Недавно моя дочь, учащаяся в киевской общеобразовательной школе, сообщила новость. Вместо Достоевского, которого в последние годы проходили в одиннадцатом классе как зарубежного (!) писателя, поставили Зюскинда с его «Парфюмером». В компании «невостребованных» вместе с Федором Михайловичем оказался также и Тургенев. Событие незаметное, но знаковое. Размышление об этой очередной ступени к изменению народного сознания приводит к мыслям... о святости. А именно.
Бывает, что звезда святости зажигается там, где нет никаких предпосылок для ее появления. Как зеленые побеги молодой травы находят путь через микроскопическую трещинку в асфальте, так и святость имеет силу пробивать твердыню многих человеческих и дьявольских преград. Святость неожиданно может вспыхнуть среди моря страстей, тины всевозможных греховных привычек, необразованности и даже безбожия. История Церкви знает немало таких случаев. Мария Египетская, находящаяся на дне разврата и вдруг нашедшая в себе невероятную силу покаяния. Святой Вонифатий, которого от постели любовницы до страданий за веру отделили всего несколько дней. Святость иногда даже не нуждается в проповеди — так было, например, со святой Варварой. Одно только созерцание красоты окружающего мира посеяло в ней семя веры.
Так бывает, но все же это редкие случаи, отмеченные в церковной истории именно своей необычностью. Они как немногие прекрасные цветы на каменистом склоне горы. Если же от этих отдельных побегов перевести взгляд к огромному цветущему саду православных святых, то мы должны будем говорить о воспитании святости.
Разве можно воспитать святость, спросит кто-то? Скажем так: можно либо помочь, либо помешать ей развиться. В этом смысле среда обитания довольно сильно влияет на внутреннее состояние человека. Наша душа резонирует не только на призыв Божий, но и на все внешние искушения мира сего. Поэтому-то, кстати, и бегут от мира монахи, пытаясь поставить себя в наиболее выгодные для спасения условия. Монашество — вообще тепличный продукт, как писал святитель Игнатий (Брянчанинов). Успех монашеского делания напрямую зависит от условий жизни. К примеру, на Афоне или Валааме странно будет не подвизаться, ибо там подвизаются все. Причем, гордиться будет нечем — всегда найдется молитвенник покрепче и постник пожестче.
Но речь не только о монашестве. Если в целом общество церковно, или, по крайней мере, церковно внутреннее пространство семьи, цветок святости питается и растет, органично вписываясь в семейный жизненный уклад. Тогда можно говорить о феномене семейной, родовой святости. Вспомним Василия Великого и семью, в которой он родился — из десяти человек пятеро причислены к лику святых. Или Григория Богослова, который имел во святых мать, отца, брата и сестру. Или наш Сергий Радонежский — состоялась бы его святость без святых родителей? И могла бы родить преподобного Серафима Саровского неблагочестивая мать? Вряд ли. Если среда развращена, институт семьи разрушен и общество исповедует религию денег — такой социум святость не воспитает. Отдельно взятый человек сможет прийти к Богу, но принести Ему все нерастраченные силы своей молодой души вряд ли получится. Душа уже будет, скорее всего, немолода, а прежние силы отданы на служение греху. Одно дело — слезы покаяния о загубленной жизни, которые, несомненно, примет Господь, но совсем другое — посвятить Христу всю жизнь и войти в реальность подвига.
Итак, для святости должны быть открыты двери. Мы сказали о семье, о социальной среде. Конечно, также необходимы действующие храмы и звучащая проповедь, наличие духовной литературы и возможность общения со священником. Но нужно сказать и о другом. Для русского человека дверями святости является русская культура. Например, в советское время храмов было мало, проповедь не звучала, но оставались доступными Достоевский и Гоголь, Иванов и Левитан, Чайковский и Мусоргский. Миллионы соотечественников впервые открыли для себя мир православия не на страницах Евангелия и не через опыт храмового богослужения, но в литературе «золотого века», постановках «Бориса Годунова», в русских залах Третьяковки.
В чем значение русской культуры? Прежде всего, она всегда была путем поиска небесного и вечного среди земного и временного. Для русской культуры удивительно подходит одно из святоотеческих определений добродетели смирения: стояние души перед Богом. В русской культуре душа может против Бога бунтовать, задавать Ему «неудобные вопросы», может даже отрицать Его существование — но она всегда стоит перед Господом, и страшно мучается, если отношения с Ним не складываются. Ссора с Богом становится болью для отдельной души и болезнью для всей нации. Русская культура, как и всякая планетарная культура, априори не может быть (и никогда не была) безрелигиозной.
Поэтому: извлечение русского человека из мира русской культуры, пронизанной православием, означает извлечение его из самого православия. Невостребованность русской культуры для русского человека означает закрытие дверей святости. И, может быть, это и есть главная трагедия сегодняшней Украины. Бегство от своей русскости и прививка ненависти к русской культуре как вражеской, имперской означает начало отказа от самого дорогого, что в Украине еще есть — от православия. Невозможно ненавидеть Россию и любить православную веру. Страна, заменившая в школьной программе Достоевского на Зюскинда, очевидно, вешает на дверях святости амбарный замок. И здесь решается вопрос не только святости, но и просто человеческой нормальности. Если подростковому взгляду вместо Алеши Карамазова предложен Жан-Батист Гренуй, то развитие детской подражательной реакции есть только вопрос времени.
Сигнальный огонь Украины, несомненно, зажжен для России. Русскоязычные люди, отрекшиеся от русской культуры и истории, должны сообщить России благочестивый испуг и заставить вспомнить слова Спасителя: «думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13:4-5). Для кого-то это странно прозвучит, но такой вывод вполне логичен: количество людей, читающих Достоевского в московском метро, определяет будущее русской православной цивилизации. А можно и так сказать: человек с хорошей книгой в руках дает надежду на обычное человеческое счастье, которое возможно лишь на фоне открытых дверей — дверей святости. Тех дверей, которые постепенно закрываются для одной из бывших частей русского мира.
