Мы познакомились с Оксаной в детской поликлинике, куда обе привели на прием своих простудившихся чад. Пока ждали очереди к врачу, разговорились. Оказалось, живем чуть ли не по соседству, на расстоянии одной троллейбусной остановки. У нас оказалось много общих тем, которые интересно было обсудить. С тех пор Оксана иногда заходила ко мне с сынишкой. В основном, в выходные дни, субботу или воскресенье, ведь обе работали. Пока ее Сережка и моя Маша возились с игрушками в соседней комнате, мы на кухне пили чай, говорили о семейных делах. Я очень сочувствовала Оксане. Ее муж крепко выпивал, не чурался женского племени, был вспыльчив, особенно во хмелю, поднимал на нее руку.
— Некрещеный, — вздыхала Оксана, — поэтому так все и идет. Но чтобы покреститься – и слышать не хочет.
Справедливости ради надо сказать, что Оксана тоже не была такой уж и верующей. В церковь если заходила, то только по праздникам. Но многие ли из нас тогда, лет двадцать назад, регулярно в храмы ходили?
Вы здесь
Надежда Ефременко. Рассказы
Мамины молитвы
Мы познакомились с Оксаной в детской поликлинике, куда обе привели на прием своих простудившихся чад. Пока ждали очереди к врачу, разговорились. Оказалось, живем чуть ли не по соседству, на расстоянии одной троллейбусной остановки. У нас оказалось много общих тем, которые интересно было обсудить. С тех пор Оксана иногда заходила ко мне с сынишкой. В основном, в выходные дни, субботу или воскресенье, ведь обе работали. Пока ее Сережка и моя Маша возились с игрушками в соседней комнате, мы на кухне пили чай, говорили о семейных делах. Я очень сочувствовала Оксане. Ее муж крепко выпивал, не чурался женского племени, был вспыльчив, особенно во хмелю, поднимал на нее руку.
— Некрещеный, — вздыхала Оксана, — поэтому так все и идет. Но чтобы покреститься — и слышать не хочет.
Мы — не такие?
Было это несколько лет назад, но так врезалось в душу, что до сих помнится до мелочей. На Центральном рынке, среди рядов, где на прилавках громоздились крупы, желтоватые бруски масла, сыры, увидела толпу. Слышались возгласы: «Вот так! Дай ей! Чтоб знала!»
Что случилось? Прошла вперед. И в центре, в кругу, образованном столпившимися людьми, увидела… совершенно голую женщину. Она металась в ужасе, пыталась убежать, но толпа смыкалась, преграждая путь, и там, где раньше было какое-то пространство, тут же образовывалась глухая стена. Разгоряченная краснощекая продавщица хлестала несчастную одеждой, которую держала в руке.
— Что вы делаете?! Немедленно отпустите ее! Милиция! Где милиция? — закричала я.
— А недостачу ты будешь покрывать? — Рявкнула на меня продавщица. — Сердобольная нашлась! Ты знаешь, что она у меня кусок масла сперла? Таких только так учить и надо!
Мама на оладики замесила тесто
Из приоткрытых дверей храма доносилось стройное многоголосие, как бы сливающееся в один сильный и звучный голос: «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя»!.. Дарья сидела на ступеньке крыльца, время от времени виновато крестилась, поглядывая на торопившихся в храм молодых мам с детьми, что спешили к причастию. Если честно, ее мало занимало то, что происходило сейчас в церкви. Просто вчера, во время раздачи бесплатного супа таким как она, бездомным бедолагам, кто-то сказал, что предстоит храмовый праздник, а после него — обед для всех желающих. «Трапеза братской любви» — так, кажется, это называется у верующих. А кто знает, верующая она или нет? Она и сама этого не знает. Крестили, конечно, в детстве. Только потом в церковь к причастию никто ее не носил и не водил, как сейчас несут и ведут сегодняшние мамы своих малышей. Хотя на детство ей грех жаловаться. Оно было не просто благополучным, а наполненным родительской любовью и заботой.
Лишнее беспокойство
Анну положили в терапевтическое отделение больницы, можно сказать, по ошибке. Ей давно уже было плохо: кашляла, худела, от любой работы обливалась потом. Но крепилась. Не любила она врачей, всю жизнь не любила. Считала, что мало от них толку. Заставят по кабинетам ходить, анализы сдавать. Потом кучу лекарств выпишут. А лекарства эти, всем известно, одно лечат, другое калечат. Лучше уж травки попить. Да и дом на мужа-пропойцу оставить боязно. Вмиг спустит все, что столько лет наживала. Или дружков своих приведет, а те обворуют. Нет, дома лучше. Дома и стены лечат.
У Бога поздно не бывает
Марина была единственным человеком, кто принимал какое-то участие в судьбе Семена Ивановича. Он приходился ей дальним родственником, а близких родственников то ли не было, то ли просто позабыли о старике. Вот и приходилось ей приносить ему время от времени продукты, лекарства, убираться в квартире. В разговорах иногда упоминала о болезнях деда, его нуждах, сетовала на нелегкий характер. А теперь вот Семен Иванович пожелал пообщаться с журналистом. И она просит меня пойти с ней вместе.
«Пойми, — сказала она,— ему девяносто скоро. Срок жизни, как говорится, истекает. Я не прошу тебя писать о нем, ты его хотя бы выслушай».
— Марина, а может, к нему лучше священника пригласить? Чтобы поисповедовался?
— Предлагала. Не хочет. Неверующий он. А выговориться, похоже, надо. Причем перед посторонним человеком, чтобы вроде как и отдал, и не потерял в тоже время. А вдруг и для тебя встреча будет не напрасной, пригодится в работе когда-нибудь?
…Лицо, густо исчерченное глубокими морщинами, старческий, скрипучий голос, медленные тягучие интонации.