Омилия

Учился А.А. Потехин в Костромской гимназии, где его настав-ником стал удивительный человек, преподаватель русской истории, словесности и географии Пермяков. Пермяков был пламенным по-клонником Белинского, прочих светил литературы 40-х годов, эн-тузиастом своего дела. Пользовался большим уважением у своих учеников и оказывал огромное влияние на их становление, круго-зор, вкусы. Здесь же Алексей сблизился с С.В. Максимовым, буду-щим автором таких уникальных книг, как «Лесная глушь», «Бродя-чая Русь», «Сибирь и каторга». Потехин, будучи старше, руково-дил чтением Максимова, снабжал его книгами.

Кто войдёт – исполненьем надежды, –
Чтоб тебя вдохновить и спасти?
Кто согреет, поймёт и поддержит,
Научив, как в добре возрасти?

Где к манящему счастью дорога?
Сколь плутать, не стяжав ничего?
.........................................
Тяжело в этом мире без Бога –
Знает каждый,
                     кто встретил Его.

1.07.2010 г.
 

В радостные Пасхальные дни немножко весёлого. 

Волшебный браслет

С самого утра жильцы Колбасной улицы обсуждали новость: в белый дом на углу въехала новая семья. Папа, мама и дочка – кошечка Цапа.
Мурзик, Барсик и соседский котёнок Лёлик как увидели Цапу, так и замерли на месте. Такой дивной кошечки они ещё никогда не встречали. Цапина белая шёрстка отливала голубизной, глазки сверкали как зелёные фонарики, а на передней лапке блестел серебряный браслет с красными камушками.

Да и походка юной кошечки отличалась от походки других малышек в Котофейске. Те бегали быстро, мяукали громко, а Цапа выступала плавно, лапка за лапку, словно узоры выписывала.

– Когда я вырасту, я женюсь только на Цапе, – заявил Лёлик.
Не один Лёлик, но и все жильцы Колбасной улицы сошлись во мнении, что Цапа необыкновенно хороша собой.
И никто из соседей не мог догадаться, что на самом деле Цапа совсем не красивая, а противная и уродливая.
Цапин секрет заключался в волшебном браслете.

Газета «Колбасная правда»
Лежит на столе у меня.
Газете страна моя рада,
И рада газете родня.
Колбасные новости льются
В глобальные наши умы,
Содружества воссоздаются
Со звонким названием «Мы».
Мы верим «Колбасной» газете…
Колбасная в травах роса,
Колбасная шхуна и ветер
Колбасные рвёт паруса…
Колбасные жирные слитки
На фото шестой полосы.
Здесь сказано (даже в избытке!)
О сотнях сортов колбасы.
Живём колбасою, надеждой
На святость посредством её –
Измерим, отрубим, отрежем,
И песни во славу споём!
…И тычет в колбасное палец
В безумной мирской суете.
И тщетно колбасный страдалец
Распят на колбасном кресте.

Пасха красная сегодня, Пасха, Пасха!
Греет солнышко с особенною лаской,
Праздник праздников настал: сегодня в храме
Люди плачут лишь счастливыми слезами.

Скорби постные забыты,
Лица радостью умыты:
Братья, сестры, веселитесь,
Расцелуйтесь, обнимитесь -
Воскресый из мертвых нынче с нами!

Словно сон, исчезли тёмные одежды,
Храм красуется невестой белоснежной.
Даже в трелях птичьих песен -
Лишь одно: "Христос воскресе!
Мир, ликуй: твои исполнились надежды!"

  «По тундре, по железной дороге, 
  Мчится поезд, Барнаул – Воркута. 
За железной решеткой, там сидят христиане 
  И под грохот колес, тихо гимны поют»…

1

…Гроза выдыхалась. Все реже и реже всполохи молний освещали мертвым светом серые набухшие дождем буденовки вековых елей и гранитные утесы, подступающие почти к самой железнодорожной ветки. Все реже и реже, все слабее и глуше в темном низком небе слышались раскаты грома, да и холодный, безжалостно полирующий шпалы ливень, сошел на нет, уступив место нудному, бесконечному осеннему дождю.

Возле горбатых, чернеющих конструкций моста, переброшенного через безымянную северную реку, в небольшой дощатой будочке маялся непогодой и отсутствием курева часовой.

- Стоять, мать твою так…- Ленивый окрик служивого и сухой металлический звук передернутого затвора карабина остановил странную насквозь промокшую фигуру заросшего бородатого мужика.

Плащаница
Алые цветы -
Капли крови на саване белом
Мы Тебя сегодня погребли
Пахло воском, ладаном и миром.
Избегая поднимать глаза,
Шли мы в город в этот тихий вечер.
Потускнели наши образа,
Опустились сгорбленные плечи.
И усталые усталостью души
никуда мы больше не спешили -
мы Тебя сегодня погребли,
разве сами мы остались живы?

Милый мой и мой любимый,
на устах расстает снег,
ветром вечности гонимо
все, что памятно навек.

Ветер вечности расскажет
нам о счастии из звезд,
путь к любви простой укажет,
через край озер и грез...

Милый мой, касаюсь нежно
до твоих бездонных глаз,
эта детская безбрежность,
дарит мне счастливый час.

В этой сказке нет начала,
в грусти этой нет уж дна,
Нас дорога повенчала
та, что вечностью дана.

Милый мой, дорогой этой
мы идем уже давно,
только вот на все ответа
не найти нам все равно.

Было ль это? Или мнилось?
Только детский глупый страх
о разлуке, что мне снилась,
утолю в твоих устах.

Выпью их, как пьют вино,
опьянев от наслажденья,
и теперь уж все равно
сколько длится то мгновенье..

Милый мой и мой любимый,
на устах расстает снег,
и пускай опять гонимы,
миг любви вмещает век...

2006

Мне нечего больше желать,
исчезли слова и желания,
лишь птицей хотела б я стать,
познав тишину мироздания.

Мне некуда больше идти,
устала я слушать молчание,
лишь взгляд все куда-то летит
по кромке Его мироздания.

Мне нечего больше вам дать,
улыбкой прошу подаяния,
устала я счастья искать,
да в сердце моем покаяние.

Все было, а может, приснилось,
куда-то уходят года
и все, что о счастии мнилось,
рассыпалось навсегда.

Рассыпалось, разлетелось,
осталась о Небе тоска,
седая душа разболелась,
седая до волоска...

Совсем недавно мы вошли в сей град,
Нам дети под ноги цветы бросали,
И каждый в тайне был сей славе рад,
И власти пожелал не я ли?

Совсем недавно на пути с Тобой
Бесплодную смоковницу видали,
Что от проклятья стала неживой,
И ужаснулся ей не я ли?

Совсем недавно блудная жена
Твои стопы оттерла волосами
Как плакала счастливая она,
Но осудил её не я ли?

И вот настал Трапезы час,
Ты говоришь, Хлеб преломляя:
«Предаст Меня один из вас»,
А я шепчу: «Господь, не я ли?»
 

Простые, чистые слова, к нам обращенные не всуе,
О самом добром и простом вещайте со святых страниц.
Ведь в зяби пахотных полей увидеть можно суть такую,
И в тишине святых церквей такую просветленность лиц!

Слова, плодящие родство и созидающие веру,
Что можно свыше вас сказать? Все наши домыслы – не те.
Вы сладкой делаете смерть и укрощаете холеру,
И быт возносите в тот мир, что и не снился высоте.

Давайте просто говорить, так просто, чтобы ясно стало:
Средь речи сорной и пустой возможен Слова дивный рост.
Прост вечных сложностей конец и тихой радости начало,
И плод в желтеющей траве, и Сотворивший всё Препрост.

То вверх, то вниз, то вверх, то вниз,
К рывку на финишной прямой,
За смерть. Оттуда зреть душой:
Зачем Ты на Кресте повис…

2011

Снег тяжелыми, мокрыми хлопьями лениво опускался на измученную многодневными дождями столицу, скапливаясь рыхлыми, неаккуратными кучками на скамейках, пучках потоптанной травы на газонах, покатых крышах домов…

- Илья..! Качаев..! Кончай курить. Настоятель идет. - Заметался под куполом голос церковного сторожа, и тут же растаял, осел на резных пилястрах высокого, дубового иконостаса, золоченых балясинах и перильцах хоров, в круговую опоясывающих все строение храма.

Илья недовольно поморщился, загасил о шершавую, занозистую доску лесов недокуренную сигарету и небрежно пройдясь влажной губкой по испачканным темперами пальцам, направился к лестнице, круто уходящей вниз.

Иеромонах Александр Рощин, новый настоятель храма, совершенно седой старик в простенькой черной рясе и серебряным нагрудным крестом поверх нее, молча ожидая появление художника, не торопясь осматривал практически завершенную отделку церкви.
- Здравствуйте отец Александр, - вздохнув, проговорил Илья и щелкнул выключателями.

Второй по величине остров Средиземного моря, колыбель христианства, сокровищница произведений искусства, дивная страница Божией книги — природы… Все это — Кипр.

Богатство же кипрское — киприоты. Это их сердца, обращенные к Богу, любят и берегут свои святыни, помнят и чтут святых предков, и тех, кто родился на острове, и тех, кто обрел здесь вторую родину.

* * *

Говорят, после своего воскрешения Лазарь никогда не улыбался. На фресках и иконах лик друга Божьего скорбен. Изможденность и внутренняя углубленность прошли вместе с ним по жизни, как свидетельства памяти смертной, ибо те четыре дня во гробе остались с ним навсегда. Лишь однажды, увидав, как кто-то присвоил чужой горох, улыбнулся. И сказал: «Глина ворует глину».

Ныне силы небесные с нами невидимо служат, се бо входит Царь Славы. Се Жертва Тайная, совершенна, дориносится. Верою и любовию приступим, да причастницы жизни вечныя будем.
(Песнопение Литургии Преждеосвященных Даров)

Настежь врата раскрыты,
С места сойти не решаюсь
Выйдет ли мне на встречу
Царь мой, мой Господин?

Настежь Врата раскрыты,
Свечи за ними мерцают.
Перед Вратами склонилась,
Руки скрестив на груди.

Свита в пурпурных одеждах;
Плат, словно багрянец ранний.
Все преклонили колена-
Царь выходит из Врат.

Вера, Любовь и Надежда,
Эти придворные дамы
Тихим своим появлением
Идти к Царю мне велят.

Блеск ослепляющей Славы
Тотчас наполнил всю залу,
Шелест златых одеяний
В воздухе словно повис.

Я в своём рубище старом
Перед Владыкой предстала.
Нет у меня подаяний-
Только лишь искра Любви.

Искру я эту в ладонях
Перед Царем раскрываю,
Не поднимая ресницы
Перед Величьем Царя.

Шафрана три зерна...
я замесила тесто.
Уже зовет весна
и этот цвет чудесный
пробьет головкой твердь
и в небо вперит глазки,
а я пеку кулич
шафрановый для Пасхи.

Ангелу хранителю

Жаждет мгла меня дикою жаждой,
Я пред нею бессилен один.
Приближайся, сияющий Стражник,
Над судьбою моей господин!
Нас с тобою не сломят напасти,
Нас шторма до щепы не побьют.
Я в твоей, Богом вверенной, власти,
Ты мне кров, и тепло, и уют.
Мне с тобою ни капли не страшно
Жить и кануть в тьму небытия.
Содрогнись, Вавилонская башня,
Ледяная врагиня моя!

Пусть наша репутация подмочена,
Мне кажется, не всё ещё закончено.
Пускай твоё спокойствие – истерика,
Мне кажется, не всё её потеряно.
Пускай петля за планку перекинута,
Мне кажется, не всё ещё достигнуто.
Пускай в душе цветёт чертополошина,
Мне кажется, не всё ещё заброшено.
Пускай прощанье тьмою предначертано,
Мне кажется, не всё ещё исчерпано.
Пускай не всем спасенье предназначено,
Мне кажется, не всё ещё растрачено.
Пускай обидой чувство опорочено,
Мне кажется, касанье – не пощёчина.
Пускай моё правительство низложено,
Мне кажется, ядро не уничтожено.
Пусть свалкою окно обезображено,
Мне кажется, не всё ещё загажено.
Пускай судьба трудна и обездоленна,