Под сенью причудливо изогнутых деревьев причудливо извивается гулливая Птичь.
И отношения наши причудливые: изогнуты, как лук, натянуты, как тетива. А стрелы – взоры твои.
Солнце сияет. Ты достаешь из колчана стрелу и натягиваешь тетиву. Лук изгибается все больше, но конца стрелы не видно – твой взгляд бесконечен, он ни во что не упирается. В твоих глазах умопомрачительная бездна. Тетива звенит от напряжения. Вот сейчас ты отпустишь руку – и вспоет стрела!
Но… ты закрываешь глаза: исчезает умопомрачительная бездна, только солнце сияет да причудливо извивается гулливая Птичь.
У реки застенчивая ива
Суженого трепетно ждала:
Не красна, не броска, не игрива,
А робка, печальна и... мила.
Шустрый клён со взором ястребиным
Багровел от страсти, но... не к ней,
А к соседке — пламенной рябине,
С кем фривольней, проще, веселей.
Ты, родная, — ива, не рябина,
Но, поверь, любима ты, любима!
Прикасаюсь губами к твоей горячей обнаженной спине – и вновь бездна разверзлась предо мною. Твой голос спокоен, лишь звучит глуше, чем обычно:
- Зачем ты меня…
Хотела сказать иное слово, но произнесла «соблазняешь». И снова твой непостижимый, бесконечный, как вселенная, взгляд. Он струится не из глаз, а из каких-то неземных неоглядных далей. Он звучит, он будоражит, он испепеляет, он… сдерживает…
С той поры много воды унеслось меж извивных берегов Птичи. А отношения наши по-прежнему причудливые: изогнуты, как лук, натянуты, как тетива. А стрелы – взоры твои…
