Средь лип и елей на тропинках
Воздушен каждый лёгкий шаг,
Луна виниловой пластинкой
Играет тихо в небесах.
А воздух карамельно тает
Над мутной тоненькой рекой,
И дух поэзии витает
Над каждым клёном и ольхой.
Средь лип и елей на тропинках
Воздушен каждый лёгкий шаг,
Луна виниловой пластинкой
Играет тихо в небесах.
А воздух карамельно тает
Над мутной тоненькой рекой,
И дух поэзии витает
Над каждым клёном и ольхой.
И тонкий отзвук чаечного плача…
Владимир Ларионов
Тают в облаках лучи…
Ветер свищет, как нагайка,
Воздух сладостно горчит.
Надо мной не плачут чайки,
Надо мной кричат грачи.
Здесь мысль подобна резвой лани,
Над тихой полумглой тревог,
Где ветра резвое камланье
В немыслимой июньской рани
Нам дарит Всемогущий Бог.
Здесь познаётся мир беспечный,
Здесь распускаются мечты
И расцветают русской речью,
Над водным руслом быстротечным,
Храня меня от суеты.
Вербы рыдают над водами в тихом укоре,
В этих холмах я пытаюсь найти Святогорье –
Как же похож этой речки поток на Донец.
Но не хватает мне ветра в беззвучном просторе,
Мне не хватает биенья донбасских сердец…
Край мой родной, я душою с тобой непрестанно
Там, где твои терриконы – наследье титанов,
Вместе с курганами тайны столетий хранят,
Там, где вся степь стала чёрною огненной раной,
Там, где твои города превращаются в ад.
Город стёр с лица следы нагара,
Оживают окна, этажи.
После утреннего авиаудара
Город заявляет: «Будем жить!»
Позади ракет разящих залпы
И восход в запёкшейся крови,
Но всему назло цветут катальпы,
И журчат скворцы и соловьи.
Город – пёс, зализывая раны,
Смотрит с верой в солнечный рассвет.
Словно мир прекрасен, без изъяна,
И войны, как будто вовсе нет.
Дорогие, мои, хорошие! Простите, что эти стихи — далеко не православная лирика. Но другое пока не пишется.
СТРАНА
Страна уже не будет той, что прежде,
Она потерям счёта не ведёт.
Расстреляны напрасные надежды,
И путь ведёт наш вниз, но не вперёд.
Какая трещина прошла по Украине
От Сана звонкого до плавного Донца.
Тревога, боль — так быстро не остынут,
И разочарованьям нет конца.
Покой и мир когда теперь вернутся?
И сам народ накаркал геноцид...
А на волне кровавой революции
Опять дорвались к власти подлецы.
Неужели я увижу, как несёт Славутич волны
Между снежных берегов?
Ожиданием томимый и предчувствием исполнен,
Я свободен от оков.
Наслаждаюсь стылым ветром, робким снегом-недотрогой,
Жарким трепетом горя.
Дух Рождественский витает, и ведёт меня в дорогу,
В светлый праздник января.
***
Рвутся струны подсознанья
На лихом ветру тревог,
Что нас ждёт за новой гранью? -
Это знает только Бог.
Что нам жизнь? – Плясать да плакать,
Да любить лазурь небес.
Даст Господь – минуем плаху,
Пронесём без страха крест,
Только б жить одним мгновеньем,
Забывая боль и страх,
Обретая в дар смиренье
И молитву на устах.
***
Забывая ошибки, проступки, спокойно живу.
Но однажды, бессонною ночью сомненья прорвутся,
И расколют мне сердце, как хрупкое тонкое блюдце,
И спокойствие старым конвертом на части порвут.
Я забуду покой, и взывая слезами к Творцу,
Буду в тихой молитве искать для души исцеленье,
И когда эта боль ускользнёт за порог хмурой тенью,
То оставит седины и рябь по больному лицу.
НТ
Ты - полынь, ты дикая трава.
На периферии мирозданья,
Где больное детское сознанье
Балансировало у любви на грани,
Там побегами взросли твои слова.
Ты – полынь – упавшая звезда…
Иссушили гордое растенье
Горечь жизни, горечь негоренья…
Но стихи не станут скорбной тенью –
Слово остаётся навсегда!
Безумие страстям не оправданье,
Гнездится грех в просмоленной душе.
Живу опять на тонкой острой грани,
На безысходном грязном рубеже.
Безумие, как вирус отравляет,
И тает человечность. Только боль
На полнолуние собакой пустолает.
И мысли страшные сочатся исподволь.
Безумие, как тяжко с ним бороться.
Но если проблеск разума сверкнёт –
Жива надежда добрести до солнца
И скинуть наважденья чёрный гнёт.
* * *
Как сбросить груз седых веков?
Ну как изгнать остатки боли?
Ведь сердцу хочется снегов,
Мороза на Сочельник, что ли…
Я сыт дождями января.
Опят зима творит бесчинства.
С погодой нет в душе единства,
И хлипко фонари горят.
До Рождества рукой подать,
Крадётся ночь облезлым зверем,
И льётся дождь, бежит вода.
И в зиму город мой не верит.
За грядой холмов священных мне дышать намного проще…
Отутюжена ногами, мириадами сапог
Эта тропка меловая, что ведет меня сквозь рощу,
К месту, где стоит незримо храм величественно строг.
Сердце бьётся и трепещет от предчувствия и света…
Ни души, но только свечи до сих пор ещё горят,
Где застывшие деревья внемлют солнцу безответно,
Там молитвой наполняясь, я стою у алтаря.
Здесь присутствие Святого вся природа осязает,
Здесь легко освободится от мирских проблем и зол.
Боль проходит, только радость упивается слезами,
И молитва тонет в сладкой песне монастырских пчёл.
* * *
Треть века в поисках,
тревогах и терзаньях,
А нить судьбы
бесхитростно-проста:
В глубинах
я познал своё призванье
По достиженью
возраста Христа.
И прояснилась
участи дорога,
Я раскрываю
откровенья новь:
Что ремесло моё –
подарок Бога,
И нужно в труд свой
вкладывать любовь.
О, юность грешная, как рад, что нет возврата
К твоим по-зверски взбалмошным ночам.
Очаг родной я превращал в гнездо разврата,
Иудушку считал любимым братом,
Я в пьянстве растворялся и дичал.
И жизнь текла вне света. Боль без меры.
Понять трагичность было нелегко.
Я был мольеровским героем лицемерным,
И насыщаясь злобностью и скверной,
Греховностью я был на дно влеком…
И развалилась бы моя планета,
Когда бы не пробился ясный луч,
Он отпоил меня небесным светом,
Я жив, одним его теплом согретый,
И с верой в Слово, как никто живуч.