В утренней дымке Мишкина, где я имел счастье быть учителем словесности в первый год послеинститутской практики, когда вышел на свой первый утренний моцион, я обнаружил на дорогах и тропинках деревни живописно рассыпанное некое количество мальчиков самого широкого возрастного диапазона и школьного возраста в полусогнутом состоянии, копошащихся в соответствии с законом природы «о броуновском движении» в совершенно различных направлениях, то есть, хаотично.
Можно было бы предположить, что утренние мальчики что-то ищут на дорогах и тропинках Мишкина. Однако более пристальное наблюдение за ними открывало существенную деталь в их поведении: в руках снующих мальчиков были какие-то приспособления, которыми они совершали некую таинственную физическую работу.
Мальчики неистово крутили ручки, похожие на ручки буров или ручки, которыми некогда заводили машины. Вследствие подобного верчения колесо, приделанное намертво путем сварки перпендикулярно оси ручки, буксовало в грязи…
Что, собственно, и было искомым предметом вожделения.
И называлось это гениальное детское изобретение- Буксой…
Колесо буксы могло быть от детской коляски, тачки, тележки, от самоката, от маленького детского велосипедика- не важно. Важным было то, что колесо должно было непременно буксовать, что достигалось посредством быстрого вращениея той самой коленчатой ручки.
Буксовать можно было в грязи, в луже, «в горочку», в мокрой траве, в снегу,- где угодно. И варианты звуков, которые издавали при этом мальчишки своими голосовыми связками, тоже имели широкий диапазон,- от утробно низкого «до», похожего на гудение Ростовского колокола «Сысой», до комариного дискантного «си» Робертино Лоретти.
Буксовать можно было вместе. Тогда стихийно создавался чудный ансамбль с композициями в стиле Стравинского.
Буксовать можно было в одиночку. Тогда вы могли слушать удивительные импровизации, похожие на этюды очень раннего Шнитке.
Канонически непреложным же и низменным было только одно- самое буксование. Это было свято. Как грязь и дурость на Руси…
Букса (отглагольное существительное, образование от слова «буксовать») была у мишкинских мальчишек всеобщим повальным увлечением, трехмерным эталоном измерения времени, пространства и хотения, единицей обмена, эквивалентом добра, карточкой в закрытый мальчишеский клуб.
Не имеющий буксы пацан являлся изгоем, представителем самой низшей касты, существование которого просто никем не замечалось. Его просто не было- вот и все.
Не в рублях, а в буксах, в Мишкине измерялось благосостояние семьи.
Сын председателя колхоза ходил вразвалочку, жевал дефицитную жвачку, говорил, лениво растягивая слова, и имел четыре буксы. Одной он пользовался сам, вторую держал «про запас», а остальные две, что похуже, сдавал в прокат «неимущим изгоям». Последние отвечали председательскому сынку блеском преданности в глазах и бесконечными услугами.
На буксах ученики «приезжали» в школу. Выстроенные в ряд у школьного порога буксы красовались, как хорошие ковбойские скакуны у дверей салуна.
О буксах мальчишки говорили в школе, о них думали.
На буксах ребята «возвращались» из школы домой и, швырнув портфель в дверной проем дома, накручивали на буксы, как на спидометр машины, весь остаток светового дня до полного его помрачения.
Школа, где я учительствовал, была похожа на бюро ритуальных услуг, а сам процесс обучения и все, что с ним было связано, являлся чем-то вроде скорбной необходимости, которая всем давно надоела, но отменить которую социальной смелости хватало только у отпетых двоечников.
Взаимоотношения между учителями и учащимися напоминали «пакт о ненападении», которым стороны, давно перезревшие миром, тяготились.
Учителя проводили уроки, писали планы и заполняли журналы. Ученики приносили домой честные тройки. Сама же школа, по крайней мере, со стороны мужской половины учащихся, была чем-то вроде Клуба Любителей Букс.
В школе, на уроке, глядя в учебники, мальчишки представляли себе, как пробуксовывает, вязнет в строчках книги букса, проваливаясь в интервалы между словами, подпрыгивая, как на кочках, на союзах и предлогах. Они разгонялись на длинных предложениях, тракторно переваливали через заглавные буквы; тупо урча, упирались, как в противотанковые ежи, в скобки, цифры и кавычки…
-Ты почему пишешь «цЕпленок»?- спрашиваю я у Лены Цыплаковой, заглядывая в ее тетрадь во время диктанта.
-Проверочное слово «цепкий»,- неуверенно отвечает Лена,- он вчера мне за кофту лапкой зацепился, а потом трепыхался так смешно…
-А как мама зовет кур, когда выносит им корм?!- нашелся я с проверочным словом.
-«Цыпа-цыпа-цыпа!!!»- загалдел весь класс.
Лена вздохнула и исправила цепучего цЕпленка на среднестатистического «цыпу».
-А почему ты «цыганку» пишешь через «и»?- спрашиваю я у той же Лены.- «Ты же знаешь правило и слова исключения из него: «цЫган на цЫпочках сказал цЫпленку «цЫц»!»
Лена совсем расстроилась и с грустью посмотрела за осеннее окно:
-Она же женщина… Тетя Лара… Вот если ее муж, дядя Яков, он точно «цЫган»: злой, чумазый и с одним зубом во рту… А тетя Лара добрая… Правда, пахнет от нее…
-Они же в бане не моются,- уточнил Илюша Репин, сын председателя колхоза,- говорят, и юбок не стирают…
-Да…- задумался крепкий и ядреный, как гриб-боровик, Вася Вуколов,- ему, дяде Яше, человека зарезать, что тебе высморкаться…
-А чего это он на цыпочках цыпленку какие-то «цыцы» говорит?!- усомнился Федя Струков, самый «крутой» сельский «буксник».
-Да в курятник залез. Птицу тырит, а тут этот мелкий под ногами паникует…
-Станет дядя Яша цыпленку что-то говорить! Бошку свернул на сторону- и делов-то! Тоже проблема…
-Как он батюшку-то нашего отца Василия всего изрезал, ключи от церквы требовал, а батюшка ничего ему не дал! Как жив-то остался!
Диктант продолжается. Я снова у тетради Лены Цыплаковой.
-Ну, почему ты «мотоцикл» пишешь через «ы»?!
Лена снова вздыхает и ничего не говорит, а за окном слышно «дрын-дын-дын!!!»- чья-то мотоциклетная серенада, и слово вдруг начинает рычать и реветь, пахнуть бензином, звенеть железом… И у будущей байкерши щиплет в носу от мотоциклетного дыма. «Мотоцикл»- конечно, правильно. Но «мотоцЫкл»- поверьте, реальней…
-А как правильно писать: «цыцки» или «цицки»?- спрашивает кто-то.
-Не понял?!
-Ну, то есть, сиськи женские…
-А где это в диктанте?!
Мишкинские девочки мальчишеского увлечения не разделяли, внешне посмеивались над ребятами, но, казалось, тайно завидовали им. Каким бы идиотским не представлялось им увлечение мальчишек буксами, у девочек и такого не было…
Приходя в избу после школы и переодевшись во все домашнее, во что-то несуразное и пестрое, они невольно сливались внешним видом с «пестренькими», становились, подобно матрешкам, все на одно лицо, почему-то заплаканное, хотя вроде бы и не было слез на их глазах…
Нет, конечно, девчонки тоже о чем-то мечтали. И только они чего-то учили по всем предметам, даже честно зубрили. Но когда я, вдохновясь осенью, слишком ретиво приступил к старшеклассникам с «Евгением Онегиным», одна вполне зрелая девушка отрезвила меня: «Зачем мне все это, если я все равно, как и мама, буду дояркой?!»…
И я вдруг ясно, до последнего мятого рубля, пропахшего соляркой, до последнего лоскутка тряпки от уже изжитого единственного «выходного» платья, увидел серое существование этой девчушки…
И Евгений Онегин стыдливо закрыл за собой дверь.
О чем думали девочки? Я не знаю. Но и девочки замирали, когда в школьное окно врывался рев буксующей где-то рядом в дороге машины, звуки ее почти животного сопротивления разбуженной жирной и хищной стихии.
Учитель возвращался в класс из своих заоблачных мечтательных высот и приостанавливал урок. В школе повисала торжественная тишина, похожая на минуту молчания. На мгновение воцарялось перемирие. В глазах детей загоралась жизнь, а в жизни появлялся смысл и открывались неограниченные просторы для подвига…
«За каждым валом- даль, за каждой далью- вал»…
Но звуки за окном рано или поздно истощались. Всегда кто-то один побеждал в этом вечном противостоянии человека и природы…
Раздавался истошный вопль учителя, похожий на рев раненного зверя,- и праздничный свежий свет в детских глазах угасал от угарного порыва повседневной тупости…
