М.Ц.
Я смотрю в тебя, как в зеркало:
я — не ты, и ты — не я,
всё же жизнь нас исковеркала,
одинаково дразня.
Чем-то схожи и царапины,
и глаза в одних слезах —
взгляд сторонний, даже папертный:
так глядят на образа.
Я — не ты, но одиночество
на двоих у нас одно:
нежеланье краткосрочного,
раз уж вечное дано...
А гений бывает глуп,
пока не станет собой,
пока не станет судьбой.
Гений бывает глуп,
потому что всегда не свой,
потому что не занят собой.
Гений — служка у дара,
себя раздаёт даром.
Гений — не скуп:
он пока своё не раздаст,
хвалу за дар не воздаст
Творцу.
Подлецу и прохвосту
его обмануть просто.
Маленькое сердце — как Вселенная,
мир — скопление галактик и людей.
Жизнь вокруг — материя нетления,
хоть по факту — сборище страстей.
Сморщились, скукожились все цели,
умер тот, кто возведён в цари.
Сам Творец всё время на прицеле,
светом жизни стали фонари.
В бесконечном кружатся страдания,
страх и ужас — адских два крыла
проросли на судьбах мироздания:
ложный дух природа обрела.
М.Ц.
Если за руку держать — не уйдёшь:
память наша — сплошные руки.
В сердце многих теперь живёшь,
прежде горестно близоруких.
В завтра метил твой пристальный взгляд,
острым слогом терзая время.
Даже если прошлым заклят,
в завтра семенем скажется бремя.
Урожай собрать — мудрено:
повсеместны твои посевы.
Всходит диким цветом зерно
от безвременно умершей Евы.
Догоняет Психею тело,
что в стихах твоих сиротело.
М.Ц.
Отдала себя, всю отдала...
Нет, не людям ― словам и небу.
Даже тела не нажила:
тело строится на потребу.
Руки выросли в два крыла,
обрастая стихами-перьями.
Ничего себе не брала,
собирала всегда потерями.
Обнаружив себя житейскую,
растерялась: что делать с ней?
Подмастерья вокруг, судейские,
а привычно ― средь голубей.
Не свои вокруг, птицы-вороны,
заступиться за душу некому.
Струны певчие ветром сорваны:
уходи, поэт, во все стороны.
Натянуты нити — звените,
в устах колокольчик — ищите
отчаянных звуков и песен;
звучащему правдой мир тесен.
Поющему небу и лесу
звучащий как песня известен.
Адам, Адам — не кичись адом!
Адам, Адам — вернись домой!
Адам, Адам — так просто падать,
не лучше ль выбрать день седьмой?
Лететь, лететь — Адам рыдает. —
И петь, и петь — стать виноградом.
Скорее в путь! — Отца обрадуй.
Пора заняться Божьим садом.
Край перешагнуть во все стороны —
во всю ширь и высь в одночасье.
Поделить неравное поровну,
чтобы обрести в себе счастье.
Вороны кружат, всюду бороны —
развернулась даль как пристанище.
Голосом зовёт, криком сорванным —
ожиданием силы ранящим.
Воздухом манят реки горные,
рыбы сонные чешуёй блестят —
замолчат вконец мысли вздорные,
крайней прелестью не прельстят.
Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.
Ушли отец и мать, и мой черёд настанет:
я — старшая, за мной уже крадётся смерть.
Её приход всегда так неизбежно странен,
пред ней плывёт, как воск любая наша твердь.
Она возьмёт своё, а не своё — не тронет,
укутанных в лучи она сама боится.
Хоть бег часов судьбы по жизни монотонен,
в нём прячется, как боль свободная частица.
Всем волям поперёк, она летит как ветер,
она летит как вопль, как птица в южный край.
Пусть каждый взмах крыла вне времени запретен,
на пёрышках тайком хранится вечный рай.
Единственное, что я умею - искать и находить истину. Почему умею? Потому что Она меня тоже ищет, и ещё потому что я знаю, что ничего не знаю. Это главное, чему я научилась в своей жизни.
А вот устраиваться в этой самой жизни я совершенно не умею. И не научусь никогда. Как-то так устроено: даётся либо одно, либо другое.
Некоторым, правда, удаётся отчасти совмещать - но это не потому, что они умеют, а потому что им даётся и другое - само. Такова диалектика жизни...
* * *
Единственный способ знать истину - это её не знать, но всегда искать (жаждать, умирать без неё). Всегда - в смысле непрерывно. Истина тоже непрерывна.
Как только перестал искать истину или решил, что сам что-то знаешь, тут же утрачиваешь её.
* * *
Кстати, это как раз суть различия между Западом и Россией: даётся либо то, либо другое. России дано другое. Было дано...
Россия, милая Россия,
твоя изысканная сила,
твоя высокая краса
давно стремились в небеса.
Уж скоро, скоро будем дома —
пусть даже путь России сломан —
по радуге, как по мосту:
сокроем в Боге простоту.
И зацветём в саду Господнем,
где сам Творец порой в исподнем
гуляет по прохладе дня.
Россия, ты — небес дитя...
Вглядеться в объектив не смею:
кто там? Чудовище - не я,
и жизнь разбитая моя
взглянуть на фото не посмеет.
Сорвали домик с той улитки,
которой раньше я была,
и разбросали все пожитки:
такие здесь теперь дела.
Глаза? - да выцвели от слёз,
разъела соль глаза земные.
Им нынче даже не до звёзд,
но снятся сны ещё цветные.
Лицо - не лик, оно избито.
А лик - да нужен он кому?
Его не видно - шито крыто,
всё что пришито не к тому.
Рассвет? О, да, живу рассветом
и ртом ловлю как воздух свет.
Живу, как луч весны - при этом
без всяких для того примет.
Мир требует, чтобы человек встал на животные рельсы и стремился к доминантности. Доминантностью вечно озабочены звери. Но Христос предложил иной путь — подставь себя под удар, а не бей: не стремись доминировать.
Этот мир избивает всех, кто не дерётся за доминирование, люди этого мира втаптывают в грязь того, кого принимают за слабака — он не доминирует. Отказ от доминирования — это отказ от животного поведенческого модуля в пользу действительно человеческого.
Люди-звери знают только два статуса: либо ты, либо тебя, потому не чувствуя, что в некоем пространстве есть доминирующий, автоматически, на уровне рефлексов, себя назначают «царём». А если не могут сами доминировать, то стараются быть как можно ближе к тому, кто доминирует, стараются сделать себя приближенными.
Играть в доминирование скучно, даже дружба и любовь людей-зверей не выходят за рамки доминантности: либо ты, либо тебя. Это дружбы, построенные на подчинении одного и доминировании другого. Дружить по-настоящему, без игры в доминирование, способны очень немногие. Они-то и есть - не от мира сего.
Поговори со мною, дождь,
ты скоро с грозами уйдёшь,
а я останусь - прозябать.
Попробуй для меня узнать
у ветра, спутника грозы,
где он гуляет до росы.
Мы с ним беседовали раньше,
мы говорили по душам,
но становилась я всё страньше -
взрослела, и взрослел он сам.
О Пушкине мы с ним болтали,
затем о разных пустяках,
друг другу тайны поверяли
то прозой, то в своих стихах...
