На той горе, на той горе,
где ужас посетил меня,
живу я, словно зверь в норе,
священное в себе храня.
На той горе, на той горе,
где ангел Божий ждёт меня,
молюсь всегда, как в алтаре,
и в рост идёт моя броня.
И каждый звук, и каждый взгляд
мне посылают сотни стрел,
за то, что я и рай, и ад
на той горе открыть посмел.
Можно залюбить до смерти,
насмерть разлюбить
и любовью обессмертить:
Ариадны нить
тянется от сердца к сердцу,
от горы к горе —
мы с тобою самодержцы
неба во дворе.
Донкихотиться желаем
мельникам назло —
стайка писем именная
юркнула в разлом.
Тенью легла на занавеску -
солнечным бликом вдруг заблистала.
Ты меня видишь в дымке белесой,
вместе с рассветом я догораю.
Солью меня тёрли до блеска,
до совершенства вроде кристалла.
Утро роняет слёзы как росы,
россыпи радуг в небе играют.
Чашкой на блюдце сверкнула тайно:
выпей искристого чаю-зелья,
ведь не бывает судьбы случайной -
свет повстречался с утренней целью.
Таня жила под столом. Тяжёлая скатерть с бахромой служила завесой, разделяющей большой мир взрослых и её собственный, маленький — подстольный. Здесь скрывалось другое время, другое пространство, другие интересы и секреты. И, главное, здесь не было никого постороннего — всюду присутствовал лишь тот, кто внутри.
Хотелось, чтобы уединение длилось вечно, потому Таня всякий раз с опаской глядела на кружащие вокруг её святилища ноги взрослых.
Увлёкшись игрой, она легко забывалась, и тогда потусторонний мир исчезал, вполне существовало только само подстолье.
Взрослые — на кухне, говорят о чём-то своём. Значит, всё пространство комнаты свободно и готово принять Таню в игру. Мир может стать шире, хотя бы на пару шагов.
Выбравшись из-под стола, Таня спешит вперёд, куда несут ножки, и вскоре оказывается перед чуть приоткрытой дверью. Словно кто-то решил пригласить маленькую девочку в неведомый новый мир, где она ещё не бывала, о существовании которого не подозревала. Закрытая дверь была концом мира, приоткрытая оказалась началом.
А ты попробуй сам:
впрягись — тяни!
Брыкаться просто,
не имея ноши.
Ты кажешься себе
таким хорошим,
но в чём твой груз?
Сокрытое в тени
не знает пота
от труда на солнце.
Идущий следом
за другим,
первопроходцем,
не так измотан:
волею судьбы
мечты его, как и пути —
слабы.
Я не готова, Господи — прости,
ведь Ты сказал: должна быть наготове.
Боюсь не справиться и подвести —
пришедшие несчастья слишком внове.
Моей сластолюбивой плоти
на фронте, как и на работе,
всё кажется избыточно мертво.
Я не владею мастерством.
Лишь Ты, всё — Ты, я так привыкла,
с тех пор, как боль в меня проникла,
всё жду Твоё и от Твоих:
прости, не знаю сил своих.
Что должно быть сказано —
будет сказано:
камнем, травой, ослицей
или человеком.
И дело не в стиле,
а в силе,
которая не от слов,
а от Слова,
которая мимо слов,
мимо поз,
мимо одежд традиции
в букве ли, в звуке —
прямо в сердце.
Я не буду в полоску, как вы хотели,
не примерю и клетку... На самом деле
я ни та, ни эта — совсем другая
ткань моей жилетки: я для вас чужая.
Успокойте совесть — не к лицу мне ткани
те, что вы желали, те, что вы исткали.
А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель - Христос.
(Мф. 23:8)
Мыслепилюля
Первый вариант формулировки той или иной мысли, пришедший по вдохновению, в ответ на вопрошание, всегда целостен и точен (поэтичен). Силы уходят лишь на подбор слов, соответствующих воспринимаемому силовому полю — потоку, но слова сами спешат встать на своё место. Это — поэзия, хоть и не стихи.
Если происходит потеря по каким-то техническим причинам уже готового текста, эта потеря невосполнима. Повторно мысль не формируется сама, повторно оформляю её в слова я, и это уже не волшебная словесная пилюля, а просто текст. Дважды одна и та же мысль сама не формулируется. Она поймана сознанием, но путь к ней не восстановим. Полутона, по которым строилась формула, я не могу повторить. Первая формула формировалась в поле моего вопрошания, вторая — писалась тем, кто уже знает (вот в чём суть сократовского незнания). Первый вариант всегда — мыслепилюля (содержит в себе целое — голографический принцип), второй - просто текст (уже не целое, а часть, фрагмент, грань), более или менее гармонично скомпонованный из остатков пойманного смысла. Целое лечит — исцеляет.
Я жила понарошку,
как-будто играла в игру:
износила одёжку —
наверное, дело к утру.
Мой рассвет на пороге —
пора возвращаться домой.
Собираясь в дорогу,
прощаюсь с привычной игрой.
Приютись в моем сердечном доме,
он давно уж Богом приготовлен,
он, скорее, для тебя, чем мой —
я покончила с самой собой.
Полон дом, но места в нём немало —
приходи, начнём всю жизнь сначала.
Пока в СССР на практике проверяли позитивные и негативные стороны коллективизма, Запад, в противовес, изучал дискурс индивидуализма и т. н. индивидуальных свобод. С исчезновением Советского союза конец пришёл тому и другому, главным трендом становится человеконенавистничество.
Перед размышляющим о судьбах мира человеком как бы лежат две отыгранные карты: коллективизм и индивидуализм, лишь христианство предлагает ему нечто иное, в некотором смысле соединяющее в себе то и другое — соборность. И тем оно так неприятно нацеленным на фашизм сильным мира сего. Христианство как третий путь должно быть ликвидировано всеми доступными способами, в том числе путём подлога, искажения его сути, потому надо особенно внимательно следить за этой стороной борьбы, менее всего бросающейся в глаза.
В чём суть соборности понятно из слов самого Христа «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди». То есть, для осуществления этого принципа достаточно самому взаимодействовать с другими во имя Христово, в измерении любви, и тогда каждый, кто способен ответить во Христе — ответит.
Пусть снаружи мороз – орхидея сокрыта в дыханьи...
Разве ты уже не умеешь сжать зубы?
Игумен Паисий (Савосин), «Камень для одного»
Скрипеть зубами — стёрлись зубы,
мой «камень» превращён в песок,
и кровь моя — берёзы сок —
струится в теле слишком быстро.
Пою — песком наполнен рот,
слова цежу сквозь Слово — губы
пустыня сушит; режет искры
на медь для торжища высот.
Бывает коснётся тревоги проклятая грусть,
и жмёшься в себя, говоря: ну, и пусть! ну, и пусть...
Рыбёшкой об лёд, стараясь терпеть - не тужить,
иначе не выжить, а нам ведь приказано жить.
Дорога всё в гору, дышать не могу. Не могу!
Довольно дорог, я иначе из жизни сбегу
на дальний чердак или в дикий потерянный лес -
Алисой уйду дорастать до желанных небес.
На фоне усугубляющегося экономического кризиса всё очевиднее проступает кризис духовный, который, вероятно, первичен. Равнодушие людей к ближнему маскируется, прикрываясь психоэмоциональным флёром и красивыми словами, за которыми часто пустота. О том, как сохранить живое сердце в непростых условиях нашего времени мы беседуем с кризисным психологом из Минска Константином Владимировичем Яцкевичем.
— Как бы вы охарактеризовали нынешнее время? В чём его главные вызовы и угрозы?
