Под расписным одеялом
Лежалось уютно вполне.
И почему-то казалось,
Что я не один в тишине.
Это останется тайной,
В которую веришь душой —
Кто-то совсем не случайно
Всегда наблюдает за мной.
Зная осеннюю скуку,
Как павший листок на траве,
Он одиночества муку
Развеял в моей голове.
А мы живём, чему то, вопреки,
И пусть потоки чувств ослабевают,
Пусть пересуды словно пауки,
К нам из щелей порою выползают,
Но мы живём. Течёт по жилам кровь,
Я не скажу, что «жизнь нам по колено»,
И ты не говоришь мне про любовь,
Слова — они кипят пустою пеной.
Но мы живём. Порою ты устав,
Колюч бываешь, словно старый ежик,
Но в основном — всегда бываешь прав,
И я права, порой, бываю тоже.
Ты для меня — опора всех опор,
И пусть не видно этого снаружи,
Но знаем мы с тобою с давних пор -
Как я тебе, так ты мне очень нужен.
Сидим у телевизора рядком,
Как два седых, блаженных ангелочка,
И нежность вьётся тихим комельком,
И между нами есть касанья точка.
Скажи, Германия, что сделали с тобой?
Германия вольна? Германия — в почете?
Ты обрела себя в довольстве и в работе?
И каждый для других здесь жертвует собой?
«Проснись, Германия!» — таков был клич лихой.
Сулили всем дары, каких вы не найдете.
И обольщенная, ты по своей охоте
Сдалась мучителям.
Они творят разбой.
1937
После приказа властей о публичном сожжении
Книг вредного содержания,
Когда повсеместно понукали волов, тащивших
Телеги с книгами на костёр,
Один гонимый автор, один из самых лучших,
Штудируя список сожжёных, внезапно
Ужаснулся, обнаружив, что его книги
Забыты. Он поспешил к письменному столу,
Окрылённый гневом, и написал письмо власть имущим.
«Сожгите меня! — писало его крылатое перо. —
Сожгите меня!
Не пропускайте меня! Не делайте этого! Разве я
Не писал в своих книгах только правду? А вы
Обращаетесь со мной как со лжецом.
Я приказываю вам:
«Сожгите меня!»
I
По аллее ходили и ждали,
Ни тоски, ни печали, а нив,
И минувшего звездные дали,
Отлетали, как птицы, сложив
Тайну счастья: душа тосковала,
И крепчала в наивном бою,
Не дождались девятого вала,
На межзвездном прозрачном краю.
И пред светом капризным заката
Углядели прозрения миг,
Было скользко на камнях покатых,
Но не больно горланить и в крик.
II
...И над мраморной львиною кроной,
Поврежденной вандалами так,
Что смеялись вороны со стоном,
Углядев им неведомый знак.
Цитаты петербургских авторов связаны с точными местами в городе, о которых они писали в своих произведениях, сообщил дизайнер.
«Если говорить о литературе и русской культуре, то первый город, конечно же, Питер, и первые цитаты, первые слова, главные слова нашей литературы сосредоточены, конечно, в Питере», — сказал Гордон. Он пояснил, что цитаты ему предложили в интернете сами петербуржцы.
«Год назад я предложил моим питерских френдам из „Живого журнала“ собрать цитаты, которые они считают важными для себя, чтобы мне москвичу не давить на них. И они это сделали с большим энтузиазмом, с большим успехом», — пояснил автор.
Малоизвестную статью Николая Семёновича Лескова (1831—1895) «Торговая кабала» (1861), издававшуюся всего один раз со времени её первой публикации, ранее я уже представляла читателям. Это произведение не только не утратило своей злободневности, но — наоборот — звучит более чем современно в нынешних условиях, когда торговая кабала обретает новые зловещие формы кабалы электронной.
В заглавии лесковской статьи — универсальное название сегодняшних социально-экономических отношений, официально и открыто поименованных «рыночными». Всеобщие торгашество и продажность, возведённые в жизненный принцип, стали «нормой», устойчивым атрибутом, основной приметой нашего «банковского» (по лесковскому слову) периода. Метастазы этого торжища гипертрофированно разрослись и поразили насквозь государство и право, политику и экономику, науку, культуру и искусство, образование и здравоохранение — все без исключения виды человеческой и общественной деятельности, все сферы жизни, в том числе духовно-нравственную.
По словам праправнучки писателя, сбылась еще одна мечта Толстого, который отказался от авторских прав, чтобы его произведения мог прочитать каждый. Теперь это возможно в интернете.
Проект «Весь Толстой в один клик» завершен, в сети появилась полная электронная версия уникального 90-томного юбилейного собрания сочинений Льва Толстого, в создании которой приняли участие 3000 волонтеров из 49 стран, сообщила праправнучка писателя Фекла Толстая на пресс-конференции 11 декабря 2014 г.
Первое и единственное не имеющее аналогов собрание сочинений Льва Толстого в 90 томах, в которое вошли все произведения писателя, включая все черновики и дневники, издавалось в течение 30 лет — с 1928 по 1958 годы — ограниченным тиражом 5 тысяч экземпляров.
В армии, в Войсках Связи, у нас была сеть радиослежения, а у радистов были таблицы распознания [своих и чужих радиостанций]. Мы следили за радиостанциями и понимали, какая из них чужая, а какая — наша, потому что иногда к связи между нашими радиостанциями подключались вражеские радисты. Так же всякому человеку следует наблюдать за своими помыслами и действиями, чтобы видеть, согласны ли они с заповедями Евангелия. Надо замечать свои ошибки, бороться ради их исправления. Ведь тот, кто позволяет своей ошибке проскальзывать незамеченной или не задумывается о своих недостатках, когда другие говорят ему о них, не может духовно преуспеть.
Исследование себя — это самое полезное из всех прочих исследований. Человек может читать много книг, однако, если он не следит за собой, все прочитанное не приносит ему никакой пользы. А вот если он за собой следит, то польза, которую он получает, велика, даже если он читает немного. В последнем случае поступки, поведение человека утончаются — что бы он ни делал. А иначе он совершает грубые ошибки и не понимает этого. Когда ко мне в каливу приходят посетители, то я приношу им пеньки для сидения с другого конца двора. И я заметил, что, уходя, люди даже не задумываются о том, кто отнесет эти пеньки обратно на свое место. Или, видя, как я несу им один пенек, и понимая, что его не хватит для того, чтобы усесться всем, посетители все равно ждут, пока я принесу им и другие. Но если бы эти люди хоть немножко задумались и сказали: «Хорошо, ведь нас пять-шесть человек, неужели батюшка должен сам таскать для нас пеньки с другого конца двора?» — то, взяв каждый по пеньку, они быстро перенесли бы их на нужное место.
Благодарю Тебя, Господь, за этот новый день!
Дай сил пройти его с Тобой, молясь и радуясь Тебе,
прогнав уныние и лень,
и призрачную тень...
Смотрю с надеждою вперёд, и верю, и люблю
весь мир, за то,
что Ты — везде.
Твой свет благословляет всё и всё животворит...
И откликаются Тебе леса, и пенье птиц,
и ветра вздох, и плеск волны,
доверчивые мудрецы, и те, кто сердцем чист...
И будут люди еще долго кривляться, умиляясь собственной глупости. И возведут глупость в достоинство, заявив, что только так можно стать свободными. И станут делиться глупостью, рисовать линии и кляксы, глубокомысленно называя ветер, родивший их, деревом. Но кляксы не прорастут цветами, а кривые линии не выпрямит даже и топор. Что толку высчитывать квадратуру у круга, который никто и не старался нарисовать. Там, где не было мысли, не будет и достойного плода, а только лишь кляксы на потеху дождю. А когда смоет песчинки с горы, то и поглотит их море, как поглощало тяжелые камни и гребни скал. И останется лишь тихая водная гладь, чтобы начать все сначала.
Больше некому звонить -
Пусть шумят под небом сосны,
Больше некого винить -
Растрепала вьюга косы.
Больше не по ком скучать -
Только горечь от утраты.
Больше некого встречать -
Я, конечно, виновата!
Помню тихий разговор,
Без возвышенности ложной,
Помню твой уютный двор,
Пёс с повадкой осторожной…
А сегодня меж стволов,
Пляшет вьюга старой сводней -
Без меня тебе свободней,
И тебе не нужно слов.
Хлещет ветер по спине,
Посещают слёзы душу -
Я молитву Богу в уши,
О тебе и обо мне.
Разомкнув объятий круг,
От чего-то нас спасая,
Вьюга мечется босая,
Чтоб не встретились мы вдруг!
«Нарежьте буквы из газеты и подбрасывайте их миллиарды раз. У вас не сложится случайно и четырех строчек из стихотворения А. Пушкина. Так что же мы пытаемся убедить людей, что, подбрасывая триллионы клеток ДНК, случайно сложится человеческий организм, тем более Вселенная? Творец должен быть!»
А. Эйнштейн
Гурам с трудом приоткрыл глаза. Туман рассеялся, и темное пятно сбоку приобрело очертания врача с идеально выбритым лицом.
— ... Я очень сожалею, — начал тот избитой фразой из американских фильмов.
Нормальные люди так не говорят, отметил про себя Гурам, пытаясь вспомнить, как он сюда попал.
Её руки месили тесто. Две тонкие, но сильные руки, почерневшие от времени и солнца, мяли, катали, комкали и снова мяли белое пушистое тесто. Тесто поддавалось теплу рук и, послушное, становилось мягче и нежнее. Когда-то и она была такой же мягкой и нежной. Такой же белой, такой же податливой. Женственной и легкой.
А теперь стала стара, суха и черства. Как постная лепешка.
Сарра усмехнулась от этой мысли. Окунула пальцы в муку, стала ловко раскатывать хлеб в круглые лепешки и прикреплять их к стенкам раскаленной печи. От жара лепешки почти сразу подрумянивались и приобретали золотистую корочку.
Спишь, не помня имён,
в океане времён
ощущая себя
в лодке.
А проснёшься — глядишь
в тьму окна и молчишь,
без конца теребя
чётки.
Но, как свет из щели,
словно парус вдали
этот сон с тишиной —
сила.
Если чего сильно хочешь, уж точно сможешь правильно написать то, что ты хочешь. Особенно — если написать надо одно слово. И особенно, если ты ... государство!
Помните, слово «перезагрузка», которое написали американцы на неком «предмете», чтобы подарить его нашему министру Лаврову. Даже улыбка Хилари Клинтон не смогла отвлечь всех от ошибки. На кубе было написано «перегрузка»...
И вот перезагрузка действительно стала сначала перегрузкой, а потом и вовсе закончилась. Больше нет перезагрузки, а снова есть обычное жесткое противостояние на мировой арене. Маски сброшены.
Моё воцерковление началось с поездки в один далекий женский монастырь со студенческой группой. Целый месяц мы жили в этой восстанавливающейся обители и помогали сестрам в их хозяйстве.
На второй день по нашему приезду, к нам подошла благочинная и спросила, знает ли кто из нас церковно-славянский язык? Нужна помощь в чтении Псалтыри по ночам. Естественно, на тот момент я не знала ни языка, ни Псалтыри, но по какому-то мановению, я подняла руку. Не знаю, что мною тогда двигало, наверное, желание быть полезной, и мысль, что раз уж я знаю иностранные языки, мне не составит особого труда прочесть церковно-славянский. А может, просто моё невежество или гордыня. Так или иначе, я оказалась в числе четырех девочек, которые три раза в неделю ночевали в храме, чтобы по очереди читать положенные Кафизмы. Мы разделились по двое, и по два часа читали: одна девушка — кафизмы, другая — помянник. Затем наоборот. Через два часа нас сменяла другая пара сестер. Затем снова мы. И так до утра.
Если поднести магнит к самым разным предметам, сделанным из разного материала, на него отреагируют только те, что содержат в себе железо. Бумажные, пластиковые, стеклянные, деревянные и прочие предметы останутся глухи к «зову» магнита. Так и на зов Творца откликаются лишь овцы Христовы, знающие голос Спасителя и потому способные к слышанию — они и есть суть Церковь.
Каждая жизненная ситуация, с которой сталкивается человек, в которой являет себя действующим, содержит тихий призыв Бога, зовущего к Себе текущую и растекающуюся реку души человеческой. Он призывает её течь всеми своими водами (силами) к Себе как источнику счастья и подлинного бытия. И потому каждый раз человек оказывается перед выбором: быть или не быть, то есть выбрать себя Христового или выбрать себя ветхого, эгоистичного; поступить так, как велит совесть или, как велит самость и корыстный расчёт.
Война решает интересы меньшинства за счет отчаянных усилий большинства. В рамках любого исторического процесса она выступает точно таким же инструментом, как, скажем, отбойный молоток в руках мастера. Вся история, весь ее видимый горизонт — это цепь удачных или провальных проектов дележки мировых ресурсов бездушными проектировщиками кровавых конфликтов. Каким будет мир будущего? Железными крепостями транснациональных корпораций, где механические роботы-манипуляторы будут рыскать по канализационных каналам, ища остатки непокорных? Глупо думать, что войны начинают государства, их начинают большие деньги, большие деньги их и заканчивают.
Тургеневское творчество и само имя Ивана Сергеевича Тургенева (1818—1883) были чрезвычайно дороги Николаю Семёновичу Лескову (1831—1895). Он отдавал дань глубокого уважения «сильному и свежему» таланту своего старшего литературного собрата и знаменитого земляка — писателя-орловца.
Показательно, что в лесковской «Автобиографической заметке» (1882—1885?) первым и главным из писательских имён было названо имя Тургенева. Его «Записки охотника» Лесков, знавший народ «в самую глубь», как «самую свою жизнь» (XI, 12), признал своего рода «учебником» жизни и литературного мастерства. Об этом «учительном» значении, а также о глубочайшем эмоционально-нравственном воздействии тургеневского цикла свидетельствует следующее лесковское признание: «когда мне привелось впервые прочесть “Записки охотника” И.С. Тургенева, я весь задрожал от правды представлений и сразу понял, что называется искусством. Всё же прочее <...> мне казалось деланным и неверным» (XI, 12).
