Штурман небесных дальних плаваний

13 апреля 2015 г. протоиерею Николаю Агафонову исполняется 60 лет

— Отец Николай, как светская отечественная литература связана с религией, с Православием? Почему вы стали не только священником, но и писателем? Ведь вы воспитывались в советское время, когда не было никакой православной литературы, когда вытравлялось из сознания людей всё, что связано с верой в Христа.

— В юности, Александр Юрьевич, я любил читать фантастику. Потом понял, что авторы книг фантастики в советское время имели возможность высказывать свои религиозно-философские суждения. Пусть завуалированно, эзоповым языком. До 1988 года Церковь была отодвинута от общественной жизни. Хоть и не так, как в 1930-х или 1960-х годах, но всё же. Год 1000-летия Крещения Руси стал переломным. Правители сели за круглый стол с представителями Церкви. Стали открываться храмы. В Самаре, тогда еще Куйбышеве, на миллион с лишним населения действовало всего два храма — Петропавловский и Покровский. Оба всегда бывали заполнены до отказа. В 1990-е годы открылись десятки новых храмов, и все они всё равно были заполнены людьми. Десятилетия гонений на Церковь в итоге вызвали не охлаждение к христианству, а наоборот — великую жажду. И я твердо убежден: большую роль в том, что евангельское зерно упало в благодатную почву, сыграла наша русская и советская литература в ее лучших достижениях. Она явилась пахарем. А Господь — Сеятелем. Хорошая литература может подготовить сердце к принятию Христовых заповедей и Христовой любви.

— Но ведь в школах старались отогнать от всего, что в нашей литературе могло быть связано с религией.

— Я до сих пор благодарен нашим учителям, они в этих условиях всё равно закладывали нам в души доброе, вечное, всё, на чем стоит христианство. «И чувства добрые я лирой пробуждал!» — вот главный завет Пушкина.

— Едва ли ему послушны многие современные раздутые и раскрученные литераторы, лауреаты Букеров и других «престижных» премий.

— А лучшие советские писатели слышали эти слова Александра Сергеевича, писали о том, что необходимо жить для других, пробуждать любовь в людях. К примеру, Павка Корчагин: одержимый идеей коммунизма, он не щадил себя не ради личного процветания и богатства, а ради счастья других. И большинство советских людей готовы были жизнь отдать за други своя. Ведь для Павки-то Корчагина дух был выше, чем материя!

— Я бы даже сказал, отче, что русская литература XIX века в своем завершении стала уводить читателя от веры, особенно авторы Серебряного века. А советская литература вернула читателя к поиску нравственного идеала. Бунин, живший за границей, остался ярким представителем Серебряного века и в эмиграции писал о частных случаях из жизни частных людей. Я нисколько не умаляю таланта этого великого и трагического русского писателя, но его современники, жившие в СССР, писали о человеке на фоне России и русской истории, причем истории в ее развитии, в ее величии. А ведь религиозное сознание не может быть частным — только общественным. Человек верующий не может сказать: «Есть я и есть Бог, а до остальных мне нет дела».

— И всё же, Александр Юрьевич, у каждого из великих и выдающихся русских писателей можно найти такое, что воскрешало религиозные чувства. У Льва Николаевича Толстого множество подобных сцен. В повести «Детство» мальчик очень трогательно молится за папеньку и маменьку. Меня это в моем детстве очень поразило. А когда мы «Войну и мир» в школе изучали, меня поразило, как княжна Марья читает молитвы и говорит: «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет?» Я еще не знал тогда, что это слова Иоанна Дамаскина, моего героя, о котором я напишу книгу. Но они столь таинственно прозвучали во мне, что навсегда остались в душе. Я задумался, что когда-нибудь умру и весь мир исчезнет. Зачем же я тогда живу?

— И это стало отправной точкой?

— Я начал долгий путь к осознанию того, что жизнь человеческая продолжается и за гробом. «Не знавал попов на свете, не зубрил я из детства молитв, если ж нету души, ответьте, что тогда у меня болит?» А ведь это стихи советского поэта! Евгения Евтушенко. Религиозное чувство сохранялось в сердцах всех настоящих писателей. Чехову казалось, что оно противоречит разуму врача, но при этом сколько христианских произведений им написано. В рассказе «Архиерей» главный герой умирает от неизлечимой болезни на Страстной седмице, и помните, как особо умилительно поет хор? И герой умирает вместе со Христом! А повесть «Степь», где описан такой замечательный простой попик Христофор, до того он милый, до того хороший, что невольно проникаешься симпатией к нему. И думаешь: «Если все будут такие священники, не погибнет вовек Православие!»

— А диакон в «Дуэли» Чехова — какой замечательный персонаж!

— Да. А рассказ «Студент» вспомните. Где герой мысленно переносится к тому костру, у которого грелся апостол Петр...

— И таинственно понимает, что Христа распяли не давным-давно, а сегодня, сейчас.

— Писатель в своих произведениях бывает умнее себя самого. Мне очень жаль, что Лев Николаевич Толстой, автор великих романов, в конце жизни стал выставлять себя в качестве учителя с большой буквы, и такое впечатление, что поглупел. А недавно я перечитывал «Анну Каренину» и поразился тому, как гениально показан ужас грехопадения. Ведь Анной на самом деле владеет не любовь к Вронскому, а страсть, которая ее губит. Она и от ребенка отказывается и в итоге чувствует неприязнь к Вронскому, а в финале доходит до самоубийства. А какой гениальный рассказ «Отец Сергий»!..

— Считается, что у нас самый православный писатель Достоевский. Но у Толстого огромные глубины проникновения в сугубо христианские истины.

— Дух у него был православный, но он оказался слаб перед гордыней — самым страшным и сильным искушением. А самым православным писателем я считаю Гончарова. В отличие от Достоевского, который лишь в конце жизни пришел к Церкви, он постоянно постился, исповедовался, причащался. Об этом мало кто знает. А смерть Пушкина. Меня потрясло воспоминание о том, как священник, исповедовав и причастив Александра Сергеевича, признался, что еще не встречал человека, который бы уходил из жизни столь примиренный с Богом. И это при том, что он фактически погиб на дуэли! Господь даровал ему время для покаяния и примирения, для раскаяния в грехах.

— Я смотрю, отче, вы еще в школе не так, как большинство, воспринимали русскую литературу. А в какой семье вы родились и воспитывались?

— Да в самой простой советской семье! Мы все с Урала. Отец, Виктор Алексеевич Агафонов, — инженер-плановик; мама, Любовь Николаевна, в девичестве Чащина, — работник книжной торговли. Ее отец — офицер царской армии, прошел всю Первую мировую войну, служил у Колчака, потом оказался в Китае. Добровольно вернулся на Родину: «Пусть меня хоть расстреляют, но хочу умереть в России». Его посадили в тюрьму, но вскоре и отпустили. Так он стал вполне советским человеком. Детство мое прошло на Урале. Родители много читали, отец даже писал стихи. Когда в доме появлялась новая книга, меня аж трясло от возбуждения: сейчас я открою для себя иной мир, пока не известный, манящий! И с малых лет я стал мечтать, что вырасту и сам буду писать интересные книги. И эта мечта в итоге сбылась, хотя сначала я стал священником.

— А как вы относились к Церкви в юности? Каков ваш первый религиозный опыт?

— Учась в школе, я знал одно: в церковь ходят невежественные люди. Пытался бабушку просветить в отношении теории Дарвина, но это оказалось трудно. «Я, — говорила она, — еще в гимназии познакомилась с теориями господина Дарвина. И у него не так всё просто. Да, эволюция, но изначальные-то существа кто произвел? Вот то-то и оно!» А первое мое воспоминание об остром ощущении Бога связано с таким случаем. Я начитался приключенческой литературы — Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн. И решил: надо путешествовать, надо бороться с поработителями. План был таков: доехать до Владивостока, пробраться на корабль до Америки, приплыть туда и — здравствуйте, прерии, здравствуйте, бизоны! Набрал полный карман сухарей, прихватил 15 копеек и сказал сестре: «Я — в Америку, передай маме, чтоб не волновалась». Сел на электричку, уехал в Сызрань зайцем. Сижу там на вокзале, жду поезда до Владивостока, ем сухарики. Потом они кончились, я купил на свои 15 копеек коржик и кофе, поел. Опять голодно стало, как тому библейскому блудному сыну. Сижу, думаю о маме, что она сейчас борща наварила... И вдруг меня пронзило: Господи! А ведь она сейчас там меня ищет, переживает, места себе не находит! Что я сделал! Я сообщил о себе милиционеру, а тот, недолго думая, упек меня в детский приемник-распределитель. Оттуда меня переправили в Куйбышев, еще дальше. В мужской распределитель. Обрили наголо. Держали около недели. А мать тем временем с ума сходит. Ей ничего не сообщили. В милиции сказали: «Будем искать». И вот, когда она отчаялась в помощи человеческой, то обратилась к помощи Божией. Примчалась в храм, впервые в жизни переступила его порог, увидела икону Божией Матери, пала пред ней на колени и стала слезно молиться: «Пресвятая Богородица! Спаси моего сыночка Коленьку, не дай ему погибнуть! Направь его на путь истинный! Ты же тоже страдала, когда Сына Твоего распинали, Ты меня поймешь, я только на Тебя и надеюсь!» И, представьте, Александр Юрьевич, когда она вернулась домой, ее ждала телеграмма. Сообщали о том, где я и как можно меня забрать домой. Она тут же последним автобусом — в Куйбышев. Я сплю ночью, и снится, что теплый дождь капает мне на лицо. Просыпаюсь, а это мама склонилась надо мной и плачет огромными горячими слезами... Это стало первым толчком сначала к ее приходу в Церковь. А потом и к моему. В 15 лет я стал думать, в чем смысл жизни, и не соглашался, что он только в детях, в продолжении рода. Я стал думать о душе, а значит, и о Боге. Окончательное формирование моих мыслей о божественном предназначении человека произошло уже во время срочной службы.

— В армии?

— Да. Я считаю, что каждый мужчина в начале жизни должен отслужить — это придает больше уверенности в себе, своих силах. Кстати, и в духовную семинарию принимали только отслуживших в рядах Вооруженных сил. Службу я проходил в ракетных войсках и во время дежурств имел возможность много читать. В «Братьях Карамазовых» меня потрясла фраза, которую я с тех пор навсегда выучил наизусть: «Не чудеса склоняют реалиста к вере. Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдет в себе силу и способность не поверить и чуду, а если чудо станет перед ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт. Если же и допустит его, то допустит как факт естественный, но доселе лишь бывший ему неизвестным. В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры. Если реалист раз поверит, то он именно по реализму своему должен непременно допустить и чудо».

— Ужасно громоздко сказано!

— Громоздко, но точно. Я тогда подумал: «Господи! Это же про меня! Господи, направь меня на путь истинный!» Во мне возгорелась жажда к чтению чего-то религиозного. А такой литературы не было. Была атеистическая. Я взял «Словарь атеиста» и стал выписывать из него всё, что стояло за словами «христиане верят в то, что...», «согласно христианской легенде...» или «в соответствии с представлениями христиан...» И так у меня составился краткий конспект христианского вероучения.

— Катехизис Николая Агафонова, солдата срочной службы ракетных войск СССР.

— Так точно. А на букву «С» я обнаружил статью о семинариях и узнал, что таковые до сих пор существуют. Гром среди ясного неба! Вот там-то мне и надо учиться! И таким-то образом, Александр Юрьевич, я в 1976 году поступил в Московскую духовную семинарию. Из армии я вернулся отличником боевой и политической подготовки, крепкий, сильный, возмужавший. Поначалу поступил в техникум, намеревался стать штурманом дальнего плавания, но потом бросил его и отправился в Москву. Мать в слезы: «Уйдешь в Церковь, а там тоже люди со своими недостатками, ты разочаруешься, и что тогда?» Я ответил: «Мам, я не к людям иду, а к Богу». В Москве устроился на строительстве олимпийских объектов, чтобы иметь хоть какую-то крышу над головой, в общежитии. Вскоре простудился и сильно заболел. Отправился в Троице-Сергиеву Лавру к мощам преподобного Сергия. Думал: «Поеду да и исцелюсь». Но когда приехал и припал к раке с мощами, то напрочь забыл, зачем сюда пришел. Вместо просьбы об исцелении я взмолился: «Отче Сергие! Устрой меня здесь в семинарии! Ты ведь здесь самый главный». С тем и приложился. И представьте, вышел из храма с ощущением, что я полностью здоров. Будто с меня свалилась тяжеленная мокрая шуба. Бегом опять на электричку и в Москву. Боялся, что снова болезнь меня поймает. Но она не поймала.

— Вот нашему реалисту и чудо досталось!

— А я и был настоящим реалистом. В Москве стал присматривать храм, чтобы мне дали рекомендацию в семинарию. Куда ни приду, всюду старухи шипят и щипают: не там встал, не так всё делаешь... Где же мой храм? Где же мой храм? Я взмолился: «Господи! Да покажи Ты мне мой храм!» А ехал в это время в троллейбусе. Взмолился и заснул. Проехал свою остановку, что напротив общежития. Проснулся, вышел, смотрю — храм Иоанна Воина на Якиманке. В нем служил протоиерей Николай Ведерников. Умнейший человек, духовное чадо митрополита Антония (Блума), его проповедями всегда можно было заслушаться. И я стал ходить туда. Вот мой храм! Отец Николай меня приветил и дал направление. Я прошел собеседование у ректора. А им тогда был ныне покойный митрополит Владимир (Сабодан). На собеседовании он меня спросил о Достоевском, и мы целый час беседовали. Потом я сдал экзамены. Приезжаю узнавать результаты, один мой знакомый издалека показывает мне два пальца. «Господи, за что же у меня двойка?» Смотрю списки поступивших: меня там нет. Огорчился. А оказалось, по распоряжению ректора меня сразу во второй класс зачислили!

— Смотрите, как услышал вашу сильную молитву преподобный Сергий Радонежский! А как складывалась ваша жизнь после семинарии?

— Служил священником в Кузнецке и Волгограде. К тому времени уже и женился. Кстати, тоже преподобный Сергий помог. Я ему постоянно молился отныне. В том числе и чтобы хорошую жену мне послал. И вновь он исполнил мои просьбы. Я познакомился с протоиереем Иоанном Державиным. У него первая дочь — Иоанна, ней я и женился. Другой его сын — Николай Иванович Державин, известный референт Патриарха Алексия II, а ныне — Кирилла. На каникулы я отправился в Куйбышев, участвовал в богослужении, которое проводил владыка Иоанн (Снычёв), тогда архиепископ Куйбышевский и Сызранский. После службы он пригласил нас к себе разговляться, угощал своими знаменитыми пельмешками с осетриной. Там я и познакомился со своей будущей супругой. В 1992 году окончил Ленинградскую духовную академию, и Синод назначил меня ректором Саратовской духовной семинарии. Вот тогда-то, будучи ректором, я и написал свой первый рассказ «Погиб при исполнении» — о священнике, который погибает, спасая людей из пожара. Дописываю и только тогда понимаю, что всё лицо у меня в слезах. Но писателем я тогда еще не стал. Рассказ не напечатали, и больше я пока ничего не писал. До тех пор, пока не сделался священником плавучих храмов.

Плавучий храм «Святитель Иннокентий»

— Отец Николай, здесь, пожалуйста, поподробнее! Это же удивительное дело. Насколько мне известно, в царской России существовал плавучий храм святителя Николая Мирликийского. Его поставили на колесном полуморском пароходе, который ранее назывался «Пират». Он выходил в Каспийское море, где постоянно действовал целый плавучий рыболовецкий город, и люди там по многу месяцев не ступали на сушу. Им необходимо было церковное окормление. Государь император Николай II лично в письме приветствовал создание плавучего храма, который просуществовал почти до революции 1917 года. А как у вас возникла идея создания плавучих храмов?

— Владыка Герман назначил меня настоятелем храма Параскевы Пятницы в Волгограде и председателем миссионерского отдела епархии. Храмов мало. Приеду я в казачью станицу, где мне проводить служение? В каком-нибудь клубе? Там и наплевано, и мат, и накурено. И тут мне как раз попалась в газете заметка об этом плавучем дореволюционном храме. Да еще один принадлежал некогда Александро-Невскому обществу трезвости в Петербурге, и он ходил по Ладоге. И я подумал: а почему бы не повторить? Поставить храм на дебаркадере с низкой посадкой, чтобы с берега легко можно было заходить людям, прицеплять его к судам и плавать по Дону и Волге. Вот это миссионерство! Так были созданы два плавучих храма — «Святитель Иннокентий» на базе дебаркадера и «Святитель Николай» на базе баржи. Помогал мне православный голландский священник Феодор ван дер Ворд. Подробнее об этом можно прочитать в моем рассказе «Плавучий храм» в сборнике «Преодоление земного притяжения». Так летом 1998 года по Волге и Дону стали ходить храмы на воде. Мы приплывали в разные места, и люди могли побывать на службе, сойдя с берега по трапу, помолиться, исповедоваться, причаститься. Мои плавучие храмы на протяжении нескольких лет совершали свою миссионерскую деятельность, покуда в тех местах, куда мы приплывали, в хуторах и станицах люди не начали возводить храмы на суше. А когда эти храмы появились, необходимость в плавучих отпала. Они выполнили свою роль, честь им и хвала!

Плавучий храм «Святитель Николай»

— Смотрите-ка, отче, вы после армии поступили в техникум, чтобы стать штурманом дальних плаваний, а в итоге на своих плавучих храмах стали штурманом самых-самых дальних плаваний — небесных. Именно за это Святейший Патриарх Алексий II наградил вас орденом святителя Иннокентия. Не так ли?

— Совершенно верно, Александр Юрьевич. А кроме того, эти плавучие храмы сыграли свою роль и в моем писательстве. Случалось им оказаться скованными льдом, и тогда, сидя на своих ставших неподвижными плавсредствах, я и писал рассказы. Жена поначалу воспринимала это как мою блажь, но потом рассказы стали печататься, дело пошло, и она стала говорить детям: «Не мешайте, папа работает».

— А сколько у вас детей?

— Два сына и три дочери. Теперь уже двенадцать внуков, ждем тринадцатого. Оба сына — Кирилл и Иннокентий — сельские священники в Самарской области, дочери при церквях регентами служат.

— Слава Богу! Вы, отец Николай, пока единственный священник, удостоенный Патриаршей премии как писатель. Вообще среди священников стали появляться хорошие писатели. Кроме вас хочется назвать отца Ярослава Шипова, отца Владимира Чугунова, несомненно заслуживающих Патриаршей премии, и, конечно же, архимандрита Тихона (Шевкунова).

— Да, появилась некая иерейская проза. Но многим пишущим священникам не хватает воображения, без которого нет писателя. Чтобы привлечь читателя, надо не просто уметь изложить факты, но и добавить свою изюминку. Любое произведение несет в себе идею, но эта идея должна прорасти в душе, прежде чем начать ее излагать и развивать.

— А что сейчас проросло и вызрело в вашей душе, если не секрет?

— Нет, не секрет. Я уже заканчиваю работу над повестью «Стояние», посвященной чуду, происшедшему в Самаре в 1956 году.

— Имеется в виду стояние Зои?

— Да, Зои Карнауховой.

— А насколько этот факт реален?

— Понимаете, Александр Юрьевич, есть народные благочестивые легенды. Чаще всего в их основе лежит факт, обильно поросший домыслами, опять-таки благочестивыми. В соответствие с той самарской благочестивой легендой, Зоя простояла от 31 декабря до самой Пасхи 1956 года. Этого не было в действительности. Страна тогда готовилась к ХХ партийному съезду, на котором, как известно, Хрущёв развенчал культ личности Сталина. Чиновники пребывали в некотором предсъездовом беспокойстве, всюду проходили районные партийные конференции, в Самаре она должна была состояться 20 января. И вот в ее преддверии случается такое. Улицы вокруг дома на улице Чкалова, где с иконой в руках окаменела Зоя, оказались запружены народом. Приходилось привлекать конную милицию. Поэтому через несколько дней окаменевшую девушку увезли. Дальнейшая судьба ее неизвестна. Мне пришлось изучить очень много документов, и я, используя, конечно, свою писательскую фантазию в деталях, в диалогах, при этом старался следовать и правде факта.

— Можете себя назвать в этом вопросе на сегодняшний день главным специалистом?

— Может, не главным, но одним из самых сведущих. Я старался всё осмыслить с точки зрения логики и фактов. Я, как и прежде, остаюсь реалистом. Православным реалистом. Я отверг все народные вымыслы, доверяя только непосредственным свидетелям. Мне удалось найти таких, которые своими глазами видели окаменевшую девушку.

— А каково ваше отношение к фильму «Чудо» Александра Прошкина по сценарию Юрия Арабова?

— Крайне отрицательное. Нельзя позволять себе такое наглое искажение фактов. Хочется поэкспериментировать — придумайте свой собственный случай и раскручивайте его сколько угодно. Фильм очень неудачный. Так же, как поделка Андрея Прошкина по сценарию того же Арабова «Орда». Полная псевдоисторическая ахинея. Вместо величественной фигуры митрополита Алексия — метания какого-то гнилого интеллигента. Отвратительный фильм. Хамское пренебрежение к русской истории. Митрополит Алексий в XIV веке — глава государства. Он ехал в Орду с целым посольством бояр, огромным поездом, состоящим из множества повозок. И город Сарай того времени вовсе не был таким уродливым, как показано в фильме. Это была одна из цветущих столиц мира.

— Да к тому же в Сарае существовал огромный русский квартал с подворьем Сарайской епархии, созданной стараниями Александра Невского.

— Совершенно верно, был Сарайский епископ, который встречал московское посольство. Баня, застолье и только потом — визит к хану и ханше. А в фильме жалкий митрополит Алексий верхом на лошадке в сопровождении всего одного слуги приезжает в какое-то дикое и грязное первобытное общество, где над ним издеваются дикари... Маразм да и только! Плевок в лицо и русского, и татарского народов. Но я не о том хотел сказать. Оба Прошкины задумали показать чудо, но ни у того, ни у другого чуда не произошло, потому что они в него сами не верят. Художественному восприятию поддается, прежде всего, последствие чуда, только так можно убедить читателя или зрителя. Если этого не понимаешь, не берись писать книги или снимать фильмы о чудесах. Если не веришь, не пиши книги и не снимай кино о вере! Я пытался показать чудо с Зоей и опосредованно — через восприятие простых людей и партийных чиновников, уполномоченных из Москвы и сотрудников КГБ, разных жителей Самары и России. И я, уважая своих персонажей, старался никого не вывести в карикатурном, идиотском виде.

— А где можно будет прочитать вашу повесть «Стояние»?

— Частично она уже печатается в самарской газете «Благовест», журнальная публикация ожидается в «Нашем современнике», а книжная — в издательстве Сретенского монастыря. Отец Тихон прочитал начало и просил никому другому не отдавать.

— Будем ждать с огромным нетерпением! Отец Николай, огромное вам спасибо за ваши труды, за ваши книги! От всей души поздравляю вас с днем рождения!

Беседовал Александр Сегень
pravoslavie.ru