, пусть сам вам расскажет – если хотите, конечно.
Ивана – так звали заключенного, о котором рассказывал мой провожатый – нашли как раз в храме. Он стоял навытяжку перед обозначающей алтарь перегородкой. Иногда крестился, кланялся и опять вытягивался по стойке «смирно».
Офицер подошел, тронул его за плечо. Заключенный резко повернулся. Высокого роста, худой, в черной куртке, стриженый, как все тут. Взгляд небольших карих глаз спокойный и пристальный.
— Тут журналистка хочет с тобой поговорить. Оставляю вас на полчаса, потом зайду…
Мы присели на придвинутую к стене скамейку.
— Вы правда в монастыре жили? Что же случилось? Расскажите, — попросила я.
— До монастыря еще много чего было, — горько улыбнулся он одними уголками губ.

Иван рос в хорошей интеллигентной семье. В семье был еще младший брат. Оба, кроме общеобразовательной, учились в музыкальной школе. У Ивана были хорошие отметки по всем предметам, но особенно он любил математику. Самые трудные задачки поддавались ему мгновенно. Кто мог тогда подумать, что он, участник нескольких математических олимпиад, гордость класса, наделает когда-то столько ошибок в решении главной задачи – жизненной. Правду говорят, что оценки, которые выставляет жизнь, не всегда совпадают со школьными…
После школы успешно окончил институт, устроился работать в конструкторское бюро. Женился. В жене души не чаял, и она, казалось ему, тоже. И надо же было такому случиться, что он сорвался однажды из дома отдыха, где проводил отпуск, раньше срока, без предупреждения! Очень соскучился по дому. Прилетел ночным рейсом, взял в аэропорту такси. Дома, в прихожей, увидел на вешалке куртку младшего брата Ромы. «Что Роман здесь делает? Случилось что?»
Случилось то, чего он не мог вообразить: у Романа с его женой была любовь. И, как потом выяснилось, не внезапная, а уже больше года…
Ушел, не выясняя отношений, не глядя на растерянные, перепуганные лица жены и брата. А что тут выяснять! И так все ясно.
У первого встречного таксиста купил бутылку водки, тут же опорожнил ее всю. Потом долго сидел на какой-то скамейке, тупо глядя перед собой. Было неизвестно, как жить дальше.
Люди по-разному встречают обрушившиеся на них испытания. Как организм действует до тех пор, пока в нем происходит обмен веществ, так и жизнь человека тем полнее, чем сильнее его связи с окружающим миром. Беда иногда эти связи обрубает, и тогда человек замыкается в себе. Приходит растерянность, а за ней – отчаяние. Кажется, что ты никому не нужен. Тем более, если тебя предали самые близкие люди. Так случилось с Иваном. Ну, не было в нем в ту пору стержня, благодаря которому он мог бы выстоять!
На окружающих даже смотреть не хотелось. О Боге тогда вообще не думалось. Зато обида, уязвленное самолюбие, желание отомстить жгли душу.
— Иваном-царевичем называла, — кривит губы мой собеседник.— А оказалось, полный Иван – дурак. Не только потому, что обманула, но и оттого, как я дальше стал жить.

Кстати, есть в науке такое направление – этимология. Оно изучает происхождение слов. Так вот, согласно утверждениям ученых, слово «печаль» происходит от слова «печь», «горе» от «гореть». Вот и Иван в то время горел в земном аду своих горя и печали. Ему хотелось уйти ото всех. И он действительно ушел – из дома, с работы, от неверной жены, растерянных родителей, от пытавшихся утешить друзей. Произошедшее просто сшибло его с ног. Иван и сам не помнит, где он нашел компанию собутыльников, в квартире одного из которых жил некоторое время. Потом кончились деньги, а надо было не только пить водку, но и есть что-то. И тогда он зашел в ювелирный магазин, попросил показать одно украшение, другое, третье. Былой внешний лоск еще не окончательно сошел с него, и продавец поначалу ничего не заподозрил. Иван незаметно, как ему казалось, сунул одно из украшений в карман, рассчитывая в будущем продать его. Но был тут же изобличен. Вызвали милицию. И когда молодой оперативник втолкнул его в милицейскую машину, впервые охнул в душе: «Господи, что же я натворил?! Господи, помилуй. Помоги, Господи».

Эту короткую молитву он молча твердил про себя, пока его везли в милицию, и на допросе. Удивительно, почти невероятно, но его отпустили! День, что ли, был такой везучий, или поверили видавшие виды оперативники в его «я в первый раз» и «это больше не повторится»? Или в самом деле молитва помогла?
И не по этой ли молитве подошел он, потерянный, но уже начинавший на что-то надеяться, к воротам мужского монастыря?
Во дворе двое монахов пилили какие-то доски. «А ведь и я так мог бы», — шевельнулась мысль в голове у Ивана. По крайней мере, трезвый и крыша над головой.
Он и сам не понимал в тот момент своего подсознательного стремления очутиться под кровом Господним, под Его защитой. Просто казалось почему-то, что здесь сможет успокоиться. Не так ли полуслепой человек с трудом находит дорогу, когда увидит, что впереди все же брезжит какой-то свет?
Ивана взяли в монастырь трудником, и он провел там около полугода. Разыскивали ли его в это время жена и родные? Он не знал и не хотел знать. Да и некогда было особо предаваться эмоциям. Монастырские службы и послушания занимали весь день. Вначале ходил на эти службы по обязанности, потому что все ходили. Потом стал замечать, что ему хочется общения с Богом, нравится стоять в храме, слушать службу. И еще молитва «Господи, помилуй!» — он держался за нее, как попавший в кораблекрушение за обломок доски, часто повторял ее про себя. И пришел момент, когда настоятель благословил его исповедаться. Эту первую в своей жизни исповедь Иван потом сравнивал с операцией, когда из тела раненого удаляют застрявшие там осколки. Что ж, церковь потому и называют лечебницей.
Но как же тогда он оказался здесь, в заключении? Если Господь принял его в свои чада? Если нашел, наконец, смысл жизни?
— Вот и я думал, что жизнь наладилась, — глухо отзывается Иван, – даже воином Христовым возомнил себя. Да какой я воин? Овца заблудшая. Читали в Псалтири семнадцатую кафизму? В монастыре ее каждый день читают, на полунощнице. Там слова такие есть, будто для меня написаны, до слез трогают: «Заблудил, яко овча погибшее: взыщи меня, яко заповедей твоих не забых…» Вот и я заблудил.

Ивана готовили к постригу. Он сказал настоятелю, что хочет перед этим, казавшимся окончательным, поворотом в его жизни съездить домой. Помириться с бывшей женой и братом. Если понадобится, даже попросить прощения. Настоятель не одобрял поездку, но Иван убедил. Обещал вернуться в монастырь сразу же после встречи с родными.
Вначале он поехал к жене. Сердце билось учащенно, хоть и пытался успокаивать его молитвой. И опять, как в тот раз, в доме был Роман. Собирались ужинать. Старший брат понял: у них семья. Может, и к лучшему. А младший – испугался. Схватил со стола нож и закричал: «Уйди! Я тебя предупреждаю: хуже будет!»
И злость мутной волной хлынула в сердце Ивана. Ударом ноги он выбил нож и, что есть силы, ударил кулаком младшего брата. Все произошло так быстро. Никто не успел понять, как Роман, падая, наткнулся на этот самый нож. И сразу стала растекаться кровь вокруг. Бывшая жена вызвала милицию.
— Слава Богу, не убил. Рана оказалась не очень серьезной. Ромка лежал в больнице, я сидел в КПЗ. Брат, когда выписался, отказался от всяких претензий ко мне. Но дело уже завели. Правда, срок дали минимальный: чуть больше года. Значит, и через это надо пройти. А брат потом приезжал ко мне на свидание. Простил я его, а он – меня. Оказывается, он ее давно любил, еще до нашей свадьбы. Пытался с собой справиться и не смог. Я сказал: «Живите. Молиться за вас буду. А выйду отсюда – опять в монастырь вернусь, теперь уже навсегда».
— Не пожалеете? Вы же и в миру можете устроить свою жизнь. И любовь новую встретить…
— Не в этом дело. Печали, отчаяния давно нет у меня. Просто я понял: там, в монастыре, настоящая жизнь. И то, что происходило до этого, – не случайно. Господь посылал мне различные ситуации, направлял, даже как бы подталкивал и оберегал одновременно. И все для того, чтобы я понял, как жить, чтобы стать таким, как Он меня задумывал. Пусть вас не смущает, что этот разговор происходит в колонии. Бог везде присутствует. И верующие тоже есть везде.
В дверь заглянул сопровождавший меня офицер:
— Все в порядке? Поговорили? Прощайтесь, нам пора.

Никто не знает, какие кому выпадут в жизни испытания. Но можно предугадать главное – направление своего жизненного пути. Важно, чтобы этот путь был прямым и честным. Люди могут иметь семью и растить детей или жить в монастыре. Но чтобы быть счастливыми, они должны научиться быть с Богом. Какие бы неожиданности ни происходили.